861, – вдруг проносится в голове Студзинского. Даже когда Алексей молчит, его присутствие воспринимается как самое важное изо всего, что происходит на сцене. Невольно пытаешься разгадать, о чем думает этот человек. «Впечатление от Ю. Лаврова в роли Алексея Турбина можно было сравнить с ощущением большой массы гранита, от которой веет дыханием камня»862. Это стержень, на котором держится турбинская семья, тот, кто задает тон остальным.
Каким был образ спектакля Театра им. Леси Украинки? Вас. Шухаев863, петербуржец и мейерхольдовец, познакомившийся с Варпаховским в лагерном театре, оформлявший его спектакль в Тбилиси, прислал эскизы и наброски в Киев – но художником стала Е. Авхледиани.
…На фоне густого мрака, съедающего сцену, высвечивалось небольшое мягкое пятно, и в нем – группа людей за столом. Под абажуром несильный розоватый свет, темно-вишневый классический бархат скатерти, коричневато-красные ковры, глубокие кресла, бронзовые часы, портреты предков в старинных рамах. Переливающаяся волна кремовых штор на окнах, высветленные кители офицеров, насыщенное зеленоватое платье Елены и ослепительная черно-белая черкеска Шервинского… Мягкость красок, тепло обжитого дома. Варпаховский вспоминал:
Я, минуту назад смотревший на гостиную Турбиных из зрительного зала, проверявший точность исполнения декораций и даже кое-что внесший в записную книжку, ступив ногой на сцену, забыл обо всем. Атмосфера, царившая в гостиной, на сцене, родила во мне желание остаться там, удобно устроиться в кресле, побеседовать…864
Но остальное пространство сцены теряется во тьме, комната кажется погруженной в черную, ледяную бесконечность. Передано ощущение хрупкости человеческого тепла. Все садятся за стол, и Алексей, обычно сдержанный, «застегнутый на все пуговицы» полковник Турбин, вдруг говорит о том, что сумел понять первым, пророчит, предвещая гибель, гроб, когда остальных еще не оставляет надежда. «Что с ним? Его никогда не видели таким!»865 В ответ Студзинский произносит слова об империи российской, которую они будут защищать всегда. Реплика звучит «как клятва».
На репетиции режиссер объяснял, что Студзинского нужно играть так же, как и Алексея, роль его строилась как роль двойника Турбина. Но в спектакле рядом с ним некого поставить, никто не выдерживает сравнения.
Со смертью Турбина что-то уходило безвозвратно. Зажигалась елка, объяснялся в любви рыжей, золотой Елене Лариосик, который в киевском спектакле на самом деле глубоко любил «Елену Васильевну», не просто по-мальчишески влюблялся. Спорили Мышлаевский со Студзинским, выходила замуж за Шервинского Елена, но все это будто теряло вкус в сравнении с гибелью Алексея Турбина. Рассыпалась на наших глазах семья Турбиных, ее, прежней, уже не существовало.
«Дни Турбиных» в Театре им. Леси Украинки стали для Варпаховского освоением легенды, рожденной МХАТом. Оба они тяготели к роману, оба воспроизводили образ дома, оба решали сцену в гимназии как центральную. И оба, наконец, особо выделяли образ Алексея Турбина, прочих отводя на второй план.
Но в спектакле были и новые черты. Одним из главных героев финала киевского спектакля становился младший брат Алексея Турбина. Преждевременно повзрослевший, он нес в себе неизжитую боль из‑за потери старшего брата, был единственным, кто так помнил о гибели Алексея. Николка становится молчаливее, словно и эта черта старшего Турбина передалась ему. Для него ясно: возврата к старому уже не будет. Семья гибнет, не уцелеет никто, оптимистические нотки приглушены в финале.
Репетиции, начатые в январе 1955-го, были прерваны запретом почти на год, но вышедший тоненький сборник булгаковских пьес с «Днями Турбиных» (с ним, по сообщению Б. А. Курицына866, директор театра В. В. Стебловский ходил по инстанциям) помог вернуться к работе. Актеры влюблены в пьесу и верят режиссеру, летом 1956‑го слухи о скорой премьере расходятся по городу. И не только слухи – уже расклеены афиши, извещающие о предстоящей премьере, назначенной на 9, 10, 11 и 12 июня, все билеты распроданы.
Но 4 июня в газете «Радянська культура» появляется статья А. Козлова, в которой автор возмущен:
Долгое время в афише театра анонсировался спектакль «Дни Турбиных» Булгакова, и факт этот следует оценить как наиболее очевидное подтверждение того, что театр взял курс на кассу. <…> Разве это сочинение отражает героическую борьбу украинского народа, разве в нем показаны лучшие люди Украины, отдавшие жизнь за становление нового общественного строя?867
Готовый к выпуску спектакль закрывают. Театру (устно) сообщают, что причиной запрета стал протест украинских писателей, обвинивших Булгакова в искажении истории и оскорблении украинского народа.
Конфликт в Киеве становится известен в Москве. Летом 1956 года В. А. Каверин, член комиссии по литнаследию Булгакова, инициирует открытое письмо московских писателей в «Литературную газету».
…Что же произошло в Киеве? Как выяснилось, писатели Ю. Смолич, А. Хижняк, Е. Кравченко и В. Козаченко обратились в министерство <…> с заявлением о том, что в пьесе «Дни Турбиных» наносится оскорбление украинскому народу…
В пьесе М. Булгакова, как известно, выведены русские белогвардейцы, гетман Скоропадский и петлюровские банды. Хотелось бы узнать, в изображении какой из этих групп товарищи писатели усмотрели оскорбление украинскому народу?868
Письмо остается неопубликованным. Журналист Г. М. Литинский869 готовит статью «Административный восторг» в защиту киевских «Турбиных» для «Литературной газеты». Статья остается ненапечатанной.
7 июля Варпаховский пишет Е. С. Булгаковой:
Говорят, в Москве в высоких кругах идет проверка фактов, связанных с писательским письмом и всей «провинциальной историей»… Если ничего не получится, напишу письмо НСХ870.
4 октября 1956 года Варпаховский обращается в ЦК Коммунистической партии Украины, продолжая драться за спектакль. 22 октября 1956 года проходит бурное общее собрание работников театра, где режиссер выступает в защиту своего детища. В тот же день Варпаховский пишет Е. С.:
Я еще не уверен, что спектакль пойдет <…> но просмотр будет, и теперь надо будет уже открыто аргументировать мотивы запрещения. Сделать это, по-моему невозможно. Весь театр <…> ликует871.
Через несколько дней театр получает разрешение восстановить спектакль и провести общественный просмотр.
Но общественность на «общественный просмотр» не допускают – не допущены даже занятые в спектакле актеры (ни Ю. С. Лавров, игравший Алексея Турбина, ни молодой Олег Борисов, Лариосик второго состава исполнителей). Чудом в зал попадает московский критик Б. М. Поюровский872, воспользовавшийся дружескими отношениями с первым заместителем министра культуры Л. Т. Куропатенко. Выступавшие литераторы говорили, что «Булгаков ненавидел украинский народ, что он вешал украинцев на столбах. <…> Это уму непостижимо. <…> Их было 14 человек, выступили пять или шесть», – вспоминал Поюровский.
Пораженный услышанным, он берет слово. Понимая, что решение принято, тем не менее говорит о том, что спектакль произвел на него потрясающее впечатление.
Я хочу вам сказать, что если ведется стенограмма, то когда-нибудь вам будет очень стыдно за то, что вы сегодня сделали, потому что это выдающий спектакль, это выдающиеся актерские работы, это выдающаяся пьеса873.
Стенограмма заседания действительно велась, и речь московского критика имела последствия: на следующий день министерство культуры заберет ее для «сверки и уточнений» и возвратит документ уже с изъятыми записями речей литераторов.
Но беглые записи режиссера Л. Варпаховского, также присутствовавшего на обсуждении, сохранились. Ю. Смолич говорил, что пьеса ложная, в ней нет правды, и заявлял, что «семья Булгаковых расстреляла 750 пролетариев и ставить пьесу – значит плюнуть на 750 пролетариев». Протестовавший против пьесы еще четверть века назад, на встрече Сталина с украинскими писателями, Смолич не изменил позиции. Литератор Е. Кравченко производил социально-политический разбор персонажей пьесы:
Лариосик – немецкий шпион, это очевидно. Алексей – полковник, который быстро гибнет. Остальные – пьяницы, представители умирающего класса…874
По возвращении в Москву Поюровский рассказывает в редакции журнала «Театр» о том, что произошло на киевском обсуждении, Ю. Г. Шубу. Присутствующий при разговоре К. Л. Рудницкий звонит Е. С. Булгаковой – и в тот же день Поюровский у нее дома передает свои впечатления и от спектакля, и от киевских литераторов, вспоминая услышанное:
Евгений Семенович Кравченко: «Из семьи Турбиных никто <…> не думает переходить на сторону народа. Это отъявленные и законченные враги советской власти и народа». <…> Юрий Корнеевич Смолич: «Пьеса лживая. Категорически протестуем. Семья Турбиных расстреляла 750 пролетариев Киева. Это насмешка над нами – постановка». Антон Федорович Хижняк: «Просмотр пьесы кончится скандалом. Пьеса ориентирована на отсталого зрителя. Сущность пьесы – антисоветская, и никакие поправки ее не изменят. В пьесе нет никакой художественной ценности»