Весомыми и принципиально важными итогами 1980‑х стали монографии А. М. Смелянского1068 и М. О. Чудаковой1069, первое собрание сочинений писателя1070 и два тома «Театрального наследия» М. А. Булгакова1071. Отечественный театр, режиссура и актеры получили увлекательное чтение и возможность размышления о движении булгаковских драм.
И Смелянскому, и Чудаковой было что сказать читателям. Опыт архивиста и литератора у Чудаковой, знание не только сложностей театрального быта, законов театрального закулисья, но и глубокое понимание того, как тесно связана сцена с веяниями времени и властителями – у человека театра Смелянского.
Монография А. М. Смелянского «Михаил Булгаков в Художественном театре» вышла в 1986 году тиражом 25 000 экземпляров. (С прилавков книга быстро исчезла, через три года было выпущено второе издание.) Исследование сравнительно локальной темы, проведенное на концентрированном и продуманном материале (в том числе архивных источников), благодаря точно найденному ракурсу распахнуло значительно более широкий горизонт видения творческой биографии писателя, нежели обещало название. Смелянский, деятельный помощник художественного руководителя МХАТа О. Н. Ефремова, завлит по должности и «серый кардинал» (как утверждали недоброжелатели) по безусловности влияния на художественную программу театра, будто наследовавший знаменитому Павлу Маркову, как никто другой владел темой. Будучи в высшей степени социально активным, он не просто вполне понимал историко-культурную ситуацию середины 1970–1980‑х, а проживал ее, чувствовал закулисные сложности и перипетии и прежнего, и теперешнего МХАТа. Видел и нити, связывавшие МХАТ современный с прежним, застигнутым 1920‑ми и 1930‑ми годами. Его книга, будто выдохнувшаяся, зревшая в авторе еще со времени знакомства молодого провинциала с вдовой Булгакова в начале 1960‑х, вобрала в себя и новейшие исследования коллег, начавших готовить к изданию драматургическое наследие писателя. Опыт «человека театрального», литературная одаренность, личная увлеченность творчеством Булгакова и внезапно распахнувшееся окно возможностей середины 1980‑х – все сыграло на удачу этой книги. «Театральная кровь» Булгакова, его чувство сцены, актерский и режиссерский, не только драматургический дар – описаны зримо и убедительно. Смелянский передал шаг за шагом и то, как рождались «Записки покойника», книга исповедническая, книга горькая и трезвая, и все же – временами – романтически восхищенная Театром и его странными людьми.
В 1988 году вышла моя, совсем небольшая книжка «Время и театр Михаила Булгакова»1072. О ней я вспомнила, когда эта рукопись была вчерне закончена, я редактировала главы и уточняла сноски, то есть через четыре года работы. Думаю, что это не было патологической забывчивостью, скорее означало, что во время ее подготовки я не воспринимала себя как сколько-нибудь серьезного автора. Тем не менее в качестве добросовестного летописца я должна сказать несколько слов и о ней. Небольшая, объемом в семь печатных листов, она была написана – по издательским условиям – за три недели. По-видимому, весь тираж в привычные тогда 25 000 экземпляров ушел в библиотеки (это была серия «В помощь художественной самодеятельности», в которой редактор либеральных взглядов И. Д. Громова, работавшая в издательстве с дурной в те времена репутацией, только что выпустила пьесы Л. С. Петрушевской). В свободной продаже книжка (стоившая 25 копеек и обещавшая рассказать о Булгакове!) продержалась буквально несколько минут, так что я успела купить последние четыре экземпляра. Сегодня могу с удивлением констатировать, что та первая книжка в определенном смысле была сжатым конспектом книги о рецепции булгаковского творчества, пишущейся спустя почти сорок лет.
В том же 1988 году М. О. Чудакова (в серии «Писатели о писателях») выпустила «Жизнеописание Михаила Булгакова». Тираж был существенно выше: 50 000 (и 90 000 – у второго издания, последовавшего сразу же).
В отличие от монографии А. Смелянского, посвященной исследованию перипетий жизни и творчества Булгакова-драматурга, в этой работе акцент сделан на Булгакове-прозаике, начинающем романисте, участнике литературных кружков – и его окружении. Книга Чудаковой в большой степени связана с расширением историко-литературного контекста – и Киева, и Москвы. Автор восстанавливал киевское гимназическое детство, разговаривал с редкими очевидцами и свидетелями. Детально реконструировал московские писательские кружки 1920–1930‑х годов, вводя множество имен, фактов, оценок.
К моменту выхода книги Чудакова занималась творчеством Булгакова два десятилетия, могла опираться на продуманное и написанное ранее. Концентрация малоизвестного и вовсе неизвестного материала, на сбор которого ушли не недели и месяцы, а годы, дала редкую основательность работе. К тому же Чудакова стремилась учесть множество точек зрения на личность писателя, не утаивала и оценок резких, отзывов уничижительных, порой – оскорбительных. Если некто говорил, что Булгаков в чем-то был нехорош – не понимал живописи, не умел «вести себя» с людьми, был провинциален (ходил в прюнелевых башмаках) и высокомерен, – это непременно включалось в повествование.
Ценность «Жизнеописания» – в трезвости взгляда, в противоборстве фальшивому пафосу множества сочинителей, сусальному клише.
Парадокс же этой книги в том, что материал, кропотливо собираемый десятилетиями, весь немалый массив сведений о личности писателя и его творчества был изложен торопливо, будто на бегу. Оставалось ощущение, что книга улетала в типографию с колес, что вполне объяснимо: напомню, что автор работал над «Жизнеописанием» в бурные, насыщенные событиями в стране месяцы начавшейся перестройки, активным участником которой была Чудакова.
Объемное «Жизнеописание» порой излишне подробно, факты, реплики, фамилии превращаются в самодовлеющее и несфокусированное на герое и его судьбе знание. Русло рассказа не расчищено. Добытые по крохам сведения о детстве и гимназических годах, отзывы современников и мемуарные свидетельства, изложенные без строгого отбора, сделали книгу распухшей, будто рассыпающейся на отдельные части, соотношение которых в смысловом отношении далеко не бесспорно. Нет строгого фильтра, отбирающего необходимое и устраняющего факультативное, будто с возведенного здания не успели убрать строительные леса, за которыми иногда исчезает и само здание.
Результатом становится некоторая неопределенность целого, теряющегося в частностях, размытость видения автором своего героя.
Немало сведений, скорее отвлекающих от рассказа о герое, нежели его объясняющих. И сила монографии (многознание автора) оборачивается ее слабостью. Работать с ней было трудно и в связи с ее сложной, не всегда мотивированной структурой, и из‑за отсутствия такого необходимого в густонаселенной работе именного указателя. (Замечу в скобках, что много позднее, при выпуске третьего издания книги (2023), издательство эту необходимую работу выполнило1073 – не зная об уже существующем Именном указателе к монографии, подготовленном еще в 2007 году Е. С. Глущенко и О. И. Ковальчук.)
Обращают на себя внимание и некорректные вводные слова, указывающие на гипотетическую модальность авторских утверждений («вполне мог успеть познакомиться», «имел возможность следить»); нередки и неаргументированные предположения, вводимые словами «несомненно», «конечно» и проч. Самые яркие примеры – это ничем не подтвержденная гипотеза автора о принадлежности Е. С. Булгаковой к агентам-осведомителям либо предположение о том, что отцом младшего сына Елены Сергеевны мог быть маршал Тухачевский.
Ко времени выхода в свет книги о Булгакове авторитет Чудаковой, как исследовательский (булгаковедческий, в частности), так и человеческий, был (и остается сегодня) настолько высок, что критические реплики в связи с книгой были невозможны. Ее роль как безусловного лидера, первооткрывателя будто лишил права голоса невосторженного читателя. Но, по формуле Чудаковой, «правда всегда имеет смысл».
В 1989‑м, запоздав почти на полвека, печатается первая биография М. А. Булгакова, сочиненная его другом П. С. Поповым в 1940‑м1074. Непроходимая в цензурном отношении в прежние времена, теперь она публикуется в томике булгаковских писем В. И. Лосевым, тем самым, кто несколько лет препятствовал изучению наследия писателя1075. Окруженная десятками литературоведческих исследований и свидетельств мемуаристов последних лет, она не утратила своего значения, продемонстрировав ясность мысли, точную трезвость дружеского нелгущего взгляда. Глубина характеристик, продуманность каждого эпитета, отбор самого значительного из наследия писателя открывались не сразу и не всем. Биография Попова и сегодня остается ценнейшим свидетельством современника.
В 1980‑е начата подготовка двух изданий: академического «Театрального наследия» («Пьесы 1920‑х годов» и «Пьесы 1930‑х годов») и первого собрания сочинений. Естественными спутниками работы становятся театро- и литературоведческие штудии вокруг и по поводу произведений Булгакова. Свежими находками, концепциями, идеями участники рабочей группы делятся на начавшихся в 1984 году в Ленинграде (затем – Санкт-Петербурге) Булгаковских чтениях. По материалам докладов выходят в свет научные сборники.
Знакомство с наследием писателя побуждает к новым темам литературоведческих исследований: изучаются жанры и структура произведений, влияния русских и иноязычных классиков, в круге интересов остаются и переклички с литераторами-современниками.
Возможность увидеть творчество писателя в совокупности всех произведений, сообщив новый взгляд на ранние вещи, позволила выстроить его эволюцию: от сатирических произведений смешливого литератора к трагикомедии, от сравнительно локальных сюжетов – к размышлению о центральном событии мировой истории.