2000‑е
После бурного развития булгаковедение на время будто застыло, а многое понятое прежними поколениями либо стало казаться банальностью (как это нередко бывает с верными мыслями, к которым успели привыкнуть), либо осталось непрочитанным.
Булгаков занял свое место на литературном олимпе, он был всегда, и теперь для литературоведов ничем не отличается от прочих классиков ушедшего времени. Равнодушие сказывается в приблизительности умственных ходов, в тривиальности и неточности выводов. Заражающая энергия свежей мысли, неожиданной находки уступила место ровному тону, вялому спокойствию литературоведа, живущего жизнью, никаким образом не имеющей связей с изучаемым «предметом».
Эмоции улеглись. Булгаков уже не остроактуален и не моден, хотя его классичность признана – он занял место в ряду большой русской литературы наряду с Толстым, Достоевским, Чеховым и прочими. Спорят о беллетристике новейшего времени, романисты XX века (Булгаков, Пастернак, Платонов) ушли в тень. Булгаковедческие работы тоже отодвинулись на периферию актуального литературоведения.
Показательный эпизод посмертной судьбы булгаковского наследия (как кажется, ранее невозможный) случился в 2007 году, когда московский журнал Time Out попросил российских литераторов назвать самое переоцененное произведение в литературе XX века. Можно комментировать саму постановку вопрошания, но показательна реакция литераторов: пятая часть современных беллетристов посчитали таковым произведением «Мастера и Маргариту»1117. Хочется уточнить: переоценен – кем? Читателями? Критиками?
Тем не менее и в 2000‑х книжные прилавки полны книг о Булгакове, только что изданных. До нового читателя дотягиваются прежние книги, точнее, их переиздания. Имена их авторов известны не менее двадцати, а то и более лет. Да и сами тексты примерно те же. По сути, «свежего» посетителя книжных салонов догоняют волны, поднявшиеся еще в 1970–1980‑е годы, уцелевшие благодаря неразборчивости книжного рынка и непростительной беспечной легкомысленности профессионалов.
Пришло переиздание сборника статей Л. М. Яновской1118. По-прежнему появляются книги В. В. Петелина1119, Б. В. Соколова1120, «эзотерика» (начатая еще И. Л. Галинской1121 и продолженная С. К. Кульюс и И. З. Белобровцевой)1122, «тайны», шифры и коды (например, Б. В. Соколов. «Тайны „Мастера и Маргариты“: расшифрованный Булгаков»1123) и никого более, кажется, не интригующие сочинения на тему «художник и власть». Авторов занимают частности, детали и немногие модные темы – вроде масонства (хотя, на наш взгляд, вчитывание «масонства» в текст «Мастера» ничем не лучше прежнего приписывания Булгакову коммунистичности. И то и другое не что иное, как проявления конъюнктуры).
Как отчетливо видно сегодня, последние десятилетия ушли на бесконечное повторение пройденного, переодевание в новые, модные словесные одежды хорошо известных идей, своеобразную «игру в бисер» по поводу творчества писателя, заплатившего за свою литературную независимость и интеллектуальное бесстрашие высокую цену. Из булгаковедческих статей этого времени будто удален самый нерв булгаковского видения мира, острота и трезвость понимания человеческой сути, связанные не в последнюю очередь с жесткой саморефлексией.
Просмотрев две книги, опубликованные В. И. Сахаровым, «Михаил Булгаков: Писатель и власть. По секретным архивам ЦК КПСС и КГБ»1124 и его же «Михаил Булгаков: загадки и уроки судьбы»1125, видишь, что состав статей почти не изменен, варьируется лишь способ их подачи. Первая книга с броской обложкой (Сталин на месте вагоновожатого в трамвае и толпа людей, среди которых – булгаковское лицо) меняет обличие, и второй ее вариант предъявляет читателю портрет романтического Булгакова работы М. С. Наппельбаума во фрачной бабочке и темной шляпе.
Работа состоит из двух частей: первая содержит творческую биографию Булгакова; вторая же часть – отдельные (заметим, неясно, по каким критериям отобранные) фрагменты воспоминаний о писателе и дневник Булгакова, не сверенный с текстом источника, а перепечатанный с дефектной публикации. Книга профессионального литературоведа заявляет о себе как научно-популярное издание. На это списывается и беллетристичность изложения, и полное отсутствие ссылок на то, откуда взята та или иная цитата.
Нередко автор противоречит собственным же утверждениям, ставя читателя в тупик. Так, в книге «Загадки и уроки судьбы» Сахаров пишет: «Первостепенно важна для него школа газеты и „тонкого“ журнала», – так начат абзац. А закончен цитатой из булгаковского дневника о «советской тонко-журнальной клоаке»1126. Какие бы то ни было разъяснения возникающего противоречия отсутствуют. На с. 5 Сахаров пишет о Булгакове, что тот менее всего думал о славе, а на с. 47 сообщает читателю, что писатель был болезненно честолюбив, рвался к славе, продумывал каждый шаг, хотел выиграть главный приз.
Литературоведы множат ходы и отражения, впервые появившиеся двадцать лет назад в статье Б. М. Гаспарова1127, разрабатывают все новые коды и шифры вслед за статьей И. Л. Галинской, ссылаются на непременное ныне «масонство» под влиянием работ С. К. Кульюс и И. З. Белобровцевой. Судя по количеству сносок, а главное – по избираемым интеллектуальным дорогам, в нулевые это самые популярные в булгаковедении имена. Предостережения Я. С. Лурье, пытавшегося уберечь от спекулятивной эксплуатации предложенной методики, остались втуне1128.
Все те же «мотивы» (название одной из глав монографии С. В. Никольского «Над страницами антиутопий К. Чапека и М. Булгакова: Поэтика скрытых мотивов)»1129. Автор пишет: «В невидимой части ассоциативного спектра» – стало быть, есть и «видимая» часть. Язык выдает приблизительность мышления. Булгаков «подчас создает образ, по каким-то параметрам и на каком-то уровне совершенно не похожий на объект аналогии, в чем-то даже противоположный ему, и тем не менее, на другом уровне, в другой плоскости несущий в себе соответствующие намеки и резонансы»1130, – так рассуждает Никольский о возможных прототипах образов репортера Бронского (Троцкий), профессора Персикова из «Роковых яиц» (Ленин), профессора Преображенского из «Собачьего сердца», капитана Степанова (Сталин), Рокка (Каменев). При подобном рассмотрении системы прототипов художественный текст обращается в одномерную, плоскую шифровку.
Е. А. Иваньшина в статье «Оптическая перспектива романа М. А. Булгакова „Мастер и Маргарита“» пишет:
Мы рассматриваем текст (тут следует ссылка на статью Ю. М. Лотмана «Мозг – текст – культура – искусственный интеллект». – В. Г.) как многоязычный мыслящий и самоосознающий организм, участвующий в процессе коммуникации между автором и читателем; такой текст неодинаков «на входе» и «на выходе»: «на входе» он поставляет некий запас информации, «на выходе» он же играет роль структуры собственной информации и является сообщением о собственном строении1131.
Иными словами, текст романа видится как самостоятельная, равная автору и читателю сущность («мыслящий и самоосознающий организм»). Хочется добавить еще и «самозародившийся», но что-то останавливает руку.
Автор полагает, что булгаковский роман о Мастере и Маргарите – тайнопись, снабженная встроенной программой дешифровки: в явном тексте повсюду расставлены «поплавки», связывающие поверхность текста с его глубиной и являющиеся спасательными указателями для «плавающего» читателя. Плавающий читатель, продолжает Иваньшина, въяве показан в эпизоде купания Ивана в Москва-реке, а затея с поплавками разоблачена в главе 18, где Поплавский (значимая фамилия) приходит в домоуправление, чтобы прописаться в квартире покойного племянника, и видит там «плакат, изображавший в нескольких картинках способы оживления утонувших в реке»1132.
Всё необязательнее смысловые связи текстов, заявленных как научные, всё дальше отлетают рассуждения авторов от собственно романа, всё неуловимее, расплывчатее конкретные реалии времени. Вроде бы вполне «академические» авторы смыкаются с дилетантами от литературоведения, без устали «расшифровывая» прозрачно ясный булгаковский текст. Порой видно, как понятное автор сначала превращает в псевдосложное, а затем победоносно распутывает созданное им же самим хитросплетение не мыслей, но словес.
В работе Е. А. Яблокова «Нерегулируемые перекрестки: О Платонове, Булгакове и многих других»1133 двусмысленная метафора, вынесенная в заглавие, к сожалению, адекватно сообщает о содержании книги. И без того не самая строгая наука филология превращается в поток необязательных ассоциаций и малоубедительных параллелей. Общие места перемежаются с недоказанными гипотезами, используются наукообразная лексика и весьма вольный ассоциативный план сочинения. Так, разбирая роман «Мастер и Маргарита», Яблоков пишет:
В плане этих ассоциаций Рюхин – пародийный «Дон Гуан»; правда, соперничество намечено не из‑за женщины, а так сказать, из‑за Музы (если только Рюхин имеет к ней хоть какое-то отношение); что же касается основного качества Дон Гуана – влю