1150, небольшая монография, в которой объем и масштаб мысли находятся в строгом соответствии: автор занял ровно столько пространства, сколько необходимо для интересного анализа даже хорошо известного материала. Разбор «Дьяволиады» и «Роковых яиц» произведен с завидной свежестью, с неожиданными наблюдениями, тонкой и точной нюансировкой мысли, будто по этим текстам не прошлись десятки исследователей.
В лучших статьях этих лет убедительно анализируются не только ключевые булгаковские темы и идеи, но и некоторые сравнительно частные, выразительные микросюжеты, делающие понятным неверность некоторых литературоведческих ходов. Так, Елена Михайлик, разбирая проблематику общего, методологического характера – назначение и методы комментирования, в небольшой, но на редкость содержательной статье убедительно проясняет ошибочность логики некоторых авторов, продемонстрировав «культурный механизм реорганизации распадающегося контекста», когда комментарий «в силу своей классификационной природы не столько восполняет отклонения текста от стандартного фонового знания, сколько порождает новое…»1151
Речь идет об интерпретации раннего варианта известного эпизода «Мастера и Маргариты» на Воробьевых горах, когда Воланд, всмотревшись в «разрастающуюся с волшебной быстротой точку», на просьбу Коровьева «свистнуть еще раз» отвечает: «Нет. Не разрешаю. У него мужественное лицо, он правильно делает свое дело…» Комментируя фразу героя, Лосев предположил: «Эта загадочная реплика Воланда, видимо, относилась к правителю той страны, которую он покидал»1152. Б. В. Соколов, чуждый сомнениям, решительно утверждает (на страницах пресловутой «Энциклопедии Булгаковской»):
Воланд <…> уверен, что этот город и страна останутся в его власти, пока здесь господствует человек с мужественным лицом, который «правильно делает свое дело». Этот человек – Сталин1153.
Михайлик, рассматривая черновой текст, о котором идет речь в комментариях, напоминает, что
свита Воланда встречает и <…> отражает атаку Красной армии. <…> Последнее, что видит Маргарита перед отлетом, – это стремительно приближающееся к Воробьевым горам звено аэропланов. Таким образом, невыносимо быстрый аэроплан <…> – сухой остаток этого звена,
а «мужественное лицо» принадлежит пилоту аэроплана – отнюдь не властителю страны.
В 1930‑е годы самолеты были чудом, а летчики – героями <…> Однако к моменту публикации «Мастера и Маргариты» самолет уже превратился в предмет быта и более не являлся сам по себе носителем чуда, тайны и ужаса1154.
И Михайлик делает обобщающий вывод о том, что
использованная художником примета времени утрачивает в рамках культуры связь с произведением и интерпретационную ценность – и вытесняется иным, смежным явлением, чей масштаб (естественно, в восприятии комментатора) соответствует заданному автором1155.
М. Брансон в статье «Полет над Москвой: Вид с воздуха и репрезентация пространства в „Мастере и Маргарите“ Булгакова»1156 рассматривает полет Маргариты, вписывая его в типологию героев эпохи 1930‑х годов – картин авангардистов и киногероинь, запечатлевающих особенности взгляда на мир, дарованного человеку летящему. Анализ этико-философского фундамента романа соединяется с оптикой взгляда сверху, высвобождением из рутинной повседневности персонажей «московского» слоя. Таким образом, в творчестве Булгакова обнаруживаются новые художественные смыслы и непрочтенные ранее пласты.
В 2000‑е расцветает жанр тотального комментария. В 1960–1970‑е годы будто бы академические комментарии и разнообразные примечания были способом спрятать в мелкий шрифт непроходимые фамилии запретных исторических фигур, опасные факты, рискованные идеи, в скупых строчках пробивалось пламя запретного знания и эмоции исследователя – отчего и читались в те годы взахлеб, интерес к ним, пожалуй, не уступал интересу к самому комментируемому тексту.
Времена изменились, и сегодня все, что исследователю кажется важным сообщить читателю, он может сделать в статье или книге. Но десятилетия работы с комментариями, провоцирующими определенную дробность мысли (комментирование отдельных строк, имен, фактов, реалий и проч. – рутинная особенность этой формы исследовательской работы), кажется, отучили от цельности авторского личного высказывания.
И когда пришло время предъявить читателю незамаскированное, прямое слово, соразмерное предмету анализа, выяснилось, что часть литературоведов отвыкла от самостоятельного размышления. Теперь автор комментариев, напротив, будто прячется за массивом историко-реальных сведений, уклоняясь от высказывания по поводу собственно текста.
При этом демонстрируется мышление исключительно предметное, как будто роман останется непонятым, если не рассказать читателю о трамвайных и троллейбусных московских маршрутах фантастического романа (над какой именно нефтелавкой пролетала Маргарита, ходил трамвай по Патриаршим или не ходил, а если все-таки ходил – то где поворачивал), начало чему положил Б. С. Мягков.
Для сегодняшних комментаторов зачастую реалия будто заслоняет событие, становится самоценной. Мысль исследователя замещается популяризацией исторического знания, более существенной – у профессиональных литературоведов, почти пародийной – у дилетантов. Наконец, комментарии отделяются от романа, обретая независимость самостоятельного издания.
Книга И. Белобровцевой и С. Кульюс «Роман М. Булгакова „Мастер и Маргарита“. Опыт комментария» подводит некоторые итоги многолетним булгаковедческим исследованиям увлеченно работающих соавторов. Первую ее часть составили семь статей о романе: «История создания романа „Мастер и Маргарита“», «История публикации романа», «Материалы к роману», «Библия в „Мастере и Маргарите“», «Композиция романа», «Конструктивные принципы организации текста», «„Фантомные“ пласты в исследовательской литературе о романе „Мастер и Маргарита“».
Это – лучшая и наиболее бесспорная часть работы. Опираясь на результаты исследований, проделанных учеными, авторы излагают и систематизируют значительный материал, собирают воедино сделанные ранее наблюдения и выводы. Заново просмотрев рукописи «Мастера и Маргариты», авторы сопоставляют высказанные ранее точки зрения исследователей (Л. Яновской, М. Чудаковой, Б. Соколова), приводят собственные аргументы в пользу той или иной версии (сколько существует редакций романа, каков должен быть его финал и проч.). Авторы высказывают полезные соображения и в связи с проблемой «законченности» романа. Специальная статья посвящена неверным, ведущим в тупик – с точки зрения авторов – прочтениям вещи.
Вторая часть работы, «Культурно-исторические коды романа „Мастер и Маргарита“», включает в себя статьи: «1. Магия в романе „Мастер и Маргарита“», «2. Алхимические коннотации романа М. Булгакова „Мастер и Маргарита“», «3. „Масонский“ слой романа», а также – «Мотив ГПУ – НКВД в романе М. Булгакова» и «О прототипах романа „Мастер и Маргарита“»). Она отражает круг тем, являющихся приоритетными для авторов.
Наконец, третья часть, самая обширная – построчный комментарий, занимающий две трети объема.
Прежде всего выскажемся по поводу проблемы «масонского слоя» «Мастера и Маргариты», наличие которого в романе вызывает наибольшие сомнения. Начав с сообщения о том, что «мысль о существовании масонских оттенков романа несколько раз, весьма осторожно, высказывалась исследователями», во втором абзаце авторы используют формулировку «менее осторожную» («масонская тема в „МиМ“ меньше всего связана…»), то есть читатель понимает, что всё же в ее присутствии сомневаться не следует, а уже в третьем абзаце читаем: «Отношение Булгакова к масонству реконструируется…»; «Главенствующие в противоречивой идеологии масонства идеи <…> без сомнения импонировали Булгакову…»1157 Изменение модальности утверждения происходит почти незаметно.
Но исследовательская гипотеза о том, как могут быть проинтерпретированы те или иные элементы романа, и вопрос, относился ли реальный писатель Булгаков каким-то особым образом к данному феномену (либо указанная проблема не входила в круг его размышлений), должны быть разведены. Вчитывание любимой мысли в любую строку, даже отдельное слово романа представляется чрезмерным и не слишком убедительным.
Навязчивым «масонством» объясняются и «любимые ими розы» («розы могут прочитываться и в масонском ключе…»1158), и «тревожные желтые цветы» в руках Маргариты – по общему мнению, обычные для весенней Москвы мимозы («мимоза, особый род акации… Согласно масонским преданиям, ветвь акации…»)1159. Или комментируется выражение «Прощай, ученик…»: «о характере ученичества Ивана Бездомного см. вступительные главы об эзотерических кодах романа – магии, алхимии и масонстве»1160 и т. д.
Комментарий, по сути, начинает пересоздавать роман, подчиняя себе писателя, навязывая произвольные толкования, акцентируя собственную, а не автора, любимую мысль. Происходит то, о чем писала Е. Ю. Михайлик в статье «Перемена адреса», – о «культурном механизме реорганизации распадающегося контекста», когда комментарий «в силу своей классификационной природы не столько восполняет отклонения текста от стандартного фонового знания, сколько порождает новое»1161.
Не определен сам принцип отбора – что комментируется, а что нет; для кого комментируется. К чему специально останавливаться на фразе «Кот – древнее и неприкосновенное животное» либо напоминать, что «Ревизор» – пьеса Гоголя? Что ж это за читатель, который не знает о Тверской улице в Москве, не слыхал о неприкосновенности кота в древнем Египте, не представляет, кто такие Кант и Шиллер? С ним ли толковать о масонстве, алхимии и зороастризме?