Общество должно было в кратчайший срок совершить огромный путь, чтобы изображать и воспринимать в качестве житейского компромисса то, что во всем мировом искусстве прошлого называлось трагедией: насильственное жертвоприношение, добровольное самопожертвование или союз с силами зла.
И продолжает мысль:
Дело в том, что для осознания всех последствий договора, заключенного с нечистой силой, всегда необходимо время. <…> В неожиданной для многих из нас протяженности времени – специфическая особенность нашей жизни1211.
Мысль, высказанная полвека назад, сегодня обрела новую актуальность.
В 2000‑е сочинения Булгакова перестают завораживать, увлекать театр. Режиссеры, спустя век после рождения профессии, наконец в полной мере осознали свое назначение как безусловных творцов и самовластных демиургов, чужие тексты, чужие мысли более не кажутся многим из них важными, заслуживающими претворения, воплощения, перевода на сценический язык. Теперь режиссеры говорят свое – и сами переустраивают сценарии спектаклей. Но булгаковские сочинения слишком определенны, слишком внятны, чтобы их можно было использовать как основу, по которой расшиваются свои узоры.
Дух булгаковского творчества отлетает, связи со временем рвутся. Спектаклей немало, но художественных открытий нет. Теперь Булгаков вполне добропорядочен, зачастую даже вяловат. Режиссура перешла в режим привычного, охлажденно-бесстрастного уважения к классику. Запечатленные в пьесах события ушли в прошлое, изменились типы героев (персонажей), и, напротив, кажется, должны были высветиться, укрупниться проблемы вечные, вневременные. Но в театре заметно снижение градуса булгаковской «ярости и боли», режиссура повествует о житейских проблемах, увиденных на житейском же уровне.
В 2003 году в Театре-студии под руководством О. Табакова («Табакерке») у молодого режиссера Е. А. Невежиной прошла премьера «Бега». В начале XXI века Гражданская война, первая волна российской эмиграции – такая седая древность, что не заинтересовала и историка по образованию Невежину. Что такое приват-доцент или товарищ министра (приятель, что ли?), знают далеко не все.
Невежина поставила спектакль о жалости и сострадании к героям, и только. Невиданное жанровое определение пьесы – «в восьми снах» – даже не было вынесено на афишу. Не обратил внимания режиссер и на авторский эпиграф, выводящий действие далеко за пределы фабульного окончания вещи. Критика отозвалась на премьеру с ироническим равнодушием, оценив ее как «добросовестную театральную явь» (Р. Должанский)1212 либо «трогательную интересную экскурсию в двадцатые революционные годы» (А. П. Соломонов)1213. М. Г. Зайонц писала:
Трагедия белого движения известна нам из книг и кое-каких фильмов. Личного знания, а следовательно, личного душевного <…> отклика у создателей нет. Загадочное и странное для наших современников чувство ответственности за страну и за эпоху, которыми были одержимы булгаковские герои <…> знакомо им в общем-то понаслышке, как чужой и далекий опыт1214.
И подводила итоги увиденному А. Ю. Карась:
В усилиях Невежиной, в ее приверженности старому, прошловековому театру, видится мне эстетическая тема ее поколения <…>, без страсти и горячности, без экстремальности и надрывов возвращать отечественному театру тот <…> уровень добротной реалистической игры, который у него всегда был. Даже если ценой этой реставрации оказывается <…> утрата индивидуального, резкого, неожиданного…1215
Выразительны заголовки критических откликов на спектакль, их ироничная интонация: «Вернемся к нашим тараканам», «Сонный марафон», «„Бег“ на месте общепримиряющий», «Их не догонят» (отсылка к песенному хиту тех месяцев).
«Без страсти и горячности» – это о театре нулевых, проявившем во многих спектаклях распространенные в обществе настроения эскапизма. Формула, ставшая популярной, повторяемая как бесспорная и правильная: «Мне должно быть комфортно», свидетельствовала о готовности к душевному благополучию, гарантированному и непоколебимому.
Менялся и зритель, все чаще проявляющий стремление к эмоциональному покою.
В 2004 году прошла премьера «Белой гвардии», ставшая четвертой версией пьесы Булгакова на сцене МХАТа. Что увидела критика в спектакле С. В. Женовача?
Может, он [режиссер] и хотел рассказать что-то о судьбах России, но в итоге просто познакомил нас с более или менее обаятельными людьми, составивших компанию за столом, который хоть и слегка накренился, а все же твердо стоит на всех четырех своих ножках, и рюмки с него не падают1216.
Оно (прошлое) его [Женовача] не тяготит и ему не довлеет. Чем дальше, тем отчетливее понимаешь, что несмотря на массу исторических реалий <…> натуралистичные батальные сцены и мелькающие тут и там погоны и портупеи, действие нынешних «Турбиных» словно бы разворачивается вне времени. Во-первых, потому что у самого постановщика нет никакого специального отношения ни к белым офицерам, ни к большевикам, ни к революции в целом. Во-вторых, потому что на офицеров Белой гвардии записной весельчак Пореченков, наделенный очевидным драматическим талантом Хабенский <…> не говоря уже о прочих поручиках и капитанах <…> все же не тянут. Они тянут на компанию хороших парней, которые <…> попали в скверный переплет1217.
Создателям этого спектакля вовсе не хочется навешивать на себя чужие мифы. Они понимают пьесу, как могут. И разыгрывают ее как простые современные ребята – без натуги, но и без большого вдохновения. Подумаешь, «Турбины» – не больше и не меньше любой хорошей пьесы.
Каждому времени, очевидно, – своя мера правды. Женовачу такой меры хватило ровно на то, чтобы создать приличный ансамбль и рассказать насквозь фальшивую <…> историю про то, что стул всегда стул, а Россия при любом режиме – всегда Россия1218.
Напрасно Л. В. Лебедина задавалась неразрешенным вопросом:
ради чего была поставлена «Белая гвардия» и какое она имеет отношение к сегодняшнему дню? <…> Нет главного – внутреннего нерва, беспокойства, напряжения. <…> Сегодня мало грамотно прочесть текст автора, нужна еще и своя режиссерская позиция1219.
Но в том-то и дело, что в спектакле позиция режиссера безусловно присутствовала – и критика, в том числе и такой внимательный и профессиональный автор, как Л. Лебедина, ее отчетливо передала.
Не сговариваясь, рецензенты писали об одном и том же: уютном зрелище с душевными героями, дружескими застольями и сопереживаниями друг за друга. Ничего не меняли в идее спектакля ни опрокинутый художником (А. Д. Боровский) помост, ни то, что взвод юнкеров в знаменитой сцене в гимназии, смысловом средоточии мхатовской классической постановки, был сыгран не студенческой массовкой, а личным составом батальона почетного караула военной комендатуры города Москвы. Собственно, возможно, именно во введении в художественный сценический текст вымуштрованного батальона и состояла сцепка с актуальным временем начала 2000‑х, проявленная режиссером С. Женовачом.
Как ни странно, в спектакле этом совсем нет тревоги, того подспудно ощущаемого напряжения, которое, казалось, должна принести Гражданская война в гостиную Турбиных. В нем нет бытийственного масштаба, о котором мы слышали в рассказах о первой постановке <…> Это очень конкретный спектакль, очень понятный нам и соответствующий нашему сегодняшнему самочувствию – попытаться отгородиться от далекой беды, изо всех сил жить, сохраняя покой1220.
Дело не в том, что при работе с пьесами Булгакова хорошо бы понимать, что за исторический контекст породил ту или иную вещь (хотя это никогда не лишне), – важнее суметь высечь искру из этого соприкосновения с давно случившимся, сопрячь с духом эпохи. А дух эпохи… не сопрягался.
Время увертливое и слабое, время, слабо различающее белое от черного, время формулы «все сложно», время неосознаваемых компромиссов, уступок, не осознаваемых, вошедших в плоть и кровь. Прямое и ясное слово драматурга делало очевидным слабость и фальшь фона, дряблость интеллектуальных мышц и общую смазанность добра и зла, забалтывание всякой определенности.
Итак, что начало российского XXI века вычитывало из нового русского классика?
Мистицизм и гламурность современного общества соединились с парапсихологией и экстрасенсами, образуя новый фон. «Мастер и Маргарита» утвердился в массовом паралитературоведении как «эзотерический» сакральный роман с системой тайнописи. Да и творчество Булгакова в целом будто оказалось вписанным в мелодраматизм и криптографические шифры. Причем приходится признать: широко открыли двери дилетантам сами профессионалы, не считавшие необходимым систематически рецензировать печатные материалы, очищая рабочее поле от сорняков. А уж трактуемая предельно широко интертекстуальность и пресловутые «мотивы», равно как и нескончаемый поиск прототипов, увлекли самые широкие массы.
В 2000‑е и позднее распространение получили ранее немыслимые направления разборов – мистическое («оккультное») булгаковедение, разнообразные спекуляции о «предвидениях» и «прозрениях» писателя, о его тайных шифрах и кодах. В последнее время идея «тайнописи» произведений Булгакова, кажется, обрела второе дыхание. Одна за другой появились книги Б. В. Соколова «Расшифрованный Булгаков. Тайны „Мастера и Маргариты“» и «Тайны Булгакова. Расшифрованная „Белая гвардия“»