То, что Булгаковым было написано полтора десятка пьес и несколько инсценировок (одна из них, горький «Дон Кихот», стала оригинальной пьесой «по мотивам» романа Сервантеса), немало ранних рассказов и очерков, печатавшихся в берлинском «Накануне», сотни юмористических заметок, – не знали. Неизвестным оставался и поразительный, с литературной точки зрения – блестящий эпистолярий писателя (письма П. С. Попову, В. В. Вересаеву, жене Е. С. Булгаковой, брату Николаю в Париж, Е. И. Замятину, правительству, наконец). Последним важнейшим текстом, дошедшим до нас, стал дневник писателя.
Все это усилиями десятков людей отыскивалось и публиковалось, расширяя и уточняя наши, довольно приблизительные представления об историко-культурном контексте 1920–1930‑х – и входя в актуальное время второй половины 1960‑х – 1980‑х годов.
Итак, этапы изучения творчества писателя, вошедшего в нашу жизнь и многое в ней объяснившего.
Сначала – заново происходило знакомство с уже забытым литературным именем, осознание его истинного масштаба. За этим последовало установление ключевых фактов биографии, вписывание его произведений в контекст современных ему влияний и связей.
Прежде всего требовалось познакомить читателя с наследием автора во всей его полноте.
Показательной была сама очередность появления произведений Булгакова в печати.
Первым в 1955 году вышел тоненький сборник, состоящий всего из двух пьес: «Дни Турбиных» и «Последние дни (А. С. Пушкин)»1292 – тех, что шли на сцене МХАТа. Превратившиеся в спектакли и снятые «Зойкина квартира», «Багровый остров» и «Кабала святош» оставались под запретом. Немногие слышали, что Булгакову принадлежат еще некие драматические сочинения; после смерти драматурга, на заседании комиссии по литературному наследию маститые литературоведы говорили, что некоторые из них не так уж и плохи («все шесть пьес, даже в их слабой части, все же не достигают такого уровня, чтобы их нельзя было напечатать»1293). Если члены комиссии и догадывались, что кроме этих шести драм и комедий в архиве писателя есть и еще что-то, то всем прочим эта информация была неведома.
Сборник из семи пьес («Драмы и комедии») тиражом 10 000 экземпляров появился лишь десятилетием позже, в 1965‑м. Кроме двух упомянутых выше пьес, прочли «Бег», «Кабалу святош», «Ивана Васильевича», «Полоумного Журдена» и «Дон Кихота».
В 1965 году, на волне начавшихся цензурных послаблений, после трудных уговоров «старых» мхатовцев, тревожащихся как за репутацию театра, так и за свою собственную, и потому протестующих против публикации произведения, «Новый мир» печатает «Записки покойника» (правда, под названием «Театральный роман»)1294.
В 1966‑м появляется «синяя книга» «Избранной прозы»1295, первый сборник прозаических произведений писателя с предисловием В. Я. Лакшина «О прозе Михаила Булгакова и о нем самом». Стало возможным прочесть цикл рассказов «Записки юного врача» и три крупные вещи: «Белую гвардию», «Жизнь господина де Мольера» и «Театральный роман». В продаже книги не отыскать, тираж в 50 000 экземпляров оказывается ничтожно малым.
Эти издания готовят почву для печатания самого важного, «закатного», романа. И спустя еще год утомительных и кровопролитных сражений наконец происходит главное событие посмертной судьбы писателя: публикация в журнале «Москва», издании тихом, не союзного, а областного (Московского отделения Союза писателей РСФСР) уровня и подчинения, романа «Мастер и Маргарита»1296.
Напомню обстоятельства, в которых совершалась первая публикация романа. Автора уже более четверти века не было в живых, рукописи и черновики романа бережно хранились вдовой Е. С. Булгаковой, которой на протяжении всего этого времени внушалась мысль о невозможности обнародования итогового произведения опального писателя.
В середине 1960‑х речь шла прежде всего о выходе в свет романа как такового, и это было настолько важно, что частью рискованных фрагментов текста Е. С. Булгакова готова была пожертвовать, уступив цензуре. Роман вышел в свет тогда, когда он обрел максимальное количество почитателей, молниеносно завоевав мировое признание. Без особого преувеличения можно сказать, что в течение по меньшей мере десятилетия им зачитывался весь мир. Время двигалось много быстрее, чем виделось П. С. Попову, написавшему Е. С. Булгаковой в 1940 году:
Идеология романа – грустная, и ее не скроешь. Слишком велико мастерство, сквозь него все еще ярче проступает. А мрак он еще сгустил <…> чем меньше будут знать о романе, тем лучше. Гениальное мастерство всегда останется гениальным мастерством, но сейчас роман неприемлем. Должно будет пройти лет 50–1001297.
В случившемся сошлось множество общих и частных причин: тут и еще не оборванная пражскими событиями российская оттепель, и стремление председателя комиссии по литературному наследию Булгакова К. М. Симонова1298 совершить нечто, человечески и литературно значительное, и готовность пойти на риск главного редактора журнала «Москва» Е. Е. Поповкина1299, и, бесспорно, изголодавшийся по художественной и смелой прозе читатель. Торопил и возраст Е. С. Булгаковой, не позволявший упускать открывшуюся драгоценную возможность. Все это, вместе взятое, не могло не оттеснить частности, в том числе квалифицированную текстологическую подготовку, даже не на второй – на третий план. Она, безусловно, требовала времени, а его не было. Возможно, сама необходимость основательной текстологической работы попросту не осознавалась: роман рождался на глазах Елены Сергеевны, ею многократно перепечатывался и вполне мог восприниматься как совершенное творение.
Роман был напечатан с немалыми купюрами, составившими, по подсчетам дотошных исследователей, около 12% текста1300 (снятые фрагменты не были случайными: купированы оказались эпизод сдачи валюты – «Сон Никанора Ивановича», рассуждения о том, что жилищный вопрос «испортил москвичей», и многочисленные упоминания темы ОГПУ – слежки, доносов и арестов).
Текст этих изъятий незамедлительно поступил в читательский оборот. В то докомпьютерное время их набирали на пишущей машинке и вклеивали в нужные места на журнальные страницы. Замечу, что тем самым они значительно лучше запоминались, так как «торчали» в тексте. Экземпляры подобных «исправленных» журналов и сегодня хранятся в библиотеках поколения первых почитателей «Мастера и Маргариты». А во Франкфурте-на-Майне появилось издание «Мастера и Маргариты», в котором все цензурные вымарки были напечатаны курсивом. Но идеологические купюры, очерчивающие запретные для обсуждения зоны, как стало ясно спустя время, мало что принципиально изменили в прочтении текста.
Таким образом, всего за два-три года (первый сборник из двух пьес не в счет) страна узнала и полюбила писателя Михаила Булгакова.
В следующем издании – книге прозы 1973 года1301 – появилась новая публикация романа, подготовленная А. А. Саакянц1302, с восстановленными фрагментами текста. (Редактору был известен текст прижизненной машинописной перепечатки «Мастера и Маргариты» летних месяцев 1938 года, выполненной под диктовку автора О. С. Бокшанской; доступны были и две машинописи романа, осуществленные Е. С. Булгаковой в 1940 и 1963 годах. Сама Е. С. ответить на вопросы уже не могла.)
Именно на основе данной, по-прежнему далеко не безупречной в текстологическом отношении публикации на протяжении более четырех десятилетий шел литературоведческий анализ отдельных мотивов, тем, образов, сюжетики произведения в сотнях и тысячах статей и книг, выходивших, кажется, во всех странах. Львиная доля тиража при этом ушла за рубеж, опять-таки практически миновав свободную продажу.
Впервые выверенный и откомментированный текст «Мастера и Маргариты» должен был появиться в пятитомном собрании сочинений М. А. Булгакова, над которым работала группа специалистов под руководством ленинградского литературоведа А. А. Нинова (издательство «Художественная литература») во второй половине 1980‑х годов. Но пятитомник хотелось выпустить к 100-летию со дня рождения писателя, сроки были весьма жесткими, текстология романа представлялась, по-видимому, не такой сложной (настоящий объем работы, кажется, был еще не осознан). Результатом стала публикация так и не подготовленного тщательно текста романа.
К тому же тогдашние условия работы в архивах были чрезвычайно трудны (об этом можно прочитать в замечательной мемуарной книге С. В. Житомирской «Просто жизнь»1303, долгое время заведовавшей Отделом рукописей ранее). К несчастью, в 1980‑е годы в руководстве ОР ГБЛ работали люди, немало сделавшие для того, чтобы воспрепятствовать работе исследователей.
После того как «главное» произведение писателя увидело свет, казалось, что могло испугать цензуру?
Как выяснилось, пугало многое.
Десятилетие 1980‑х годов стало временем публикаторов и публикаций. В связи с прохождением к читателю каждой из прежде не печатавшихся пьес происходили настоящие сражения. Сегодня они могут показаться смехотворными, почти пародийными. Тем не менее – отстаивали каждое слово, строчку, мысль. Еще и в начале 1980‑х в печать не пропускали «Зойкину квартиру», «Багровый остров» и «Адама и Еву».
Публикацией пьесы «Зойкина квартира» (под рубрикой «Из прошлого») планировали открыть создаваемый в 1981 году альманах «Современная драматургия». Но оказалось, что «настоящее слишком живо, слишком шевелит, слишком раздражает», по слову Гоголя, да и прошлое острее, чем представлялось оптимистам. Еще был жив ироничный оппонент Булгакова В. Б. Шкловский, к которому я была отправлена за вступительным словом, чтобы провести пьесу через цензуру. Шкловский отказался наотрез. Немного времени спустя стала известной причина нелюбви Шкловского к Булгакову: не только Шкловский задел Булгакова уничижительной фразой в «Гамбургском счете», но и Булгаков предал гласности сомнительный поступок знаменитого опоязовца, блистательного теоретика литературы, запечатлев того в фигуре Шполянского из «Белой гвардии», всыпавшего, как помнит читатель, сахар в жиклеры белых броневиков и тем самым предавшего Город