1304.
Главного редактора альманаха «Современная драматургия» В. М. Чичкова1305, хлопотавшего о прохождении пьесы, возмущенно вопрошали: «Вы всерьез предлагаете печатать сцены из борделя?! А как возможно публиковать это: „Советская власть создала такие условия жизни, при которых порядочный человек существовать не может“?!»1306
В результате открылся альманах другой пьесой – афиногеновской «Ложью», отодвинув «Зойкину квартиру» во второй номер 1982 года1307.
Летом 1987 года в журнале «Знамя» вышла в свет повесть 1925 года «Собачье сердце»1308. В эти месяцы публикатору, М. О. Чудаковой, доступ к архиву ОР ГБЛ был закрыт, и текст был напечатан со множеством неточностей и искажений.
Опубликованные вскоре после этого «Багровый остров»1309 и «Адам и Ева»1310 были восприняты более спокойно: в эти месяцы на читающую публику обрушился вал имен, старой-новой прозы, мемуаров, эпистолярия, публицистики. Два исторических времени встретились на журнальных страницах, и для множества представителей «секретарской литературы» (творения руководства Союза писателей печатались максимальными тиражами) сравнение оказалось катастрофичным. Изгои 1920‑х годов превратили в изгоев сегодняшнего дня конъюнктурщиков 1970‑х, лишив их тиражей и гонораров. Напротив, тиражи «толстых» литературно-художественных журналов – «Нового мира», «Знамени», «Дружбы народов» – взлетели в эти годы до миллиона.
При первопубликации ценных текстов кипели страсти, честолюбие вступало в бой с совестью (и нередко она проигрывала), случались даже кражи (!). Так как в деле обнаружения булгаковских текстов участвовали и дилетанты-неспециалисты, порой происходили казусы: так, трое публикаторов, не будучи текстологами, простодушно приняли позднюю перепечатку Еленой Сергеевной «Адама и Евы» 1950‑х годов за последнюю авторскую редакцию (текст ведь был привлекательно чист, без какой бы то ни было правки) – и опубликовали ее1311.
Отдельной заботой стало возвращение первоначальных авторских заглавий произведений. Не «Мольер», а «Кабала святош», не «Последние дни», а «Александр Пушкин», не «Театральный роман» – а «Записки покойника».
Последним к читателям пришел «Батум»1312. Интеллигенция долго противилась публикации пьесы о Сталине: в конце 1980‑х цензура советская сменилась цензурой либеральной. Решение опубликовать пьесу о молодом Джугашвили многим виделось попыткой опорочить светлое имя писателя. Репутацию автора «Мастера и Маргариты» стремились защитить от злопыхателей. За автором по умолчанию была признана «вина», и он нуждался в защите – тех, кто о нем писал. Это означало, что закреплялась традиция обвинения жертвы – не палача. Сам факт сочинения пьесы о вожде частью литературоведов был расценен как непростительная капитуляция.
После ожесточенных споров в 1988 году «Современная драматургия» все же печатает «Батум» (за рубежом опубликованный десятилетием раньше в томе «Неизданный Булгаков»1313).
Сразу после обнародования «Батума» появились статьи ведущих исследователей булгаковского творчества М. О. Чудаковой, А. М. Смелянского, М. С. Петровского, А. А. Нинова1314 и других, где были представлены и аргументированы две точки зрения на пьесу.
Чудакова акцентировала обстоятельства, противостоять которым было рискованным: в 1938 году, накануне юбилея вождя, писать о Сталине Булгакову настойчиво предложили сотрудники МХАТа, и отказ был бы расценен соответствующим образом. К тому же немолодой уже писатель не мог не стремиться увидеть свой «закатный» роман опубликованным, а любимый «Бег» – поставленным, чему могло способствовать театральное подношение юбиляру.
Смелянский же полагал, что в пьесе
сталинская эпоха прямо сопоставлялась с полицейской практикой русского самодержавия начала века. Практикой непотребной, но тем не менее не бессудной, придерживающейся хоть каких-то законов и правил. Сквозь оболочку революционной драмы о юности вождя, сквозь ее штампы и околичности пробивался иной голос1315,
то есть предлагал увидеть в сочинении вызов и протест.
Сегодня представляется, что эти мнения не были взаимоисключающими: обстоятельства действительно не оставляли Булгакову возможности отказа, но при этом, сочиняя пьесу, автор оставался самим собой, человеком трезвым и строптивым.
Ничуть не более простым был путь к читателю не только художественных вещей, но и писем, сохранивших непричесанные свидетельства, прямые и нередко нелицеприятные оценки не советской власти в целом, а всего лишь конкретных исторических персонажей: Горького и Немировича-Данченко, Станиславского и Мейерхольда, Вс. Вишневского и др.
Начало было положено публикациями переписки Булгакова с родными (с ней знакомила, опираясь на материалы семейного архива, племянница М. А. Булгакова, крупный исследователь-лингвист Е. А. Земская1316); затем Е. С. Булгакова опубликовала несколько писем к В. В. Вересаеву в связи с работой над «Последними днями» (Вересаев был приглашен Булгаковым как консультант-пушкинист). Но только в 1980‑е стали известными самые важные циклы: переписка с женой Е. С. Булгаковой в месяцы лета 1938 года, когда О. С. Бокшанская печатала под диктовку автора «Мастера и Маргариту»; переписка с П. С. Поповым, письма Е. И. Замятину, переписка с братом Н. А. Булгаковым, оказавшимся во Франции, письма к актрисе-эмигрантке М. Рейнгардт1317.
Особый интерес бесспорно вызывали письма Булгакова к Сталину, правительству, М. И. Калинину, А. М. Горькому. Позднее послания писателя «наверх» были дополнены обращениями к А. И. Свидерскому, А. П. Смирнову1318 и др. Помимо понятного общественного внимания к тому, как именно взаимодействовал Булгаков с людьми власти, какие интонации звучали в его обращениях, знакомство с этими письмами имело и еще одно последствие. Отечественная история населялась живыми людьми, осторожными и отважными, лгущими и правдивыми, высвечивались скрытые от глаз пружины властных решений, рекомендаций и запрещений. Члены правительства и сотрудники «компетентных органов» из бетонного анонимного монолита превращались в группу людей с характерами, биографиями, репутациями.
Предложенные мною летом 1986 года к публикации в журнале «Вопросы театра» письма Булгакова к другу П. С. Попову (замечу, давно известные узкому кругу интеллигенции, долгое время ходившие по рукам и неминуемо искажавшиеся при многочисленных перепечатках) были встречены с восторгом. Но – и с настоятельными предложениями главного редактора журнала В. В. Фролова1319 о необходимых вымарках. И, что показательно для умонастроений тех месяцев, когда чуть позже, забрав булгаковские письма из «Вопросов театра», осенью 1986 года я отнесла их в редакцию «Нового мира», предложенные редактором купюры оказались теми же самыми. Но уже в феврале 1987 года они были напечатаны «Новым миром» без всяких купюр1320. Время менялось стремительно.
И журнал, и публикатора накрывает вал откликов. Пишут штатские и военные, инженеры и учителя, врачи и генералы, в печать прорываются пылкие предложения о немедленном снятии имени Вс. Вишневского с городских улиц и площадей (в двух письмах Булгаков рассказывал другу о роли Вишневского в исчезновении пьесы «Мольер» из репертуара БДТ)1321.
Эта публикация показала накопившуюся жажду исторического знания. Письма сопровождали комментарии, в которых тоже с боем приходилось отстаивать каждую новую (то ли еще запрещенную, то уже нет) фамилию. Упоминания Троцкого, Бухарина или Рыкова становились пядью завоеванного исторического пространства. Комментарии в эти месяцы приняли на себя функцию все еще невозможных для печати исследований историков и потому проглатывались, смаковались, обсуждались. В мелком шрифте примечаний порой прятались настоящие исследования, сверкали находки, проговаривались свежие идеи.
Естественным продолжением знакомства с эпистолярием писателя стала книга 1989 года, собравшая осуществленные ранее публикации под одной обложкой: «Михаил Булгаков. Письма. Жизнеописание в документах»1322. Ее издал сотрудник ОР ГБЛ В. И. Лосев, находящийся в привилегированном положении «хозяина» рукописей Булгакова. Способ организации книги выдал метод подготовки: составитель не дал себе труда выстроить в хронологической последовательности все комплексы писем, «вынутые» из прежних публикаций. Некоторые из них, упущенные ранее и механически перепечатанные, были присоединены в виде «аппендиксов» к основному корпусу текстов (переписки Булгакова с В. В. Вересаевым, И. О. Дунаевским, Б. В. Асафьевым, письма Булгакова к Е. С. Булгаковой и др.). Письма же Булгакова к М. Рейнгардт вовсе не попали в поле зрения составителей.
Напечатанные прежде разными исследователями письма вошли в книгу далеко не все, комментарии же, хаотически изложенные, зачастую были заимствованы без отсылок к первопубликациям. Были присвоены труд и опыт не только литературоведов (нередко – тех самых, чьей работе в архиве Лосев энергично препятствовал), но и комментарии покойной сестры писателя Н. А. Земской, сохранившей письма брата в опасные годы. Привыкший к существованию в изолированном пространстве, Лосев не сообщал и о первопубликациях некоторых, принципиально важных текстов булгаковского эпистолярия за рубежом