родителей, не стрелял в людей, не уходил от налогов, не участвовал в коррупционных схемах, не мошенничал, не покрывал правонарушений, не нарушал ПДД, не употреблял наркотики, не продавал палево, не злословил попусту – им проще. Пусть и впредь у них все будет так, и только так. Как хорошо, если с вашими близкими никогда не случится ничего подобного. И они никого не убьют, и их никто не убьет. И вам не придется тащить этот крест на себе. За сына, за брата и за отца.
И вот, кстати, любопытное замечание про Высоцкого:
«Конечно, грань очень тонка. Не в принципе – принципиальное отличие ровного пацана от мудака есть отличие фундаментальное и глобальное – а вот сама грань момента. Все водилы любят быструю езду, не только русские. Почти все водилы хотя бы раз в жизни садятся за руль в состоянии измененного сознания. Тем более, если водила рокенролльного склада, тут вообще туши свет и каждая пятая, наверное, американская – где дорог и машин поболе прочего – рок-звезда разбилась в аварии (каждая третья – передоз, гг). Владимир Семёнович, например, гонял как черт и в авариях был раз десять. Собственно говоря, он трезвым или не угашенным вообще, похоже, катался редко. Практически все свои машины (шесть или семь) он разбил в авариях, в трех из которых – заметим, в полупустой в семидесятые годы Москве – он въехал в общественный транспорт, не пропустив никого: раз в трамвай, другой – в автобус и третий – в троллейбус. Эта третья (1 января 1980) была самой скотской, строго говоря: в машине вместе с пьяным Высоцким также находился его друг актер Всеволод Абдулов – который за три года до того сам попал в жестокую аварию, и после этих двух происшествий так и не смог полностью восстановиться до самой смерти. А помимо Абдулова в машине были еще и две девушки, но Высоцкий – зимой, по обледеневшей дороге, на лысой резине гонит под 200 км, ну и вот. Охрененное, конечно, чувство ответственности. За год до того герой Высоцкого произносит в знаменитом фильме знаменитую фразу: “Ты не сознание, ты совесть потерял”. Впрочем, Высоцкому оставалось жить 9 месяцев и ментально он тогда уже был порушен довольно-таки в хлам, что, конечно, не оправдывает».
Не промолчали и друзья
Потребитель печатного слова предпочитает эксплицитно проговоренную авторскую позицию. Причем желательно, чтобы она совпадала с читательской. Тогда автора любят. Если она противоположна, но яростно прописана, сочинившего уважают. Фрустрация начинается там, где намечается предательский полет над схваткой: социум не толерантен к нейтралитету. Это трактуется как малодушие.
«Вы – сексменьшинство или сексбольшинство?»
«Я = сексуальное одиночество».
Очень актуально для каждого, имеющего голос в сакраментальной нашей «медийке» и не желающего при этом голос этот отдавать какой-нибудь из конфликтующих сторон. А других (в смысле – сторон) здесь не наблюдается. Причем речь об изоляции именно сексуальной тональности. Потому что пожелавшего воздержаться при голосовании как бы трахают. Причем со всех сторон. Напоминает все это метания а-ля доктор Живаго.
Я весьма амбивалентно отношусь к Диме Быкову, но не могу не признать, что текст, который он написал о своем соратнике Мише Ефремове, – блестящий образец журналистской работы, ему удалось выбрать верную интонацию, на мой взгляд.
Цитирую:
«Уже сейчас совершенно очевидно, хотя будет расследование и до решения суда никого убийцей называть не следует, – уже сейчас совершенно очевидно, что с Михаилом Ефремовым случилось худшее, что с ним вообще могло случиться. Ужасна судьба Сергея Захарова, жертвы этого инцидента. Если вдуматься – а это более-менее мое поколение, хотя эти люди меня постарше года на четыре, на пять, но, в общем, это именно судьба поколения, которое так перерезано оказалось 90-ми: люди, которых готовили для жизни в СССР, а жить им пришлось в совершенно других условиях. Ужасно, что Захаров – человек сильно за пятьдесят, с высшим техническим образованием – подрабатывал в Москве курьером и развозил заказы в жалком этом пикапчике, автомобильчике, который сложился от удара практически вдвое. Ужасна судьба его взрослых детей, судьба его жены гражданской (той, которая приходит на ток-шоу и там рассказывает о нем), – ужасная трагедия. И конечно, никаких не может быть попыток смягчить судьбу Ефремова, он и не примет сам таких попыток ее смягчить, потому что, насколько я понимаю, раздавлен он сам абсолютно, и раздавлены все, кто его любил и любит.
Я не буду отрекаться от своих друзей, хотя многим это бы доставило удовольствие. Тут один подонок – не буду называть его имени – уже написал:
“Дмитрий Быков расплывчато высказался, что произошла чудовищная трагедия”.
Почему “расплывчато”, подонок? Что я должен был сказать? Я должен был вместе с тобой кричать “ату!” и улюлюкать? Или, может быть, публиковать заработки моих оппонентов, как это попытался сделать ты? Так я горжусь тем, что театр Олега Табакова заказал мне перевод “Школы жен”. Я горжусь тем, что я работал с Ефремовым. Ефремов – до того, как это случилось, – был одним из самых любимых и известных актеров страны, и одним из самых достойных ее актеров. И конечно, с ним сейчас сводят счеты очень многие – и из зависти, и за гражданскую его позицию. Я отрекаться от моих друзей не приучен, даже если они совершают чудовищные поступки, а этот поступок – я уверен – был совершен им в безумии. Будет еще психиатрическая экспертиза, будут смотреть, что и как это вышло. Это трагедия огромная. И для меня это огромная трагедия еще и потому, что хотя я с Ефремовым общался сравнительно немного, но во время этого общения я восхищался и его умом, и талантом, и абсолютной честностью. Я знаю, что сейчас он казнит себя так, как никакая улюлюкающая толпа казнить его не сможет.
А вы – люди, которые пытаются извлечь из этого политические дивиденды, – вот вы поступаете действительно ужасно. Понимаете, это даже не цинизм – это что-то адское, запредельное. Я понимаю, что сейчас так сложилось, что все постоянно следят друг за другом: кто оступится? Сейчас оступаться нельзя, сейчас самое верное – вообще молчать. Я говорил уже много раз о том, что мое самое заветное желание сейчас – это выпасть вообще из публичного поля, из любого публичного пространства. Мало того, что не давать комментариев стервятникам – этого я и так не делаю, но вообще не открывать рта, потому, что бы вы ни сказали, все будет использовано против вас. Никого, кроме хейтеров, не осталось.
Понимаете, я думаю иногда: в чем безысходность нынешней российской ситуации? После Сталина могла быть оттепель, после Брежнева могла быть перестройка. Но после того, что творится в России сейчас, я не представляю, возможен ли для нее какой-то реанимационный процесс, какой-то путь к обретению прежних ценностей. Все-таки тогда были какие-то табу, сегодня их нет абсолютно. Я совершенно согласен с моим любимым кинокритиком Еленой Стишовой: мы растеряли все хорошее, что у нас было. Да, мы стали хуже.
Понимаете, с человеком случилась трагедия: он ненамеренно убил. И такая же, кстати говоря, те же слова – “трагедия” – применимы к судьбе Захарова, к страшной судьбе. Человек этот заслуживает хотя бы сейчас понимания, сострадания, уважения к смерти, чтобы не устраивать пляску на костях. Вы думаете, вы все безупречны? Нет, это не так. И если кто-то – как кажется им – недостаточно радикально осудил Ефремова, то делать из этого повод для травли – это что-то совершенно запредельное. С другой стороны, сейчас столько запредельного происходит в мире, что уже на этом фоне что там говорить…
Я, конечно, не могу не отметить двух “выдающихся” публикаций. Я думаю, что здесь методичка, потому что слишком уж совпало мнение одного писателя и одного сценариста. Я просто не буду их называть, чтобы не делать им пиара лишнего, потому что не собираюсь же я обращаться в суд? Но вот они пишут: “Не могу (это я цитирую сценариста) отделаться от мысли, что случившееся – какой-то кармический ответ за моральный беспредел, который при полной поддержке московских чиновников от культуры устроил творческий соратник Ефремова господин Быков. Напомню, что рифмодел украсил чуть ли не первое после карантина большое московское культурное мероприятие, книжную ярмарку на Красной площади, прочитав со сцены довольно слабенькие по исполнению и глупо злобные по содержанию вирши, уравняв в них российскую власть и коронавирус”.
Милый мой, я понимаю, что Пушкин – слабый поэт, ну что поделать? “Наше все”, – говорит Аполлон Григорьев, хотя тоже был, кстати, алкоголик. Конечно, вы лучше, что там говорить? Конечно, у Пушкина было много слабостей. Но «Гимн чуме», который я читал со сцены, он не про коронавирус, и он не принадлежит к числу слабых творений Пушкина, а, наоборот, Цветаева, например, считала его вершиной русского стиха. Ну что же за русофобия-то? Понимаете, я уже не говорю о том, что Пушкин покаялся за “грехи” юности: он написал “Клеветникам России”, “Бородинскую годовщину” – довольно сильные, сильно энергичные стихи. Да и вообще, так сказать, у него были недурные сочинения.
Почему “слабенькие стишки”, я не понимаю? Я читал песню председателя, гимн, и это выложено в сеть, ну что же вы не потрудились послушать? Может быть, вам бы понравилось. Это же был, понимаете, день рождения Пушкина. Я понимаю, что, как написал другой автор, писатель, “сравнимо выступление Быкова с ДТП со смертельным исходом – то, что он там прочел при поддержке московских властей”. Я хочу для авторов РЕН-ТВ сообщить, что я выступал там бесплатно, как и все. И вообще это было в рамках “Пионерских чтений”. Но это был день рождения Пушкина, поэтому я осмелился прочитать со сцены стихи Пушкина. Я не знал, что это нельзя, понимаете? Наверное, если я сказал, что Ефремова надо распять, то это сошло бы мне с рук. Но то, что Пушкина нельзя в день его рождения, – я не знал, господа, ну что же такое, правда? Он был неплохой человек, и даже государь сказал, что он ему прощает (правда, это было на смертном одре). Но он печатался, и его признавали не самые последние люди; например, лояльный очень