Глава 4Музей, которого нет (1955–1968)
Южный слон
В первых числах августа 1955 года Горбачев вернулся в Москву из поездки к родителям Раисы (она осталась еще на месяц в Башкирии), собрал вещи в общежитии в два чемодана, а книгами набил фанерный ящик, который отправил в Ставрополь «малой скоростью». Этот ящик на новом месте будет служить супругам столом (по его размеру можно представить, сколько было книг), а уже в Ставрополе, потратив на это чуть ли не половину зарплаты, Горбачев купил два стула. Спустя 23 года Раиса Максимовна привезет их в Москву, растрогав мужа, а спустя еще 15 лет он расскажет об этих стульях в первой книге мемуаров.
Стулья в 1978 году были прихвачены не из экономии: зарплата одного из секретарей ЦК КПСС уже позволяла, а должность открывала возможность купить дефицитный гарнитур, но из понимания того, что такое подлинность. Эти стулья — единственный артефакт, сохранявшийся в семье от ставропольского периода, не считая книг и фотографий.
Вот и эскиз музейной экспозиции: трехногая кровать с продавленной почти до полу сеткой, четвертую ножку заменяют кирпичи; чугунок, в который клали из печки раскаленные угли, когда в комнате становилось слишком холодно для только что родившейся дочери Ирины; ящик; два старых стула; диплом нобелевского лауреата мира 1990 года и, допустим, ручка, приготовленная для подписания нового союзного договора, которая так и не пригодилась. Так посетителям музея была бы зрима дистанция, которую преодолел хозяин комнаты, а экскурсовод — обычно женщина средних лет — с гордостью объясняла бы посетителям: «Вот эти стулья — те самые!»
В лексиконе музейщиков слово «подлинник» произносится с придыханием, это своего рода магическое заклинание, позволяющее преодолевать пространство и время. На этом языке о человеке тоже можно сказать: вот это подлинник, а вон то какое-то фуфло. Но на сегодняшний день судьба подлинных стульев неизвестна, а музея Горбачева нет ни в Ставрополе, ни в Москве.
Встретившись с директором Ставропольского краеведческого музея Николаем Анатольевичем Охонько, я задал ему этот вопрос (дурацкий): почему в Ставрополе нет музея Горбачева? Он сказал, что несколько раз заговаривал об этом с ним самим, когда Горбачев приезжал в Ставрополь, но всякий раз «между нами как будто вырастала стена». — Почему? Охонько только пожал плечами, хотя свой ответ, конечно, у него есть, но его не так легко сформулировать.
Два дня я ходил в служебные помещения музея мимо скелета, как гласит табличка под ним, «южного слона» (он же южный мамонт), одного из пяти когда-либо найденных. Ничего себе экземпляр — довольно внушительный, хотя «северный мамонт» будет покрупнее. А где тут место для чучела Горбачева — в соседнем зале? «Дети! — скажет завтра экскурсовод, — вот это южный слон, он жил сто тысяч лет назад. А это Горбачев, он…» — он что? Зачем он тут? — «Сидоров, отойди, не трогай руками! Мало ли, что тебе твой папа про него говорил…»
Позднему Горбачеву, диктующему стенографистке Вагиной книгу «Наедине с собой», присуще редкой силы чувство укорененности в истории. Но не его дело указывать свое место в ней, это мы должны его определить. В Ставрополе он об этом еще вовсе не думал, а был занят, в общем, текучкой. Музеефикация (есть такой специальный термин) вот этого Горбачева означала бы муляж, а задача нашей книжки, наоборот, представить его живым и современным.
Концепт «современность»
В европейских языках для обозначения того, что по-русски называется современностью, есть два совершенно разных слова (по-английски): «modernity» и «contemporaneity» — первое означает исторический промежуток, продолжающийся «сегодня», а второе надо читать скорее как «со-временность» в смысле того, кто (или что) актуализируется как наш «современник» (нам современное).
В мемуарах Горбачев демонстрирует хорошее знание истории Ставропольского края, которая занимала его с детства: «Меня волновала не только судьба декабристов-офицеров. Ведь за ними стояли солдаты. И как раз солдаты Черниговского и других полков, вовлеченных в заговор, были этапированы в Ставрополь… Черниговцы проходили через наш районный центр… В общем, и на солдат-черниговцев смотрел я как на своих земляков».
Среди воспоминаний стариков из Привольного, которыми они делились с экспедицией музея, есть история про сторожа колхозного двора на противоположном от дома Горбачевых берегу речки: с наступлением ночи все село тонуло в темноте, и только в окошке этого дома мерцал свет. Как-то раз сторож не выдержал и полез в темноте через речку, подставил камушек и заглянул в окошко: Вот оно что! Это Мишка, лежа на кровати, читает.
На этом сторож совершенно успокоился и вернулся на объект, а у нас в воображении совместилась картинка: коптит лучина (на свечи нет денег), крадется сторож, но мальчик Миша слышит тяжелую поступь и звон кандалов: бредут, покорные непонятной судьбе, солдаты-черниговцы. Бог знает, где остановится конвой и солдатам велят строить себе жилища, но в сознании Горбачева они уже поселились и стали его современниками.
«Приезжая в Пятигорск, — напишет он в 1993 году, — я часто заходил в музей Лермонтова, где хранится дневник Одоевского… На пожелтевших страницах мелькали имена людей, известных по школьному учебнику… И когда я читал в учебнике фразу: „… декабристы разбудили Герцена“, она воспринималась мною как живая связь знакомых и близких мне людей».
Любовь к Лермонтову — тоже важная часть его идентичности, но Горбачев нигде не упоминает, что бывал на экскурсии в Пятигорске в школьные годы — музей он прикрутил сюда явно позже, вероятно, уже в 70-е, когда нашим с ним современником вдруг стал Александр Герцен, в самом деле много чего объяснивший тем, кому это было интересно, про тогдашний Советский Союз.
«У нас в районе сформировались первые отряды Красной гвардии… В Медвежинском уезде шли бои с частями генерала Корнилова… В июле 1918 года Ставропольская республика вместе с Кубано-Черноморской и Терской создали Северо-Кавказскую советскую республику, просуществовавшую до января 1919 года. Потом были генералы Деникин, Шкуро… Схватка была смертельная…
У дома Лермонтова в Пятигорске
Середина 70-х
[Архив Горбачев-Фонда]
Мне запомнился один эпизод. Отмечалась очередная годовщина Советской власти, и проводились встречи с участниками революции и Гражданской войны. Когда одному из ветеранов — генералу, отличившемуся и в годы Великой Отечественной, предложили поехать поделиться воспоминаниями в одно из дальних сел, он вдруг замялся: „Охрану дадите? — Охрану? Зачем?! — Да было дело, — угрюмо пояснил он. — В гражданку мы там все село порубали… — Всех? — Ну, может, и не всех. Я вот и думаю: вдруг остался кто… помнит“…»
Горбачев не указывает, в каком году отмечалась «очередная годовщина» и состоялся этот диалог. Но о нем вспомнил Горбачев образца 1993 года, когда писалась «Жизнь и реформы», Россия вновь оказалась на пороге гражданской войны, а сам он тогда уже отождествлял себя с шестидесятниками. А Горбачев образца 60-х, служивший партийным работником среднего звена, был совсем другим человеком, и поместил этот исторический анекдот куда-то в запасники — тогда еще не для публикации.
Когда Горбачев говорит, что он патриот Ставрополья, мы ему, конечно, верим, но должны задаться вопросом: что он на этот раз объединил в свою сборку? Степана Разина, набиравшего войско в этих краях? Цветущую степь, прогулки по которой с женой он любил вспоминать поэтически? Партийное собрание, голосования на котором ему позже придется стыдиться? Пикник с Юрием Андроповым в Кисловодске? Слишком велика дистанция, которую он прошел и которая отделяет одного Горбачева от другого — в этом сложность его «музеефикации» и привязки к определенному месту — Родине.
Родина — это Событие, которому мы обречены хранить верность, даже меняя свое географическое место в пространстве, если хотим оставаться собой. Оно центрально для нашей идентичности — к Родине подтягивается все остальное, в том числе современники и соотечественники. Но это всегда в большей степени время, чем место, а в разные времена мы понимаем под родиной не одно и то же. Ощущение «это где-то здесь» — слишком приблизительно. Что в Родине подлинник, а что изобретено нами самими или навязывается нам извне?
«Политика», которую Горбачев считал своей профессией, во многом и состоит в передвижении по публичной сцене фигур-символов, таких как Иосиф Сталин или Николай Бухарин, Леонид Брежнев или, наоборот, лишенный им советского гражданства Александр Солженицын (тоже, кстати, уроженец Ставрополья). В 1956 году была сделана попытка очистить советскую со-временность от Сталина, в которой непосредственное участие принимал комсомольский деятель Горбачев. После отстранения от власти Хрущева маркер «Сталин» вернулся в общественный дискурс, при Брежневе он время от времени появлялся как бы из-за кулис, был решительно отправлен на свалку Горбачевым образца перестройки, но снова вернулся уже в теперешние времена.
В борьбе за пространство современности власть навязывает нам вместо подлинника Родины некое исправленное и дополненное чучело «южного слона». В этой книжке мы стараемся подтянуть в нашу со-временность Горбачева, вопреки усилиям тех, кто предпочел бы упрятать его подальше в запасники. Сегодня Горбачев — в большей степени наш современник и соотечественник, чем это было двумя годами раньше, когда он был еще жив: актуализация этой исторической фигуры связана с глубокой проработкой им ставших сегодня более актуальными проблем войны и мира, насилия и ненасилия.
В таком виде современность оказывается всякий раз теми самыми полем опыта и горизонтом ожиданий