, конвертировав символический капитал мужа в свой карманный, а в хронотопе какой-нибудь Италии, куда они вскоре отправятся в первую поездку «в капстраны», на эти сапоги, скорее всего, вовсе никто бы и не посмотрел.
Оказалось, что голуби в Италии точно такие же, как в СССР (Раиса Максимовна кормит голубей в Риме в первой поездке супругов в «капстрану»)
1971
[Архив Горбачев-Фонда]
Но дело, разумеется, не в сапогах, а в расширении «поля опыта и горизонта ожиданий»: в качестве секретаря ЦК Горбачев получил возможность много ездить по стране и за рубеж. В Италии, куда он отправился с женой в 1971 году, их поразило не столько изобилие товаров, перед чем разевало рты большинство советских туристов, сколько, как он сформулирует это сам, «открытость» итальянских коммунистов, непривычная для жителей СССР. Часто бывая теперь в странах не только социалистического блока и неизменно стараясь встретиться там с фермерами, Горбачев, вероятно, уже начал понимать причины отставания советского сельского хозяйства. Наверняка он уже обсуждал это с женой во время уединенных прогулок, но до отказа от догм «политической экономии социализма» будущему генсеку было еще далеко.
Заплывы за буйки
В дневниках Анатолия Черняева (в то время сотрудника международного отдела ЦК, а впоследствии одного из ближайших помощников Горбачева), которые он вел с 1972 года, тот вплоть до избрания секретарем ЦК в 1978-м упоминается лишь два-три раза вскользь — это означает, что на общих для членов ЦК протокольных мероприятиях ставропольский первый секретарь лишний раз не высовывался. Горбачев учел опыт, едва не стоивший ему завершения карьеры еще на ее комсомольском этапе, и не тянул руку вверх на каждом уроке. Набирая аппаратный вес, он позволял себе выходившие за пределы его территориально-хозяйственной компетенции инициативы лишь в случаях, когда был уверен в своих силах.
Так, в 1973 году Горбачев обратил внимание на рост преступности в крае, собрал (не афишируя), с его слов, команду юристов-отставников и попросил их разобраться в причинах этого явления. «Отставники» пришли к выводу, что причины — в сокрытии преступлений от учета, вследствие чего «реальная борьба с преступностью подменялась красивыми цифрами отчетности МВД». Вот как в «Жизни и реформах» Горбачев описывает эту чистку авгиевых конюшен:
«По итогам работы комиссии мы приняли крутые меры: сняли всех генералов в управлении МВД с занимаемых постов, перешерстили уголовный розыск, отдел борьбы с хищениями собственности, следственный отдел, другие службы… Пытался застрелиться начальник следственного отдела, на совести которого были тяжкие должностные нарушения. Заменили руководителей милиции в одной трети городов и районов… зато по числу зарегистрированных преступлений край с 11-го места опустился на 67-е в России».
Горбачев здесь явно многое недоговаривает. Руководители региональных управлений МВД (а также, разумеется, КГБ) входили в номенклатуру ЦК и назначались, пусть и с формального согласия «первого», министром внутренних дел, а им в это время был чрезвычайно влиятельный Николай Щелоков (чьего зама, как мы помним, развлекал в Кисловодске Распопов). Упоминание в мемуарах грозного отдела БХСС (борьбы с хищениями социалистической собственности) указывает, что проверка касалась не только «учета преступлений», но и коррупции в крае. В прямой «острой схватке» (так называется эта глава в его мемуарах) назначенцы Щелокова были Горбачеву не по зубам. Он пошел на риск ухудшения показателей по числу преступлений, уверенный в том, что оно будет расценено как чисто формальное, и не случайно проложился «комиссией отставников». Но она, конечно, была укреплена людьми Андропова, который и получил соответствующую информацию. Как можно заключить по результатам, она была достаточно весома, чтобы вынудить ЦК снять с работы региональных начальников, но не тянула на то, чтобы уже тогда свалить Щелокова — Андропов сумеет справиться с ним только в 1984 году, после смерти Брежнева.
История с увольнением милицейских генералов, несомненно, имевшая широкий резонанс в узких кругах, позволила получить информацию и о коррупции в других регионах, в частности в республиках Южного и Северного Кавказа, где набирало силу движение советских цеховиков, и в соседнем Краснодарском крае. Вряд ли случайным было и время «проверки»: в 1973 году первым секретарем Краснодарского крайкома стал Сергей Медунов, личный друг Брежнева, до этого возглавлявший Сочинский райком КПСС.
Горбачев пишет, правда, не ссылаясь на источник (93-й год — видимо, еще не время), что ему передавали слова Щелокова: «Этот человек должен быть уничтожен». «Не успел», — резюмирует автор мемуаров. На самом деле так же, как Андропов не мог до смерти Брежнева свалить Щелокова, так и Щелоков не мог подобраться к набиравшему вес Горбачеву, которому покровительствовал Андропов.
Набрав такую силу и крутизну, скрывавшуюся под оболочкой добросердечия с южнорусским акцентом, Горбачев теперь должен был показать себя и как эксперт, способный подготовить предложения по какому-то общему вопросу. В 1977 году он написал в ЦК подробную записку о состоянии сельского хозяйства. Ее выводы касались не только Ставрополья, но страны в целом: один из секретарей позволил себе оценивать работу других. Смысл записки состоял в сравнении закупочных цен на сельскохозяйственную продукцию с ценами на промышленные товары, необходимые для ее производства, то есть выводы затрагивали интересы и руководителей промышленных регионов.
«В процессе работы над запиской, — пишет Горбачев, — многие доброхоты советовали мне „не связываться“, „не лезть на рожон“. Я не послушал их. Считал: разговор на пленуме нужен серьезный, по существу. Ожидания не оправдались, первоначальный замысел был выхолощен до предела. Решения свелись к очередным заданиям по выпуску сельхозтехники, а экономическая сторона осталась без внимания. Гора родила мышь».
Это было бы так, если бы через десять дней после пленума ЦК по сельскому хозяйству неожиданно не умер курировавший эти вопросы секретарь ЦК Федор Кулаков. По каким-то причинам члены Политбюро решили не прерывать отпуск ради его похорон, и Горбачев вызвался выступить на них с прощальной речью. Ее текст был согласован с Секретариатом ЦК, но еще в должности секретаря крайкома он впервые на этой траурной церемонии поднялся на трибуну Мавзолея 19 июля 1978 года.
После смерти Кулакова должность секретаря ЦК по сельскому хозяйству несколько месяцев оставалась вакантной — охотников на нее было не так много: отрасль была заведомо отстающей. Одним из претендентов был как раз краснодарский Медунов, которому на тот момент было 63 года, и его этот цековский тупик, обещавший тем не менее пожизненную комфортабельную парковку, вполне устраивал. Но Андропов был готов выложить на Политбюро материалы, изобличавшие Медунова в участии в коррупционных схемах. В конце концов делу в отношении него не был дан ход — после снятия в 1982 году с должности первого секретаря крайкома Медунову пришлось довольствоваться в Москве должностью зам. министра плодоовощного хозяйства, но и оттуда после избрания Горбачева Генеральным секретарем ЦК он был отправлен на пенсию.
Четыре генсека
17 сентября 1978 года Леонид Брежнев литерным поездом направлялся в Баку вместе с Константином Черненко, сопровождавшим его в этот период как тень. Андропов подгадал в это время отдыхать в Кавминводах и вместе с Горбачевым отправился поприветствовать генсека на станцию Минеральные Воды. На эту историческую встречу четырех генсеков на пустынной платформе обращают внимание все биографы Горбачева, но, скорее, как на эффектную случайность, какие иногда, чтобы нас удивить, устраивает сам ход истории.
Всякий раз, когда по пути следования поезд останавливался, местное руководство выходило его торжественно встречать — так было в Донецке, в Ростове, затем на станции Кавказская Краснодарского края, куда приехал Медунов. Горбачев, согласно этой советской традиции, бравшей свое начало, вероятно, еще со времени аналогичных поездок Екатерины Великой и «потемкинских деревень», не мог не предстать на перроне Минеральных Вод. Но Андропов, даже отдыхая поблизости, вовсе не обязан был туда ехать. Но он не только поехал, но по дороге в машине инструктировал Горбачева: «Тут ты хозяин, ты и давай, бери разговор в свои руки».
«Разговор не клеился, — рассказывает Горбачев в мемуарах. — После приветствий и ничего не значивших слов о здоровье воцарилось молчание. Генсек, как мне показалось, отключился, не замечая идущих рядом. Пауза становилась тягостной». Наконец Брежнев спросил: «Ну, как дела, Михаил Сергеевич, в вашей овечьей империи?.. Как канал? Он что, самый длинный в мире?» — «А как у вас с отпуском, Леонид Ильич? Не получается?» — спросил Горбачев, понимая, что канал тому на самом деле до лампочки. — «Да, надо бы…». Андропов сказал что-то по поводу программы пребывания Брежнева в Баку. Но «было видно, что генсек не очень расположен вести беседу». Подошли к вагону. Уже стоя в тамбуре и держась за поручни, Брежнев вдруг спросил Андропова: «Как речь?» — «Хорошо, хорошо, Леонид Ильич»…
М.С. Горбачев с Ю.В. Андроповым на перроне
1983
[АрхивГорбачев-Фонда]
Ночь была темная, на небе сияли звезды, добавляет мемуарист, окончательно придавая этой картине сюрреалистический вид. Последний (по очереди) из четырех генсеков недолго мучился над вопросом, про какую из речей спрашивал председателя КГБ все еще всемогущий Брежнев: на обратном пути Андропов объяснил, что тот интересовался, хорошо ли он призносит слова и можно ли вообще понять его «речь».
Между тем кое-что, видимо, между Брежневым и Андроповым в этой ночной сцене было прояснено и без слов: спустя месяц на должность секретаря ЦК по сельскому хозяйству был назначен Горбачев. Вот, как он это описывает, даже начиная с этого эпизода книгу «Жизнь и реформы».
25 ноября 1978 года, в субботу, ставропольский секретарь прилетел в Москву на пленум ЦК и устроился не в «Москве», как полагалось ему по рангу, а (как «еврей») в полюбившейся ему гостинице «Россия» (она была снесена в 2006 году, сейчас на этом месте парк «Зарядье»). В воскресенье он отправился на юбилей к другу. Естественно, выпивали. В это время Горбачева разыскивал аппарат Черненко, его сотрудники даже выяснили, куда его отвезла дежурная машина, но юный сын друга, подошедший к телефону, услышав незнакомую фамилию, Горбачева не подозвал, а ответил, что «здесь такой не живет».