Студенты, с ними Савенко также поговорил, преподавателя Горбачеву любили за методичность, с которой она тихим голосом излагала лекционные материалы — в аудиториях при ней не шумели — и, наверное, за внешнюю приязненность. Она могла поговорить и «за жизнь», а одну из студенток учила, что «надо оставаться женщиной и после работы».
Так выглядела Ирина Горбачева, когда у нее завязался роман с ее будущим мужем — однокурсником. Что ж, его выбор можно понять
1977
[Архив Горбачев-Фонда]
В диссертации «Формирование новых черт быта колхозного крестьянства», которую Горбачева защитила в 1967 году, она заведомо приукрашивала этот самый быт, упрекает ее Казначеев. Со стороны бывшего партработника этот упрек сам по себе еще более лицемерен: иначе никто не позволил бы ей защититься. Дисциплина «социология» в те годы в СССР была под большим подозрением, что затрудняло защиту (знаю это по докторской моего отца).
Доцент Горбачева с сотрудниками кафедры философии Ставропольского сельскохозяйственного института
1983
[Архив Горбачев-Фонда]
Раиса Максимовна стала настоящим полевым социологом, таскалась по деревням, чтобы интервьюировать чаще всего одиноких колхозниц, подозревавших в ней такую же одинокую бабу: замужняя женщина по своей воле не полезет в такую глушь. Загубив там добытые Горбачевым в Москве сапоги-чулки (довольно безвкусная обувь — мечта советской женщины 70-х), она расстилала простыни опросников дома на полу, и вся семья, включая дочь-школьницу, а иногда и мужа (в то время еще не бог весть какую шишку), ползала по полу и диктовала Раисе данные для сводных таблиц.
На свой день рождения она неизменно выставляла сотрудникам кафедры бутылку коньяка и коробку конфет — такие посиделки были у них в традиции. Трое сотрудников кафедры, двое из которых успели к тому времени стать докторами наук, рассказали Савенко, как разыграли Раису Максимовну 1 апреля 1968 года. Она только что получила кандидатский диплом, и один из сотрудников придумал написать и положить в ее кармашек внутренней почты письмо от имени московского научного руководителя, якобы приглашавшего перспективного кандидата наук на престижную международную конференцию. Успели даже сбегать на почту, чтобы приклеить и погасить марку. Розыгрыш удался, но, когда Раиса стала простодушно делиться с остальными своей радостью, они поняли, что зашли слишком далеко, и стали просить прощения. Савенко спросил, не отомстили ли им за такую шутку она сама или ее муж, когда вскоре стал «первым». «Ну то вы! — отвечали все в один голос. — Им бы это и в голову не пришло».
Было бы, конечно, интересней посмотреть, как Горбачев ползает по разложенным на полу таблицам социологических опросов, но мы смогли найти только автореферат диссертации Раисы Максимовны
1967
[Архив Горбачев-Фонда]
Одна из респонденток Савенко дает Горбачеву такую своеобразную характеристику: он старался всем понравиться. При это она выделила это не как отрицательное качество, связанное с лицемерием, но, напротив, как положительное — его, наверное, правильно обозначить как воспитанность. Но это внешнее радушие для многих оказывалось обманчивым: новые знакомые по инерции старались еще более сократить дистанцию, но ближе он никого не подпускал — под мягкой и теплой оболочкой они наталкивались на твердое холодное ядро: конфидент у него был — жена, и другие ему не требовались.
Статистически, если исключить влияние позднейших факторов, близкие к Горбачеву люди, в том числе не только ставропольского периода, распределяются следующим образом: те, кто от дружбы с ним ничего не ожидал, характеризуют его как искреннего и открытого человека, а те, кто рассчитывал с помощью этой дружбы добиться карьерных преимуществ или по крайней мере признания, отмечают «двуличие». Стенографистка Вагина подчеркивала в разговоре со мной его демократизм и внимание к техническим сотрудникам аппарата. Это, разумеется, приблизительно, но важно то, что характеристики Горбачева зависят от качеств не столько его, сколько тех, кто их высказывает.
О том, что в Ставрополе Горбачевы держались просто, у них было много знакомых в кругах городской интеллигенции, что их постоянно видели на улицах города, а дом никем не охранялся, рассказал мне и писатель Георгий Пряхин, живший в то время там же. Например, Горбачевы дружили с поэтом Владимиром Гнеушевым, который, случалось, запивал, и будущий генсек не раз вытаскивал его, скорее всего выполняя просьбы жены, из неприятностей с милицией.
С другой стороны, детский врач Лидия Будыка, ближайшая подруга Раисы в Ставрополе, рассказала в интервью Таубману, что та трудно сходилась с людьми, а ей самой время от времени устраивала хитроумные проверки в духе шпионских романов, чтобы выяснить, не много ли та болтает об их семье. Но даже такая осторожность в отношениях покажется открытостью, «душой нараспашку» по сравнению с тем, с чем Горбачевым придется столкнуться в столичном мире высшей номенклатуры.
Вот эту уютную, патриархальную прелесть Горбачеву и Раисе Максимовне надо было теперь забыть. После пленума он позвонил жене и велел ей смотреть по телевизору вечерние новости. Когда он вернулся в гостиничный люкс, который на ближайшее время должен был стать его московским домом, его там уже ждали: «В вашем распоряжении ЗИЛ, телефон ВЧ уже поставлен в номер. У вас будет дежурить офицер — все поручения через него…»
Коридоры ЦК
На Старой площади, где располагались основные здания ЦК, Горбачева тоже уже ждал кабинет с табличкой, но не тот, в котором сидел его предшественник Кулаков в одном здании с кабинетом Брежнева, а пока чуть дальше — в шестом подъезде. Управляющий делами ЦК обстоятельно сообщил, какой у него будет оклад (800 рублей — огромные в СССР деньги) и какой «лимит на питание». «Предложения о квартире и даче, а также о персонале, который будет вас обслуживать, мы подготовим к моменту вашего возвращения из Ставрополя».
Зашел Горбачев и к Брежневу, которому решил изложить свои соображения по поводу положения в сельском хозяйстве. Но Брежнев, к которому его сразу пропустили, по словам Горбачева, «не только не втягивался в беседу, но вообще никак не реагировал ни на мои слова, ни на меня самого. Мне показалось, что в этот момент я был ему абсолютно безразличен. Единственная фраза, которая была сказана: „Жаль Кулакова, хороший человек был…“»
«На душе было муторно», — заканчивает этот эпизод мемуарист. Все обычно исходят из того, что назначение на должность секретаря ЦК по сельскому хозяйству соответствовало интересам и чаяниям Горбачева, но сам он этого нигде не утверждает. Все, включая Андропова, поторопились его поздравить, но должность секретаря по сельскому хозяйству в силу хорошо понятного Горбачеву плачевного положения в этой отрасли выглядела тупиковой — прецедентов дальнейшего повышения с этой позиции в практике ЦК не было.
Эту слабость компенсировал возраст самого молодого из секретарей (47 лет) и поддержка со стороны Андропова, но вряд ли уже в 1978 году Горбачев мог реально задумываться о должности генсека. После его недавнего отказа от предложения возглавить Министерство сельского хозяйства СССР (с сохранением статуса члена ЦК) отказ от нового назначения для него означал бы «потолок» на должности первого секретаря крайкома, да его никто и не спрашивал. Шанс стать секретарем ЦК по сельскому хозяйству выпал Горбачеву контингентно: не случайно, но и не необходимо. Никак не выглядело необходимым и последующее его продвижение к вершине власти.
Историк и социолог Николай Митрохин, стараясь понять, что представлял собой класс высшей советской номенклатуры, в 90-е и нулевые годы взял несколько десятков интервью у бывших сотрудников ЦК. Вот как описывал обстановку на Старой площади в беседе с Митрохиным Михаил Ненашев — бывший секретарь Челябинского обкома КПСС, а в 1975–1978 годах зам. зав. отделом пропаганды ЦК (впоследствии, в 1989–1991 годах, председатель Гостелерадио и министр печати СССР):
«Надо было видеть эту публику, которая выходила в 6 часов из всех подъездов. Около двух тысяч работников, и все в чем-то были похожи друг на друга, в белых рубашках и обязательно в галстуках. <…> В шестом [подъезде], где коридоры были метров на 40–50, а то и 60, до ста, было очень интересно присутствовать на этажах, потому что там людей нигде не было видно. <…> Люди не могли просто болтаться в коридоре… И конечно, там нельзя было услышать смех или рассказ анекдота. Было ясно совершенно, что тут какой-то определенный стиль, определенные черты. Такое впечатление, что ты в каком-то храме пребываешь…»
Тут я могу добавить от себя: в 2013–2023 годах, когда мне случалось бывать в этих коридорах в качестве члена Совета по правам человека, они выглядели точно так же безжизненно. Далее возвращаемся к Ненашеву:
«После обкома, где в роли секретаря я имел, в пределах своих функций, пусть и ограниченную, но самостоятельность, право на инициативу, если даже она и не всегда поддерживалась, в аппарате ЦК КПСС [я] сразу оказался в жестких рамках, строго обязательных для выполнения норм и правил поведения. Первое впечатление от работы в аппарате было такое, словно тебя одели в новый костюм, заставили надеть новую обувь, но дали все на размер меньше, и ты постоянно ощущаешь, как тебе тесно, неуютно ходить, сидеть, думать».
В ту же атмосферу окунулся и Горбачев, и не только на работе, но и на государственных дачах, которые предоставлялись его семье. В еще большей степени с этим столкнулась Раиса Максимовна — привычное между ними обсуждение накопившихся за день проблем приходилось теперь откладывать до уединенных вечерних прогулок, так как на дачах всегда присутствовала охрана и обслуживающий персонал, набиравшийся через КГБ.
Горбачев ностальгически описывает их последнюю, накануне отъезда в Москву, поездку с женой в любимую обоими степь, сожалеет, что была зима и нельзя было послушать песни перепелов, которые они так любили, но, кажется, не вполне отдает себе отчет в том, от чего жена ради него отказалась. Одним из бонусов переезд