Меченый атом
Всякому, кто вырос в СССР, нет нужды объяснять, что такое сиськи-масиськи, а тот, кто моложе, ни за что не догадается: так Брежнев в одном из выступлений выговорил слово «систематический», и это сразу превратилось в то, что позже стало называться мемом. В позднем СССР царило удивительное единодушие в отношении советской идеологии: с разной степенью открытости, но все поголовно воспринимали ее как «сиськи-масиськи».
Или вот еще цитата из отчетного доклада Брежнева на XXVI съезде КПСС: «Экономика должна быть экономной». Согласно цековскому апокрифу, эту фразу придумал спичрайтер и журналист Александр Бовин, а услышав ее в трансляции, за которой он следил вместе с товарищами, от радости захлопал себя по внушительным ляжкам. «А в чем ее смысл?» — с сомнением спросили товарищи. «Какая разница! — воскликнул счастливый Бовин. — Важно, что он это взял!» Бессмысленный афоризм Бовина был подхвачен во всех телевизионных и газетных новостях, а самые старательные руководители написали фразу на кумачовых полотнищах и повесили у проходных и в цехах заводов. А что про эту экономику можно было сказать более предметно?
Вот как описывает состояние сельского хозяйства в СССР 70-х и 80-х годов в своей книге «Гибель империи» Егор Гайдар:
Члены Политбюро ЦК КПСС на трибуне Мавзолея: Константин Черненко, Николай Тихонов, Леонид Брежнев
1 мая 1982
[РИА Новости]
«Последним годом, когда СССР имел стабильное (то есть непрерывное с 1940-х годов) положительное сальдо в торговле сельскохозяйственной продукцией, был 1962-й. В 1964–1966 годах последовал провал, когда зерно пришлось закупать. Ситуация несколько выправилась в 1967–1971 годах, когда СССР снова стал продавать зерно за рубеж. Затем последовали неурожайные 1972–1973 годы, когда зерно вновь пришлось покупать, благополучный 1974-й с положительным балансом, и далее вплоть до конца существования СССР зерно приходилось закупать ежегодно. Что касается объемов закупок, то они были невысокими в 1960-е (порядка 350 млн долларов по ценам того времени или 1,3–1,5 млрд по ценам 2000 года), однако вчетверо выросли в середине 1970-х (6–7 млрд долларов по ценам 2000 года) и еще в полтора раза увеличились с 1980 по 1984 год (а в 1981 году даже до 13 млрд). После чего они колебались от 3,3 (1987) до 8,2 (1985) млрд (в ценах 2000 года). Соответственно колебался и объем прочих закупок продовольствия, который до 1972 года не превышал 5 млрд долларов в год, а после 1975-го не опускался ниже 15 млрд долларов при среднем уровне в 25 млрд, достигнув своего максимума в 1981 году». Не лучше обстояло дело с мясом, молоком, овощами, фруктами и вообще с товарами народного потребления.
Очередь за колбасой — сколько часов мы в них провели?..
1977
[Из открытых источников]
Эти данные Гайдару удалось собрать лишь позднее, когда он совершил свой самоубийственный подвиг на посту премьер-министра РСФСР в 1992 году, был отправлен в отставку, возглавил экономический институт, и ему стали доступны партийные архивы. Горбачев вспоминает, что когда он стал уже членом Политбюро и готовил в 1983 году постановление ЦК по экономике и научно-техническому прогрессу, то попросил у Андропова разрешения ознакомиться с государственным бюджетом, но генсек ответил: «Не лезьте не в свое дело!» Сами высшие руководители СССР едва ли могли и разобраться в бюджете, неподъемная часть которого (по разным прикидкам от 15 до 40 % ВВП) была связана с оборонной промышленностью.
Но общее состояние экономики не было тайной для любого взрослого жителя страны. Магазинные полки пустели на глазах, в Москву и другие крупные города ехали «колбасные электрички» — только так жители провинции могли купить по государственным ценам мясо и другие элементарные продукты.
Промтоварные магазины были набиты одеждой, носить которую никто не хотел, а что-то приличное можно было купить, только отстояв огромную очередь, когда «выкидывали» дефицит. Те же женские сапоги «доставались» из-под прилавка, а обыкновенные джинсы — только у фарцовщиков возле магазинов «Березка», торговавших за валютные чеки. Прохожий на улицах Москвы, увешанный рулонами туалетной бумаги на веревке вокруг шеи, был не карикатурой («приколом», хотя такого слова тогда еще не было). Глеб Павловский, один из первых российских политологов, одно время задававший тон в администрации президента Путина, вспоминал, что именно в таком виде он впервые лицезрел во дворе Института философии АН СССР своих кумиров — маститых советских философов.
СССР еще сохранял паритет с Западом в области вооружений и тем самым видимость величия, но это давалось ценой неимоверных усилий, подрывающих более человеческие отрасли экономики. «Социалистический способ производства» в том виде, в котором он существовал в СССР, явно проигрывал «обреченному» капитализму, и вовсе не надо было быть членом ЦК, чтобы понимать: этот путь оказался тупиковым. Руководство страны это тем более понимало, но боялось (в основном друг перед другом) произнести и вплоть до избрания генсеком Горбачева прятало голову в песок.
Выход из положения, предлагая паллиативные виды собственности (кооперативную, арендную и т. п.), начиная с 60-х годов (так называемая, но так и не состоявшаяся косыгинская реформа) искали ученые-экономисты и юристы в многочисленных академических институтах на уровне выше среднего (на низшем за это можно было схлопотать уголовный срок). Митрохин, подробно изучивший документы тех лет, приводит в двухтомнике «Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах» горячие и подробные споры в отделах ЦК и подведомственных ему институтах между сторонниками планового хозяйства и «товарниками», которые, по сути, призывали вернуться к законам рынка.
В качестве «меченого атома» интересно проследить за судьбой Григория Явлинского, чья программа рыночных реформ «500 дней» будет последней, отвергнутой Горбачевым в 1991 году незадолго до августовского путча. После окончания Института народного хозяйства им. Плеханова и аспирантуры в 1976 году Явлинский поехал на предприятия угольной промышленности в Кемеровскую, а затем в Челябинскую область, где работал нормировщиком на шахтах и разрезах. В начале 80-х, будучи зав. сектором в НИИ труда Комитета по труду и социальным вопросам, Явлинский написал доклад, где доказывал, что у советской экономики есть только два пути развития: надо либо возвращаться к сталинской модели, основанной на страхе и принуждении, либо предоставить большую независимость директорам предприятий.
А во Франции, вы не поверите: никаких очередей…
1977
[Архив Горбачев-Фонда]
Доклад, вызвавший недовольство руководства, в начале 1982 года был изъят КГБ, куда Явлинского стали раз в неделю вызывать и требовать ответа, кто подсказал ему такие идеи — ведь не мог же он сам это придумать? Понимая, что от него требуют сдать начальство, Явлинский ответил, что Карл Маркс. Следователь сказал, что если он еще раз так пошутит, то домой уже не попадет. Но 11 ноября 1982 года, вызвав Явлинского в последний раз, следователь уведомил, что больше допросов не будет, и велел никому об этих вызовах ничего не рассказывать. Лишь выйдя с Лубянки, Явлинский узнал причину таких перемен: только что умер Брежнев.
Теперь Явлинскому поручили заново написать и развить тот же доклад, все экземпляры и черновики которого сгинули где-то в КГБ, его стали приглашать на совещания в Госплан и ЦК. Но тут умер Андропов, а при Черненко его положили в закрытую больницу якобы с какой-то диковинной и очень заразной формой туберкулеза. Собирались вырезать легкое, «но зато предоставить квартиру в Крыму», но тут умер и Черненко. Явлинский вышел из больницы абсолютно здоровым, продолжил работу над своим докладом, чтобы в 1989 году стать начальником сводного экономического отдела Госплана СССР.
«Симулякр»
Митрохин, хотя его двухтомник в целом посвящен экономике, углубился и в протоколы и решения ЦК КПСС, посвященные (наряду с проходными темами, касавшимися чуть ли не производства шнурков для ботинок) редакционной политике толстых литературных журналов. Именно на этом поле велись заочные войны между «товарниками» и сторонниками социалистического выбора: на стороне первых были журналы «Новый мир», «Москва» и другие, на стороне «неосталинистов» — «Октябрь», «Молодая гвардия» и «Огонек», который со сменой главного редактора в 1986 году, наоборот, станет одним из флагманов антисталинизма.
Титанические усилия секретарей и аппарата ЦК на этом поприще воплощались затем в постановления, цензурные разрешения и запреты рукописей и фильмов, в сложные кадровые интриги и перестановки. Борьба велась в чисто символическом поле, но не на жизнь, а на смерть: оступившийся «ревизионист» выбывал из круга допущенных к теме, а для членов его команды могли последовать потеря работы, а то и партбилета. Любой из партийных бонз, съев в ходе такой дискуссии чужую пешку, умножал свой символический капитал, лишая его соперников.
Французский философ Жан Бодрийяр как раз в это же самое время, но в другом хронотопе, ввел в оборот концепт «симулякр», который он определил как «феномен, которому ничто не соответствует в онтологическом ряду бытия». Таковы были догма «социалистического способа производства» и ее бесплодное отстаивание, далеко оторванное от реальной жизни. Однако симулякр не безобиден — он оказывает обратное влияние на «онтологию»: крышка социалистической догмы придавливала, парализовала мысль, и чем выше был уровень высказывания, тем сильнее.
Посетив в 1983 году вместе с послом Яковлевым сельскохозяйственную ферму в Канаде, где весь урожай с огромных полей собирала семья из двух человек, иногда нанимая несколько работников, Горбачев, конечно, уже понимал, в чем тут секрет. Но против введения частной собственности на землю он возражал до самого конца своей карьеры, когда выскочивший откуда ни возьмись капитализм уже крушил «социалистические предприятия», словно детские кегли.