а, магазинов «Океан» (с выходом на Медунова и Чурбанова) и, конечно, «хлопковое дело» о приписках в тысячи процентов в республиках Средней Азии. Шло сращивание экономической преступности с общеуголовной: на съездах «воров в законе» устанавливались правила крышевания и максимальные нормы отчислений с цеховиков. К этому теневому миру принадлежал блестяще сыгранный Станиславом Говорухиным один из главных героев фильма Сергея Соловьева «Асса» — он вышел на экраны в 1988 году. Тогда же в «Литературной газете» полковник МВД Александр Гуров дал два интервью Юрию Щекочихину, которые были опубликованы под заголовками «Лев готовится к прыжку» и «Лев прыгнул», но удивили всех больше самим фактом своего появления в советской газете, а не содержанием: в новинку был лишь масштаб криминальных явлений, о которых поведал Гуров.
Став учредителем «Новой газеты», Горбачев часто встречался с Юрием Щекочихиным, который скоропостижно умер вследствие неустановленных причин в 2003 году
1990-е
[Архив Горбачев-Фонда]
Алена Леденева — выпускница Новосибирского университета, учившаяся, в частности, у социолога Татьяны Заславской, одно время входившей в команду Горбачева. В начале 90-х Леденева уехала в Кембридж, где в 1996-м защитила докторскую по философии. Темой ее диссертации, а затем и трилогии книг, которые, к сожалению, не переведены на русский, стал советский блат. Научный руководитель долго не мог понять, что это такое, а ответ из первого издательства, куда Леденева отправила рукопись, гласил, что такого вообще не может быть как специфического явления. Книги впоследствии принесли ей заслуженную известность, хотя и не в России, а там, где они были опубликованы, разумеется, тоже действуют знакомства и связи (например, между выпускниками колледжей «Лиги плюща»), но такого не может быть, потому что там неизвестны распределительная система и понятие «дефицит».
Неформальными практиками, среди которых блат, несомненно, оставался одной из главных, была пронизана вся советская действительность: от покупки мяса из-под прилавка у знакомого мясника до «подмазывания» специально командируемыми в столицу «толкачами» ответственных сотрудников центральных министерств и ведомств. Светлана Барсукова, читающая курс по неформальной экономике в Высшей школе экономики, доказывает, что такие практики микшировали ригидность аминистративно-распределительной системы, и если бы не они, советская экономика рухнула бы еще раньше.
Социолог Михаил Афанасьев издал монографию «Клиентелизм и российская государственность», где доказывает, что это явление в России восходит к отношениям русских князей с татаро-монгольскими ханами, и если в странах Запада неформальные связи были постепенно вытеснены созданием политических институтов, то в России они, наоборот, огосударствились, и ни петровская Табель о рангах, ни разветвленная большевистская бюрократия не только не смогли ничего с этим сделать, но лишь укрепили патрон-клиентские традиции.
Советская номенклатура имела доступ к таким товарам и продуктам, что блат ей чем дальше, тем меньше требовался, но эта система сама была квинтэссенцией блата и приводила к разрастанию патрон-клиентских отношений, сети которых захватывали родственников, друзей и друзей друзей. Это было детально описано в книге историка и социолога Михаила Восленского, не вернувшегося из командировки в ФРГ в 1972 году, которая ходила в тамиздате и так и называлась: «Номенклатура» — думаю, что и Горбачев, интересовавшийся книжными новинками не только издательства «Прогресс», не прошел мимо нее.
Мне и самому случалось покупать сигареты «Кэмел» и невиданное баночное пиво в буфете райкома, секретарем которого был отец моего друга. Дети номенклатуры, с которыми я учился или приятельствовал, тоже были разные: и такие, у кого попросишь сигарету и в другой раз не подойдешь, а были и те, в чьих домах мы рассказывали анекдоты про Брежнева — высокопоставленные родители, давясь смехом, говорили нам только: «Ну вы там эта… все-таки…»
Позже я бывал в компаниях, где за одним столом могли сидеть доктор наук из академического института, директор гастронома, преступный авторитет, пара известных актеров, игрок сборной СССР по хоккею, диссидент, валютная проститутка, приехавший в отпуск посол, фарцовщик, одетый лучше всех, — да мало ли кто еще. Это никого не удивляло, и Черняев или Яковлев, конечно, в таких компаниях тем более бывали, а Горбачев вряд ли — он не был тусовщиком. В Ставрополе в период его секретарства такую компанию еще трудно было себе представить, а в Москве уровень секретаря ЦК не позволял ему встречаться с кем попало — это гарантировало сохранение идеологической девственности, но заметно ограничивало в знании людей.
Из интервью, взятых Митрохиным у бывших сотрудников аппарата ЦК, мы узнаем, что большинство из них не слушало «вражьи голоса» и редко интересовалось книжками сверх обязательного штудирования выступлений генсеков, считая, что они и так обладают огромной информацией из шифровок и справок, за случайную утерю которых можно было лишиться партбилета. Они гордо несли свой титул знающих, но знать и понимать — совсем не одно и то же.
Горбачев старался понимать, но поле его опыта было сильно ограничено образом жизни: огромную часть советской действительности, будучи бессребреником и плохо понимая людей другого склада, он просто не видел.
Очевидно, корыстные (обобщенно) мотивы, как и их важная производная — предпринимательская активность, подталкивающая технический, во всяком случае, прогресс, есть некая постоянная данность, присущая человеческому роду онтологически. Никуда это не девалось и при социализме, который, однако, не только уводил предпринимательство в тень, но и сформировал в течение 70 лет подавления советской властью весьма своеобразные, подпольные и с криминальным оттенком его черты.
Однокурсник Раисы Максимовны Юрий Левада, много лет проводивший исследования «хомо советикус», определил его как «человека лукавого». У нас в кармане всегда была запасная пара очков: официальный диспозитив, когда надо, отскакивал от зубов, но был и другой способ понимания советской действительности, выстроенный как бы от противного. Это было знание неофициальное, но доступное любому и в 70-е и 80-е годы не так чтобы сильно преследуемое. Главное было не перепутать, где какие очки надевать. Наличие этой второй пары «очков» обусловило готовность советского человека к восприятию лозунгов перестройки, но вскоре стало ясно, что через этот диспозитив мы весьма плохо представляли себе вожделенный мир Запада.
Это же явление в других терминах описывает в своей книге, основанной на большом эмпирическом материале, Алексей Юрчак. Стратегии советского человека, жившего богатой и наполненной жизнью вне «системы» (или той части «системного» человека, которая оставалась вне нее), Юрчак описывает как вненаходимость, особого рода невидимость для власти. Он делает важное наблюдение: разделение советских людей по принципу бинарных оппозиций на тех, кто обслуживал «систему», и тех, кто ей противостоял, некорректно и даже примитивно. Вненаходимость была именно параллельна официальным структурам советского общества, хотя и не тождественна «внутренней эмиграции». Нормальный советский человек (хотя бывали и исключения) не мог и не хотел полностью уклоняться от официальной идеологии и разного рода общественных мероприятий, он справлялся с проблемой при помощи выполнения формальной части ритуалов с «перформативным сдвигом».
С чем я взялся бы поспорить у Юрчака, так это с его утверждением, что советские люди легко приняли перестройку и разоблачения власти и партии, так как описанные им практики исподволь подтачивали систему. На мой взгляд, эти практики, которые я описываю как «запасной диспозитив», напротив, делали «систему» не хрупкой, а гибкой, предохраняя ее от разрушения. Рухнула она по другой причине, о чем мы будем говорить дальше, в частности в главах 16 и 24.
Возвращаясь к ситуации, перед которой, возглавив СССР, оказался Горбачев, ее вкратце можно представить так: у одних была огромная власть и «знания», больше похожие на представление о вращении Солнца вокруг Земли, а у других — какое-то понимание и инициатива. И стартовать из этого болота можно было не иначе как прыгая, словно с кочки на кочку, опираясь и на тех и на других, ненавидевших и презиравших друг друга, а иногда и самих себя тоже.
Глава 10«В очередь, сукины дети!..» (1978–1983)
Топор под лавкой
Ни для кого в СССР не было секретом, что Брежнев был уже не в состоянии принимать адекватные и своевременные решения. Он бы и сам попросился на покой и даже заговаривал об этом с коллегами по Политбюро, но те всякий раз, рассыпаясь в комплиментах, уговаривали его остаться на посту. С оглядкой на опыт сталинских времен каждый остерегался чрезмерного усиления кого-то одного из потенциальных претендентов, и коллективное руководство состояло в том, чтобы следить, как бы кто не забежал вперед.
На ту пору наиболее сильными фигурами в Политбюро выглядели министр иностранных дел Андрей Громыко, которого поддерживал министр обороны Дмитрий Устинов, а также, с учетом его особой близости к Брежневу, вечно дежуривший рядом с ним Константин Черненко. Огромным влиянием пользовался «второй человек в партии» и ее идеолог Суслов, но он, что было нехарактерно, отказывался от претензий на пост «первого». Андропов, возглавляя КГБ СССР, располагал самыми эффективными средствами аппаратной борьбы, но его прямое перемещение в кресло генсека с этого поста испортило бы имидж СССР на международной арене, поэтому шансы Андропова стать «первым» появились только после смерти Суслова, в чей кабинет он переехал в 1982 году, став секретарем ЦК по идеологии.
Важнейшие решения, такие как о вводе войск в Афганистан в декабре 1979 года, принимались этим узким кругом лиц и Брежневым, который теперь уже в основном их только одобрял. Роль Горбачева в первые два-три года его работы в ЦК была строго ограничена проблемами сельского хозяйства, дела в котором шли далеко не лучшим образом — после провального 1981 года данные об объеме собранного урожая были вовсе засекречены.