Вольский считал, что подлог согласовали между собой Тихонов, Устинов и Черненко. Горбачев добавляет к их компании, но лишь в модусе предположения, также Громыко. Между тем «самым близким Андропову человеком», которому Вольский первому сообщил о приписках, был, вероятней всего, как раз Устинов.
В «Жизни и реформах», изданной в 1995 году, Горбачев рассказывает о своем последующем разговоре с Устиновым, старательно выгораживая его из истории с тезисами Андропова. Якобы была такая устная договоренность: Черненко после выдвижения его кандидатуры возьмет самоотвод ввиду состояния здоровья. Так получается, что Черненко всех просто «кинул». Однако в разговоре, который состоялся уже в бытность Черненко генсеком, Устинов пообещал Горбачеву поддержку на следующих выборах генсека.
Судя по разносу, который он устроил Вольскому, Андропов был готов потребовать, даже оставаясь в больнице, расследования этой некрасивой истории. Единственным человеком, который мог отговорить его от этого, был сам Горбачев. Он упоминает о своем визите к Андропову в больницу в конце декабря. «Не торопи событий, Миша», — говорил ему совсем недавно Андропов. Теперь, возможно, убеждал уже Горбачев: «Не торопите событий, Юрий Владимирович».
Когда Вольский сообщил Горбачеву об обойденной молчанием приписке, тот, с его слов, «отнесся к этому философски». Горбачев заверяет в мемуарах, что он не согласился бы на должность генсека, не получив подавляющей поддержки в Политбюро. Скорее всего это правда: он знал, что впереди у него трудная борьба — прежде всего внутри самого этого нигде законодательно не прописанного, но главного в СССР органа власти. Ему нужно было еще время и еще «патроны», чтобы такой поддержкой, пусть хотя бы вынужденной, заручиться.
Выход «в свет» (режим публичности)
Вольский, конечно, передал Горбачеву и копию тезисов с припиской Андропова, о которой он не случайно упомянул в интервью, и теперь она лежала в сейфе у Горбачева. Это был козырной туз. Он мог не спешить вытаскивать его из рукава, а спокойно ждать кончины Черненко, чтобы на заседании Политбюро через несколько часов после нее не оставить шулерам никаких шансов.
Короткую приписку Андропова в начале тезисов «Первое. Об ответственности членов ЦК перед народом» Горбачев мог интерпретировать так: сделав вопреки указанию Андропова выбор в пользу Черненко, заговорщики в Политбюро поступили именно «безответственно перед народом».
Народ же в это время смотрел телевизор и с веселым советским цинизмом назвал этот период «гонкой на лафетах» (на лафетах артиллерийских орудий везли гробы с вождями к могилам у Кремлевской стены). Заменить Черненко следующим кандидатом «на лафет» было бы чересчур даже для СССР того времени. (Для современного читателя: 40 лет назад 70-летний возраст не только считался, но и реально был уже очень почтенным.) С учетом этого фактора выбора среди полутора десятков членов Политбюро практически не было: Горбачев был единственным, кому было лишь немного за 50, и он мог позволить себе подождать еще год, несмотря на унижения, которые после смерти Андропова ему приходилось терпеть.
На пленуме ЦК в феврале 1983 года только что избранный генсек Черненко предложил ему вести заседания Секретариата, но Тихонов возразил: «Горбачев занимается аграрными вопросами, и это может отрицательно сказаться на деятельности Секретариата, породит аграрный уклон в его работе». На их языке это звучало почти как «твое место у параши». По предложению Гришина «вопрос был отложен», и Горбачев продолжал проводить заседания Секретариата, но теперь это не создавало у него бесспорного права на звание «второго». Черненко под разными предлогами противился переезду Горбачева в кабинет Андропова, что имело в глазах всего ЦК важное символическое значение.
«Пора, Константин Устинович!..» — интересно, кто напечатал и передал Горбачеву (он справа) эту фотографию еще живого Черненко (сейчас она хранится в Горбачев-Фонде)
1982
[Архив Горбачев-Фонда]
В дни проведения Секретариата (по вторникам) и Политбюро (по четвергам) Горбачев терпеливо ждал у себя в кабинете на отшибе в 6-м подъезде, приедет ли «первый» или в очередной раз попросит его заменить. Пленум ЦК по вопросам научно-технического прогресса, который они подготовили с Рыжковым, был отложен на неопределенный срок. Сплотившиеся вокруг Черненко члены ЦК настаивали и на переносе конференции по вопросам идеологии, которая была подготовлена Горбачевым по поручению Андропова.
Черненко позвонил Горбачеву с просьбой отложить эту конференцию за день до назначенной даты, когда часть иногородних участников уже съехалась в Москву. Горбачев догадывался, что тот в кабинете не один, но пошел на риск и стал почти кричать на Черненко в трубку: замечания по докладу, которые тому, видимо, только что нашептывали, «надуманы», а отмена конференции «вызовет кривотолки» и даже публичный скандал. «Ну ладно, проводите, но не делайте из конференции большого шума», — спасовал Черненко.
Особого шума и не было: журнал «Коммунист» текст доклада не напечатал, а в «Правде» появилось лишь его краткое изложение. Но доклад под заголовком «Живое творчество народа», который Горбачев, отринув заготовки отдела пропаганды ЦК, писал сам, советуясь с Яковлевым и Вадимом Медведевым, был произнесен в достаточно широкой аудитории. В нем звучали новые мотивы: о необходимости учитывать общественные настроения и интересы разных групп, намеками затрагивалась и тема разных видов собственности.
Ключевое слово, выдающее слабое место тех, кто не хотел видеть следующим генсеком Горбачева, — «шум», то есть огласка, гласность. Основой символического капитала Горбачева были его возраст, образование, умение выражать свои мысли, а также, собственно, способность эти мысли иметь. Но реализовать эти преимущества он мог только в публичном пространстве, пусть даже пока это была лишь научная конференция для своих. «Свои» здесь надо читать в том смысле, в котором его понимает антрополог Юрчак: при соблюдении ритуалов в свое выступление Горбачев мог теперь закладывать новое содержание — «бомбу» (это слово тогда произносилось шепотом, несколько выпучив глаза).
Публичность на Старой площади была не принята и непонятна. Стенографистка Вагина рассказывала мне, что когда примерно в это же время ее принимали на работу в аппарат ЦК, то специально предупреждали «не болтать», и она даже не говорила знакомым, где работает — за неосторожное слово ее могли и уволить, и точно так же поступали с любым сотрудником аппарата ЦК.
В такой обстановке поднятие «шума» со стороны того, кто с определенным риском мог себе это позволить, всегда было сильным ходом. Копию доклада Андропова из сейфа можно было и не доставать: достаточно было того, что те, кто совершил подлог, знали о ее наличии. Горбачев овладел выключателем, с помощью которого традиционную для «аппарата» интригу в духе Макиавелли он мог переводить в публичную плоскость. Этот прием он использовал, вероятно, и с лежавшей у него в сейфе копией доклада Андропова, и в ситуации с Тихоновым, шантажируя его оглаской отказа подписать записку для Брежнева, и в критически важном для него телефонном разговоре с Черненко, которого он вынудил согласиться с проведением конференции.
Выходя «в свет» перед растущей аудиторией, Горбачев наращивал свой символический капитал. После конференции по идеологии Черненко издал распоряжение о его переезде в бывший андроповский (а до этого сусловский) кабинет в подъезде № 1. Этим он как бы отвечал, пусть даже сквозь зубы, на возникавший у «своей публики» вопрос: почему Горбачев такой умный (яркий, умеющий ставить цели), а это должным образом не оценено?
Впоследствии, во время обсуждения этого периода с Грачевым, он, говоря о себе, как часто это делал, в третьем лице, скажет: «После его (Черненко) смерти избрание Горбачева становилось неотвратимым». Интересное, кстати, слово подобрал: «неотвратимыми» обычно бывают поражение или смерть.
Вмешательство «железной леди»
Тем временем премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер, уделявшая большое внимание внешней политике, осенью 1982 года провела совещание, посвященное взаимоотношениям с СССР, она понимала, что там происходит нечто, открывавшее новое окно возможностей.
Представленный ей МИДом список экспертов Тэтчер завернула, указав, что «больше половины этих людей разбираются в теме меньше, чем я», после чего в Лондон был приглашен профессор Арчи Браун из Оксфорда. Он и посоветовал Тэтчер пригласить в Англию Горбачева как «самого образованного члена Политбюро», воспользовавшись тем, что в Верховном Совете СССР, депутатский мандат который тот получил как довесок к членству в Политбюро, Горбачев занял пост председателя комиссии по иностранным делам.
В феврале 1984 года Тэтчер прилетала в Москву на похороны Андропова и имела получасовую беседу с Черненко. Тот вежливо предложил Англии дружить, но Тэтчер на обратном пути сказала помощникам: «Ради бога, попробуйте найти мне молодого русского!» Встречи с Горбачевым искал прилетавший в Москву летом министр иностранных дел Великобритании, но Горбачев уклонился — вероятно, боялся испортить отношения с Громыко.
Просьба направить Горбачева в качестве главы «парламентской делегации» была передана по дипломатическим каналам от имени внешнеполитического комитета при Палате общин, а посол Великобритании в Москве дал понять, что, если Горбачев приедет, его примут на высшем политическом уровне. Таубман, копавшийся в этих деталях по английским источникам, ссылается здесь на свое интервью с Родриком Брейтвейтом, который при Горбачеве стал послом Великобритании в СССР.
Черняев пишет в дневнике, что Горбачев, советуясь с ним, колебался, стоит ли ему дразнить коллег, «не одобрявших его появления на международной арене» (здесь Черняев явно воспроизводит слова Горбачева). Но спустя несколько дней «он решился» и сказал Черняеву: «Будем размывать монополию».