«Связанные одной цепью»
В своей последней работе «Понять перестройку, отстоять новое мышление», опубликованной в журнале «Россия в глобальной политике» в августе 2021-го и изданной отдельной брошюрой (с комментариями других авторов) в 2022 году, Горбачев подтверждает: «Задача политической реформы сначала не ставилась», осознание ее необходимости пришло где-то в 1987 году.
«На первых порах преобразования могли быть направлены только на совершенствование существующей системы и проводиться в ее рамках, — пишет Горбачев. — Резкий разрыв с существующей „формулой власти“, политическим языком и традициями был невозможен. К этому было не готово подавляющее большинство общества, к этому не были готовы сторонники перемен, в том числе те, кто впоследствии перешел на самые радикальные позиции».
Горбачев признает некоторые собственные ошибки, в частности опоздание с реформой цен, которую надо было проводить на пике популярности в 1988 году, но только сильно постфактум. В течение того периода, когда он оставался у власти, Горбачев публично не признавал даже ошибочность антиалкогольной кампании, не говоря уже о безнадежной попытке спасти крупную промышленность, вместо того чтобы направлять инвестиции в то, что позже станет называться заимствованным (поскольку в СССР такого просто не могло быть) словом «стартап». Сами собой тихо умерли и госприемка, и Госагропром — не было никаких специальных постановлений и траурных мероприятий.
В течение как минимум первых двух лет Горбачев, пытаясь вытащить «всю цепь» советской экономики, хватался не за те ее звенья, которые позволяли бы это сделать. При этом он еще и объяснял всем, что вот-де сейчас мы еще чуть поднажмем, бросим пьянствовать и построим, наконец, какой-то правильный социализм. Назвать это самоуверенностью было бы слишком просто, хотя, конечно, и не без этого. Но в «мешке знания», который он получил одновременно с атрибутами власти, хранился только синдром ложного знания, подкрепленный 70 годами советской ненормальности.
Понимание сложности задачи приходило по мере того, как одно решение за другим еще больше ухудшало ситуацию в экономике, а постепенно расширявшаяся гласность (как свойство открытости, внутренне присущее самому Горбачеву) делала эти ошибки все более очевидными и формировала недовольство его действиями. Но слов «частная собственность» без дополнительных определений (трудовая, ограниченная и т. п.) Горбачев так и не произнес.
Советская экономика явно замедлилась. Ускорилась внезапно появившаяся и быстро растущая та ее часть, которая была связана с частным сектором. Но он по-прежнему не поддерживался в официальной риторике, не говоря уже о большинстве населения. Хотя эти новые русские уже называли себя бизнесменами (в 1990 году вышел первый номер газеты «Коммерсантъ»), их «бизнес» пока охватывал лишь сферы торговли и простейшего производства, промышленных масштабов он не приобрел.
Задача возвращения искусственно построенной экономики в нормальное состояние — от «планирования» обратно к рынку — мало того что не вписывалась в советский диспозитив и не имела аналогов в истории, но ни у кого на уровне руководства страны и консультировавших его экономистов не было и соответствующего опыта. Он был, хотя и в ограниченном объеме, только у тех директоров предприятий, которые налаживали подпольное производство товаров, действительно пользовавшихся спросом. Они и окажутся бенефициарами перестройки, когда Ельцин далеко не самым удачным образом, но все же разрубит тот узел, который Горбачев тщетно пытался распутать.
И все же перестройка уже «занялась», как занимаются сырые дрова в печке, зажегшись от энергии самого Горбачева. Сначала это была революция стиля. И не то чтобы, переодевшись в самопальные джинсы, советские люди сразу стали другими, но походка, что ли, у нас стала более легкой, как у замелькавшей на экранах Раисы Максимовны. Изменение стиля для тех, кто к этому чуток (как отдельные люди предчувствуют перемену погоды), — верный признак скорых изменений политической погоды. Но она часто бывает неустойчива.
Глава 13Новая метла (кадровая политика в 1985–1986 гг.)
Сначала было слово
29 июня 1985 года Политбюро обсуждало проект новой редакции программы КПСС, которая будет принята XXVII съездом (записи велись присутствовавшими на заседаниях помощниками Горбачева и опубликованы в книге «В Политбюро ЦК КПСС…», изданной Фондом Горбачева в 2006 году). Если читать стенограмму как сценарий, это что-то вроде «гибели Титаника» — никто из экипажа еще ни сном ни духом не помышляет о катастрофе:
«Гришин: Надо восстановить характеристику современной эпохи как эпохи борьбы между социализмом и капитализмом.
Громыко: Свобода творчества — это в интересах современного декаданса? Соцреализм требует вести борьбу со всем тлетворным, застойно-будуарным элементом.
Соломенцев: Дать более убедительную критику империализма, чтобы создать правильное представление у народа о загнивающем обществе… В вопросах нравственности еще недорабатываем.
Рыжков: Вся программа должна быть программой строительства коммунизма. Стыдиться этого не надо. Показать преимущества нашей системы.
Лигачев: Не говорится, например, о полной победе социализма.
Тихонов: Совершенствование развитого социализма — это и есть строительство коммунизма.
Горбачев:…о коммунизме нельзя не сказать, формула совершенствования развитого социализма не дает ответа на многие вопросы».
Выступление Горбачева по вопросу о новой программе КПСС с правкой для публикации, выполненной рукой Анатолия Черняева
1985
[Архив Горбачев-Фонда]
Сравним теперь эту стенограмму с другим документом, датированным началом декабря того же 1985 года, и попробуем угадать, кто его автор (приводится со значительными сокращениями чисто публицистических пассажей):
«Догматическая интерпретация марксизма-ленинизма настолько антисанитарна, что в ней гибнут любые творческие мысли… В нашей практике марксизм представляет собой не что иное, как неорелигию, подчиненную интересам и капризам абсолютной власти… Мы уже не имеем права не считаться с последствиями догматического упрямства, бесконечных заклинаний в верности теоретическому наследию марксизма, как не можем забыть и о жертвоприношениях на его алтарь…
Буржуазность введена в сан Дьявола. С рвением более лютым, чем святоинквизиторы, ищут чертей и ведьм в каждой живой душе… Указано, какие песни петь, какие книги читать, что говорить…
Монособственность и моновласть — не социализм. Они были еще в Древнем Египте. К действительному социализму нужно идти, опираясь на рыночную экономику, налаживая свободное, бесцензурное передвижение информационных потоков…
Два невиданных ограбления — природы и человека — основной экономический закон сталинизма. Действием этих законов, и только им, объясняются „грандиозные, фантастические, невероятные“ и прочие успехи страны…
Безрыночный социализм — утопия, причем кровавая; нормальной экономике нужен собственник…
Обществу, как воздух, нужен нормальный обмен информацией. Он возможен только в условиях демократии и гласности…
Отраслевые министерства — это монстры сталинизма, станина механизма торможения экономических реформ, это супермонополии, где словно в „черной дыре“ гасится научно-технический прогресс… У нас практически нет государственной экономики. Есть отраслевая, мафиозная…
Практика, когда партия в мирное время руководит всем и вся, весьма зыбкая… Но власть есть власть. От нее добровольно отказываются редко… Надо упредить события. Возможно, было бы разумным разделить партию на две части, дав организационный выход существующим разногласиям…»
Кто же автор этой записки — может быть, Солженицын, смотрящий на происходящее в СССР пока еще из штата Вермонт? Или Сахаров, сидящий под надзором в городе Горьком? Ничего подобного — записка, предназначенная для Горбачева, написана Александром Яковлевым, который только что назначен заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС.
В последнем издании книги «Сумерки» Яковлев уточняет, что эта записка сохранилась у него в архиве, а Горбачеву он представил все же менее резкую, в которой тем не менее были указания на необходимость развивать свободу слова, печати и собраний, гарантировать неприкосновенность личности, добиваться независимости судебной власти, а также содержалось предложение о разделении КПСС на две партии.
Прочтя более умеренную записку, Горбачев, если верить Яковлеву, сказал: «Рано, Саша, рано». Но не заложил его КГБ, не уволил с высокой должности, а напротив, поручил возглавить команду, готовившую на правительственной даче в Волынском политический доклад ЦК XXVII съезду КПСС.
Яковлева, как вспомнила в разговоре со мной Ирина Вагина, в команде все называли бригадиром, хотя за организацию работы отвечал Болдин. Важную роль в подготовке доклада играли заведующий общим отделом, доктор юридических наук ЦК Анатолий Лукьянов, доктор философских наук, зав. сектором отдела пропаганды ЦК Наиль Биккенин, сюда же приезжали академики Аганбегян и Заславская и другие. Были ли им известны взгляды Яковлева? В целом, конечно, да, хотя, вероятно, не с такой степенью откровенности, с какой они были изложены в процитированной выше записке.
А может быть, и кто-то из членов Политбюро, переливая из пустого в порожнее при обсуждении новой реакции программы КПСС, про себя тоже в какой-то степени разделял взгляды Яковлева? Это менее вероятно, но точного ответа на этот вопрос стенограмма от 29 июня 1985 года нам не дает: согласно «перформативному сдвигу» она отражает лишь форму, а не содержание.
Бригада в Волынском под руководством Яковлева — Болдина работала над докладом к XXVII съезду чуть ли не сутками. Каждый писал свой раздел, а когда, обычно к вечеру, на дачу приезжал Горбачев, все читали друг другу то, что каждый написал. Горбачев забирал нужные куски, а потом сажал напротив себя Вагину и диктовал ей собственный текст. Она рассказывает, что ее старые знакомые удивлялись: «Почему ты так быстро ешь?» Она же им не говорила, где и с кем работает, поэтому не могла объяснить — а это был обычный темп поглощения пищи для Горбачева и всей его команды.