Он и сам еще не огляделся, не разобрался, не искушение ли это, не западня ли от дьявола, который тоже всегда тут как тут. Горбачев пытается объяснить, что он понял на новом уровне, но он и сам еще не вполне понял, что понял. Его невнятное многословие, которое за ним начинают замечать в 1988–1989 годах, этим в том числе и объясняется: с высоты своей новой ступени он пытается объяснить себя тем, кто отстал и понять его еще не может. Между тем «колесо смеха» вращается все быстрей, раскидывая участников аттракциона в стороны — чем быстрее оно вертится, тем длиннее и невнятней приходится ему говорить.
Структуры и акторы. Смена вайба
У древних греков было два разных слова для обозначения времени и два персонифицирующих их божества: Хронос и Кайрос. Если первый нам хорошо знаком и олицетворяет календарное, обычно текущее время, то «кайрос» — это время свершения, благоприятного мига, который сложно уловить, но, если удача поймана, «кайрос» каким-то образом растягивается и не совпадает с хроносом по тому содержанию, которое успевает в себя вместить. Это некогда заметить, обходя пороги и водовороты времени «кайрос», однако, выбравшись на берег там, где течение вновь становится спокойном, мы бываем поражены числом и важностью, а часто и неожиданностью тех изменений, которые успели породить водовороты и водопады во времени «кайрос».
Прежние готовые рецепты тут больше не годятся. Талант политика, опирающегося больше на интуицию, чем на систематизированное «знание», заключается в том, чтобы угадать момент, когда надо оттолкнуться шестом или загрести веслом, то есть принять и быстро реализовать решение, в правильности которого еще надо успеть убедить других (или их принудить).
Хронос — время устойчивых структур, задающих рамки любых действий. Во времени «кайрос» возрастает роль акторов, но не ослабевает и значение структур, которые приобретают здесь отчетливый характер препятствий. Структуры ограничивают акторов как будто даже с большей определенностью (подобно порогам на сложном участке течения реки), но вместе с тем за акторами остается выбор: как именно проскочить между Сциллой и Харибдой (если это еще удастся) — а вместе с ним и ответственность. Само собой, во времени «кайрос» резко возрастает и цена ошибки.
Парадокс состоит в том, что время «кайрос» не отменяет времени «хронос», а разворачивается внутри него. Время «кайрос» мобилизует всех, кому повезло или, наоборот, не повезло (как считают китайцы) совпасть с ним в календаре «хроноса», нравится нам это или нет. Число акторов резко возрастает — они начинают сбиваться в более или менее организованные группы, а в пределе важнейшим актором — принимающим решения путем голосования — становится «народ». Событие перестройки, инициированное Горбачевым, вовлекло в режим «кайрос» массы советских людей, которым пришлось зажить совсем в другом времени и принимать важные решения в отсутствие готовых рецептов. Тут же появилась и масса советчиков, знающих, «КАК НАДО», но все они были (за небывалостью ситуации) недостаточно компетентны, а многие к тому же и недобросовестны.
Словарь Collins в первой десятке слов 2022 года назвал «Vibe shift», что означает заметное изменение культурной парадигмы того или иного общества. Дословно «Vibe» — вибрация. Давайте возьмем на вооружение это новое слово «вайб» — оно очень точно отражает именно тот резонанс, в который в ответ на слово-Событие входят значительные группы людей и даже «массы».
Тираж «Комсомольской правды», где в 1989 году я уже не застал никакой политической цензуры, достигал 22 млн экземпляров — почти по газете на каждые 10 жителей страны. После первой большой публикации в «Комсомолке» в августе 1989 года я оказался «чемпионом обратной связи»: письма читателей (в то время они заменяли нынешний отклики в социальных сетях) мне носили мешками. Очерк назывался «Я приговорил…»: отец изнасилованной и убитой девочки изо дня в день ходил в суд, куда устроился истопником, на процесс, где убийцы со скамьи подсудимых еще и смеялись над ним. Наконец судья провозгласил приговор: 10 лет лишения свободы — а ничего иного он сделать и не мог, по закону это был максимум для совершивших преступление в возрасте до 18 лет.
В этот момент отец встал со скамьи и выстрелил в главаря из самодельного пистолета. И не попал, хотя занимался спортивной стрельбой и был чуть ли не мастером спорта (сходный сюжет лег в основу фильма «Ворошиловский стрелок»). В СИЗО, где мне дали возможность встретиться с отцом, я задал ему вопрос: «Как же вы не попали?». Его ответ был: «Я не думал, что так трудно стрелять в человека». Это и стало темой очерка, в заключительной части которого я предлагал отменить в СССР смертную казнь.
В девяти письмах из десяти, которые прислали благодарные читатели, содержались проклятья, а иногда пожелание, чтобы мою дочку тоже изнасиловали и убили. Вовсе не все тогда думали одинаково, и в тех же читательских письмах в 1989 году поддержка Горбачева стремительно смещалась в сторону проклятий в его адрес и поддержки его главного оппонента — Ельцина.
«Смена вайба» не про единомыслие, скорее, наоборот. Все торопятся что-то предложить, каждый убежден, что он-то знает, КАК НАДО, и отстаивает это с пеной у рта. Демократия наделяет каждого властью — по крайней мере за кого-то или за что-то проголосовать — а следовательно, и знанием. Пусть эта власть-знание почти иллюзорна, но массовое сознание раскаляется до состояния плазмы. Вместе со старой властью исчезли прежние диспозитивы — как подпертый ею, так и отталкивавшийся от нее как от чего-то твердого. Стремительное возникновение идей (далеко не всегда удачных) даже не позволяет отвердевать верованиям, люди оказываются более чем слепы: сломанное программное обеспечение проецирует «глюки», массы жаждут простых решений, становятся внушаемы и готовы идти за тем, кто такое решение предложит, как крысы за крысоловом с его дудочкой.
На все проблемы, а в экономике — конкретно в магазинах — их возникало все больше, Горбачев отвечал расширением гласности, которая в каком-то смысле заменяла людям колбасу (ради такого можно и потерпеть). В какой-то момент непереводимая, потому что слишком расплывчатая, гласность обернулась сначала стихийно, а затем и институционально представленной публичностью.
«Вайб», заставлявший тысячи людей входить в резонанс и выходить на площади Москвы и других крупных городов, означал именно и только публичность. Мы думали, что думаем одинаково, и это создавало чувство коллективной эйфории — очень скоро окажется, что это было не так. Общим было, цитируя Виктора Цоя, только настроение: «Перемен требуют наши сердца».
Единство этих сотен тысяч обманчиво, это выяснится очень скоро
18 февраля 1990
[Архив Горбачев-Фонда]
Весь путь, проделанный Горбачевым, может быть представлен как сначала постепенный, а затем обвальный переход от кулуарной политики к публичной. Дискуссия в газетах между сторонниками и противниками Нины Андреевой уже была публичной политикой. Расширять гласность дальше было некуда, требовалось другое слово-Событие, открывающее следующую дверь в процессе перестройки. Это слово сначала было робко произнесено Горбачевым как «демократизация»: «демократия» не существовала в СССР без прилагательных и звучала еще слишком «буржуазно», а «социалистическая» — уже просто смешно. Тут же откуда-то явилось слово «плюрализм», которого до 1988 года вроде и не было. Сначала возник «плюрализм мнений», но и это была настоящая революция: так получалось, что мнение партии уже не является, как прежде, единственно возможным, а марксизм-ленинизм — страшно подумать! — единственно верным и всесильным учением.
Было разрешено исповедовать разные взгляды и формировать разные позиции, а из этого с неизбежностью вытекала необходимость новых институтов — представительных. Неизбежным (контингентным) стало решение не о том, какими будут новые органы власти, а о проведении демократических выборов в некий представительный орган: парламент — от французского «parler», что означает просто-напросто «говорить».
Глава 18Советская говорильня (1989)
Партконференция в прямом эфире
Сдвинувшись «влево» (по советской классификации) после письма Нины Андреевой, Горбачев пошел еще дальше на XIX партийной конференции, состоявшейся в июне 1988 года. Этому предшествовали три его встречи с секретарями обкомов КПСС в Москве, прошедшие в апреле, когда эхо публикации в «Советской России» еще не затихло. Горбачев призывал секретарей высказываться честно, и некоторые из них так и делали:
«Статья понравилась, — сказал первый секретарь Свердловского обкома КПСС Юрий Петров. — То, что в ней написано, совпадает с тем, что в трудовых коллективах говорят, особенно кадровые рабочие: тот ли социализм строим? Может быть, вообще не социализм строим?»
А вот как Горбачев цитирует собственные ответы на эти возражения: «Сталин совершил преступление. Для вас скажу: миллион партийных активистов расстрелян, три миллиона отправлены в лагеря. И это не считая коллективизации, которая затронула еще миллионы. Нина Андреева, если пойти по ее логике, зовет нас к новому 1937 году. Вы, члены ЦК, этого хотите? За социализм? Да! Но за какой? Такой, как при Сталине, нам не нужен».
Начало XIX партийной конференции года было обескураживающим: делегаты впервые не встали, когда члены Политбюро во главе с Горбачевым вошли в зал. Во время доклада Горбачева зал аплодировал совсем не в тех местах, где ему бы того хотелось. Продолжительными овациями были встречены лишь слова о том, что появление оппозиционных партий недопустимо, «злоупотребления демократизацией идут вразрез с интересами народа», а «без направляющей роли партии задач перестройки не решить».