Горбачев, как председатель прежнего Верховного Совета СССР, временно занял председательское кресло, чтобы открыть работу съезда, но тут слова попросил академик Сахаров, которому председательствующий не решился в этом отказать. Сахаров сказал, что поддерживает кандидатуру Горбачева на пост председателя съезда условно, но кандидатов должно быть несколько, и они должны сначала изложить свои взгляды. Конкуренцию Горбачеву рискнул составить лишь один человек, но генсеку ЦК пришлось коротко отчитаться перед съездом и даже ответить на вопрос о слишком роскошной, по мнению, высказанному от микрофона в зале, государственной даче в Крыму (той самой, где всего через два года и три месяца он будет изолирован во время путча).
В таком же духе бесконечных споров и препирательств проходил весь съезд, больше похожий на митинг, в течение двух недель, с 25 мая по 9 июня. Депутаты входили в роль телезвезд, выстраиваясь в очередь к микрофонам. Следить за логикой их выступлений было трудно, но Горбачев, как признает даже возненавидевший его впоследствии Болдин, проявлял настоящее политическое мастерство, как-то дирижируя этим нестройным хором.
Выступление академика Сахарова. Горбачев пытается напомнить ему о регламенте. Но это еще только начало
25 мая — 9 июня 1989
[Архив Горбачев-Фонда]
Те депутаты, которые были избраны по квотам или на альтернативной основе в крупных городах, в основном поддерживали перестройку, но в большинстве считали, что она развивается слишком медленно. Это были пассионарии, но новички в политике, а какую-то общую платформу они начали искать только, когда оказались уже в зале Дворца съездов. Больше всего хлопот доставлял Горбачеву Сахаров: он не встал вместе со всеми, когда на открытии съезда заиграл гимн СССР, говорил резким картавым голосом и всегда как будто невпопад, между тем как большинство из числа избранников провинции отца водородной бомбы захлопывало и зашикивало.
Это численное большинство, которое Афанасьев назвал «агрессивно-послушным», попало на съезд по территориальным округам за пределами крупных городов под контролем прежней номенклатуры. Оно, конечно, было крайне агрессивным, но вовсе не послушным — в этом отношении ставшее мемом клеймо Афанасьева весьма неточно.
Кое-как удалось избрать из состава съезда Верховный Совет численностью 542 депутата, которому была поручена подготовка будущих законов. Ельцин, в тот момент второй после Горбачева человек по популярности в стране, при выборах в Верховный Совет оказался за чертой, но место ему уступил правовед из Омска Алексей Казанник (впоследствии Ельцин ненадолго назначит его Генеральным прокурором РСФСР, но отстранит, когда тот выполнит постановление Верховного Совета об амнистии участникам событий 1993-го, а заодно и 1991 года). Горбачев, продолжая лавировать и пытаясь как-то сбалансировать возникавшие по ходу съезда протофракции, предложил съезду поддержать предложение Казанника, хотя наверняка мог бы найти другое решение.
В последний день работы 9 июня съезд принял пространное постановление «Об основных направлениях внутренней и внешней политики СССР». Текст, который был тщательно и явно не единожды отредактирован сначала «коллективным», а в конечном виде самим Горбачевым, сегодня производит странное впечатление написанного как будто в разных состояниях сознания. Процитируем, радикально его сократив, избранные места из постановления, часть которых выглядит как битье себя в грудь, часть заведомо утопически, но за иные пассажи сегодня снова можно было бы схлопотать большие неприятности:
«Перестройка вызвала большие надежды, но пока не принесла, особенно в экономической и социальной сферах, желаемых результатов. Некоторые проблемы даже обострились… [то ли еще будет. — Л. Н.]».
«Съезд считает необходимым обеспечить быстрое наращивание производства товаров народного потребления… существенно расширить жилищное строительство… добиться повышения качества здравоохранения… подчеркивает необходимость широкого развертывания как фундаментальных, так и прикладных исследований во всех областях научных знаний, добиваясь прорывов на самых перспективных направлениях научного поиска…»
Практически ни одно из этих благих пожеланий не будет выполнено просто за отсутствием необходимых средств. Зато в поручениях, которые съезд сформулировал для Верховного Совета СССР и которые не требовали дополнительного финансирования, были обозначены ориентиры неслыханных для СССР экономических и политических реформ:
«…создать равноправные условия для развития и свободного соревнования собственности: общегосударственной, местной (коммунальной), кооперативной, основанной на аренде и паевых началах, на индивидуальной трудовой деятельности… последовательно реализовать программу перехода к конвертируемости рубля… Обеспечить полноту статистической информации, ее надежность, наладить публикацию данных об уровне и темпах инфляции…»
«Все общественные организации, в том числе и КПСС, действуют в рамках Конституции СССР, советских законов… Неправомерные действия любых должностных лиц, ущемляющие права граждан, могут быть обжалованы в суде… Съезд исходит из признания незыблемыми и священными неотъемлемых прав человека на жизнь, свободу, неприкосновенность и безопасность личности и жилища, права народов на самоопределение… должен последовательно утверждаться принцип: „Дозволено все, кроме запрещенного законом“».
«Съезд выдвигает перед органами власти в центре и на местах требование найти взаимоприемлемые решения тех национальных проблем, которые достались нам как еще одно тяжкое наследие времен произвола и беззакония… решение должно быть найдено демократическим путем в кратчайшие сроки…»
«Следует последовательно демократизировать избирательную систему… урегулировать деятельность средств массовой информации, общественных организаций, объединений и ассоциаций… Важнейшим звеном судебно-правовой реформы должно быть решительное укрепление независимости суда и выведение его из сферы какого бы то ни было ведомственного влияния…»
«В отношениях с другими странами непреложно уважение суверенитета, независимости, территориальной целостности… Опираясь на международные нормы и принципы, в том числе содержащиеся во Всеобщей декларации прав человека, Хельсинкских соглашениях, приводя внутреннее законодательство в соответствие с ними, СССР будет способствовать созданию мирового содружества правовых государств…»
Такого уровня демократических требований (но, увы, не гарантий) Россия не знала ни до, ни после эпохи Горбачева. Но они были сформулированы в модусе долженствования. Соответствующего опыта еще не было или он был только понаслышке, а ожидания были больше похожи на маниловские мечты. Между ними и реальностью разверзлась пропасть, в которую вот-вот сорвется история.
Горбачев написал на «раздатке»: «Первый день I Съезда народных депутатов войдет [видимо, пропущено: „в историю“. — Л. Н.] как день торжества демократии». Запомним это, чтобы сравнить с тем, что спустя два дня запишет в дневнике его ближайший помощник Черняев
25 мая 1989
[Архив Горбачев-Фонда]
Политический планктон
Планктон — это разнородные, в основном мелкие организмы, не способные самостоятельно двигаться против течения в толще океанской воды. Планктон служит пищей для рыб покрупнее, в нем могут попадаться и водоросли, но встречаются и икринки, и мальки, которые со временем могут вырасти в крупных рыб, если их не успеют съесть те, кто стал таким раньше.
Протащив через партийные органы идею Съезда народных депутатов, Горбачев радикально перебаламутил вот это все, полностью изменив советскую политическую картину. Прежние участники политических игр оказались раскиданы по разным орбитам, некоторые были «съедены», зато добавились новые, от которых не всегда было понятно, чего ждать. Мелкие рыбешки стали сбиваться в стайки, которые постепенно становились более устойчивыми и начинали атаковать друг друга, появились и росли на глазах более крупные рыбы, которых, однако, могли съесть более ловкие. Вон они толкутся у микрофонов, стараясь перекричать друг друга, но теперь они тоже субъекты власти (а следовательно, и знания) — они по-своему нажмут на кнопки и либо поддержат предложение, которое Горбачев поставил на голосование, либо его провалят.
Революция Горбачева заключалась в радикальном изменении правил политической игры и самого понимания того, что такое политика. Есть много трактовок этого термина, что само по себе свидетельствует о неопределенности, всегда присутствующей в публичных отношениях с участием «масс». В самом общем виде их можно разделить сообразно двум взглядам: в одном случае эти отношения понимаются как вертикальные, то есть как управление, а в другом — как горизонтальные, то есть как поиск решения, наиболее приемлемого для всех.
Советские руководители очень удивились бы, узнав, что суть политики СССР и в СССР лучше всех описал немецкий правовед и философ Карл Шмитт. Даже если кто-то из сотрудников аппарата ЦК и был знаком с его работами, то никогда бы в этом не признался: Шмитт был никак не марксист и поддержал приход к власти нацистов в Германии. Он первым разглядел в политических отношениях секуляризованную форму религиозных, что было характерно для культа советских вождей и обещания «царства Божия» на земле, и мог соперничать с Лениным в ненависти к парламентаризму.
Сложные механизмы демократии и права, считал Шмитт, и в этом есть своя логика, которая делает его рассуждения весьма актуальными сегодня, не позволяют «суверену» быстро и решительно реагировать на возникающие вызовы. Правовое государство может существовать в периоды стабильности, но они в истории человечества случайны, нормальным является, напротив, «чрезвычайное положение». С этим согласился бы и Сталин, и многие условные демократы на съезде, считавшие, что реформы надо проводить в жизнь «твердой рукой» по модели чилийского диктатора Аугусто Пиночета (в то время считалось, что он добился больших успехов в экономике, хотя и казнил кучу народа после того, как прежний президент — коммунист Сальвадор Альенде застрелился из автомата Калашникова, подаренного Фиделем Кастро).