2006
[Ставропольский государственный краеведческий музей]
Я попросил Карагезьяна уточнить: Горбачев так молодецки держался, делал хорошую мину при плохой игре? Нет, сказал собеседник, подумав, он просто вообще был такой — не зацикливался на плохом. Если бы существовал антоним диагнозу «депрессивная личность», вот это было бы оно. Не то чтобы жизнерадостный дурачок, но человек неунывающий. Вот это откуда?
В село Привольное, где родился и вырос Горбачев, из Ставрополя я не поехал: зная об известном всякому журналисту эффекте заезженной пластинки, не хотел портить впечатление от отчета о предпринятой летом 2006 года трехнедельной экспедиции в это село команды из областного краеведческого музея под руководством научной сотрудницы Татьяны Ганиной. На этот документ, наряду с воспоминаниями Горбачева о детстве и юности, мы и будем опираться.
Сергей и Мария Горбачевы в 60-е годы, они сфотографировались для внучки, а более ранних их фотографий в Фонде нет — съездить в райцентр в фотоателье было целое дело
1960-е
[Архив Горбачев-Фонда]
Население Привольного, по данным переписей тех лет, когда таковые проводились, в 1925 году составляло 5424 человека (а в 1916-м было без малого 8 тысяч), но в 1989 году лишь 3285 человек и сегодня остается на том же уровне. Сокращение более чем на две тысячи душ могло быть результатом коллективизации, которая в 1932–1934 годах вызвала в этих богатых краях жестокий голод. Горбачев вспоминает, что, играя в прятки, они часто ховались в домах, оставшихся без хозяев после голодомора. У его деда Андрея из шестерых детей умерло трое, а всего в селе — до 40 % населения.
По разные стороны мутной речки Егорлык жили «хохлы» и «москали», при этом между собой дети говорили в основном на украинском, а в школе переучивались по-русски, для чего учительница не скупилась на единицы, пародируя украинское слово «колы» (когда). Мне кажется важным, что Горбачев вырос как «билингва» — двуязычие приучает к гибкости, к отказу от «единственно верных» формул, развивает способность понимать не похожих друг на друга людей и разные начала в себе самом.
Бабушка и дед Горбачева по линии Гопкало (которые «повидней»). Фотографий деда и бабки по линии отца в Фонде нет — вероятно, их и в природе никогда не было
[Архив Горбачев-Фонда]
В начальную школу в Привольном ученики ходили в «замшных» (домотканых) штанах из конопли и «поршнях», которые им «морщили» родители. Это обувь из куска телячьей шкуры, по бокам которого прокаливались дырки, туда продевалась завязывающаяся на щиколотке веревка, и они «морщились». Зато у Горбачева была шапка-кубанка, за которую он получил в школе кличку Казачок, а в старших классах перешитая рыжая румынская шинель и «порхвель», отличавшийся от обычной «замшной» сумки наличием нескольких отделений и подаренный ему в школе за то, что он хорошо учился. Однако до средней школы в районном городке Молотовское (ныне Красногвардейское) в «поршнях» добраться было уже проблематично — это около 20 километров. Там же находились всякие важные учреждения, включая райком комсомола, поэтому в комсомол вступали только самые неленивые — Горбачев был в их числе.
Позднейшая фотография дома, в котором вырос будущий глава СССР
Ставропольский край, с. Привольное, 1960-е
[Архив Горбачев-Фонда]
У жителей Привольного было в обычае жениться перекрестно: москали на хохлушках, а хохлы на москальках, но женихам на почве этих ухаживаний полагалось биться на кулаках на льду речки Егорлык. Горбачевы, они же Горбачи, дрались неохотно — брали умом. Они пришли в эту степь откуда-то со стороны Воронежа, их было много, целый бугор в Привольном так и назывался: Горбачевщина. Зато хохлы Гопкало, из которых отец Горбачева Сергей Андреевич взял себе в жены Марию Пантелеевну, были «повидней».
Жители села любили петь песни — «плакать», а наплакавшись, переходили на частушки. Горазд на них был и будущий президент СССР, которому отец, уходя на войну, купил балалайку, но строгая мама Мария Пантелеевна за матюги стегала его ремнем. После деккупации присланная женщина, назначенная председателем колхоза, запретила петь по ночам, чтобы не будить доярок, но в колхозе на этой почве случилось целое восстание — запрет был отменен.
Дом, в котором рос Горбачев, не сохранился, хотя сотрудники музея по рассказам жителей восстановили его место на давно распаханном бугре. Нашли и заброшенный колодец, откуда будущий генсек таскал зараз по четыре ведра: два на коромысле и два в руках.
Первое яркое воспоминание Горбачева в 1934 году — тогда ему было три года — лягушки, которых от бескормицы варил в котле его дед по отцу Андрей, и они всплывали, сваренные, белыми брюшками вверх. Он не рассказал, ел он их или нет, но понятно, что ему было их жалко: только что весело прыгали, может быть, он сам и помогал их ловить — и вот уже «белыми брюшками вверх». Вряд ли Горбачев вспоминал этих лягушек, когда вел переговоры о ядерном разоружении с президентом США Рональдом Рейганом, но мы вправе допустить, что как-то они и до Рейкьявика в 1986 году тоже допрыгали и какой-то эффект на мировое разоружение произвели.
Деда Андрея в том же 1934 году арестовали — он был противником коллективизации — и отправили на лесоповал, откуда через два года он вернулся с грамотами. Второй дед — Пантелей Гопкало — вступив в ВКП(б) в 1928 году, стал, напротив, председателем колхоза, а затем заведовал районным земельным отделом и переехал, видимо, на казенную квартиру в село Молотовское. Там, у деда с бабкой, Миша любил гостить, но в 1937-м Пантелея тоже арестовали как троцкиста. Он пробыл в тюрьме 14 месяцев, но вины не признал и вернулся к дочери в Привольное. Первым делом он собрал семью и рассказал, как ему ломали руку дверью, а внук, которому в ту пору было около девяти, внимательно слушал и запомнил этот рассказ «с печки». Дед его потом ни разу не повторял — он говорил, что «советская власть спасла нас, дав землю».
Горбачев пишет, что от расстрела, уже назначенного тройкой, деда Пантелея спас помощник прокурора, который вник в дело и переквалифицировал статью с политической на общеуголовную, и того отпустили. Фамилию этого человека Горбачев нигде не указывает, но в одном месте говорит, что именно ему, в числе других соображений, он обязан идеей поступать на юридический факультет. А в интервью моей приятельнице Валентине Лезвиной, опубликованном в «Ставропольской правде» к его 80-летию 2 марта 2011 года, Горбачев вспоминает, что, пока дед не вернулся реабилитированным, другие дети в селе с ним не играли и старались не разговаривать.
Эта фотография была сделана в райцентре в день проводов отца на фронт и отправлена ему почтой. Как мы знаем, во время атаки на фронте отец потерял сумку с документами, а эта фотография сохранилась — значит, он носил ее в кармане гимнастерки, отсюда и повреждения на ней
3 августа 1941
[Архив Горбачев-Фонда]
3 августа 1941 года отец, купив 10-летнему Мише в райцентре балалайку, ушел на фронт. От него приходили письма, которые Миша читал неграмотной маме, а летом 1944 года пришла бандероль с его документами. Думали, погиб, но оказалось, что просто потерял под обстрелом в боевой неразберихе сумку. В конце того же года Сергей Горбачев был тяжело ранен и в начале 1945-го вернулся в Привольное. Сын, которого кто-то успел предупредить, выбежал его встречать босой и в «замшной» рубахе, а отец обнял его, посмотрел и сказал: «Довоевались! Вот вам как жить» (из интервью Горбачева Таубману).
В 1942-м, когда в Привольное вошли немцы, они якобы заставляли 11-летнего Мишу щипать для них гусей, потому что у них во дворе стояла печь, в которой этих гусей было удобно жарить. Этот рассказ приводит без ссылки на источник ставропольский журналист Борис Кучмаев в книге 1992 года «Отверженный с божьей отметиной», пытаясь объяснить «страх, который въелся в Горбачева на всю жизнь». Но продолжалось это недолго: однажды ночью не то дед Пантелей, не то Мария Пантелеевна якобы развалили печь, списав акт вандализма на разбушевавшуюся корову.
Кучмаев, Горбачеву не симпатизировавший, был (он умер), тем не менее, журналистом добросовестным — мы будем ссылаться на его книгу еще не раз, и что-то такое от односельчан году в 1991-м он, значит, слышал. Это больше похоже на миф (особенно настораживает корова), но если что-то такое и было, вряд ли от мальчишки можно было требовать героического отказа от «коллаборационизма»: куда бы он, тем более внук председателя колхоза, делся? Однако сам факт четырехмесячного «нахождения под оккупацией», который вплоть до горбачевской перестройки каждый гражданин СССР обязан был отражать в многочисленных анкетах, несомненно, портил биографию будущего президента.
В 1944-м, когда война переместилась на Запад, 13-летний Горбачев, два года до этого только пахавший на корове и научившийся делать спички из начинки противотанковых гранат, сходил один раз в школу, но, ничего из урока не поняв, решил, что это дело какое-то несерьезное и хватит ему учиться, тем более что в старшие классы таскаться надо будет за 20 километров, а не в чем. Об этом он и объявил Марии Пантелеевне, но та, ничего не сказав, собрала в мешок какие-то вещи и ушла. Будущий генсек сидел, надувшись, а потом стал беспокоиться: на дворе уже ночь, а ее все не было. Наконец она вернулась и вывалила из мешка несколько книжек, которые где-то выменяла на вещи. И ушла спать. А Горбачев, как он пишет в мемуарах, перелистал одну книжку, другую, а третью вдруг стал читать и читал всю ночь, а утром отправился в школу.
Это важнейший поворот, и тут масса деталей, которые мы, увы, не сможем восстановить: куда ходила Мария Пантелеевна, обменяла ли она вещи (и какие) на книжки, или сначала продала вещи, а потом купила книжки, но тогда где в такое время? Но самое интересное — что это была за книга, которая так увлекла Горбачева? Хочется предположить, что это был учебник истории, но из интервью Лезвиной мы узнаем, что Горбачева так увлек «Русский язык».