В результате роста взаимной враждебности азербайджанцы стали уезжать из районов Армении преимущественно в азербайджанский город Сумгаит, где они рассказывали о насмешках и якобы (это точно не подтверждено) насилии со стороны армян. Сумгаит был основан в 1949 году как промышленный центр в 25 километрах от Баку с ужасной экологической обстановкой и крайней бытовой неустроенностью. Здесь жило около четверти миллиона человек, среди них 18 тысяч армян. В Сумгаите начались массовые митинги, зазвучали призывы «Смерть армянам!», произошли первые столкновения на этнической почве.
27 февраля 1988 года обстановка в городе вышла из-под контроля, и многотысячная толпа растеклась по улицам. Город перешел под контроль толпы, начались погромы квартир, избиения, изнасилования и убийства армян. Это продолжалось 28 февраля, полк внутренних войск был переброшен в Сумгаит самолетами лишь 29 февраля, но военнослужащие сначала не имели патронов и приказа на применение оружия, а с чем-то подобным им приходилось сталкиваться впервые. Погромщики вступили в столкновение с военными, среди которых тоже оказались пострадавшие. Погром стал затихать лишь поздним вечером 29 февраля, когда в Сумгаит были переброшены дополнительные десантные войска. По официальным данным Генеральной прокуратуры СССР, в ходе беспорядков погибло 32 человека — 26 армян и 6 азербайджанцев, но исследователи считают эти цифры сильно заниженными.
Траурное шествие в Ереване
1989
[Из открытых источников]
Весной и летом 1988 года продолжалось выдавливание и бегство армян с территории Азербайджана (около 500 тысяч) и азербайджанцев с территории Армении (около 300 тысяч). В Баку антиармянский митинг на центральной площади Ленина с мая стал постоянным, а с ноября непрерывным. Имели место случаи нападения на воинские подразделения и охотничьи магазины с целью захвата оружия. В осенне-зимний период эта активность спала, но летом 1989 года возобновилась вместе с притоком в Баку новых беженцев.
12 января 1990 года по бакинскому телевидению выступили представители радикального крыла Народного фронта Азербайджана: город заполнен бездомными беженцами, а тысячи армян продолжают жить в комфорте. 13 января на площади Ленина собралась толпа, выкрикивавшая лозунги «Слава героям Сумгаита» и «Да здравствует Баку без армян». Группы погромщиков растеклись по городу, заходя в дома и квартиры армян, что свидетельствовало о том, что их адреса им были кем-то заранее подсказаны. Точных данных о количестве погибших, в том числе сожженных и выброшенных из окон верхних этажей домов, нет, но их число приближалось к сотне.
Ввод войск в Баку
1990
[Из открытых источников]
Из-за невозможности в сложившейся обстановке провести полноценное следствие нет и точных данных о том, кто, не считая нескольких заметных радикалов-подстрекателей из Народного фронта Азербайджана, стали участниками погрома. Есть свидетельства журналистов, находившихся в то время в Баку, и правозащитников, приехавших туда вскоре, но использовать их можно лишь с большой осторожностью, так как свидетелю в такой ситуации почти невозможно не склониться на чью-то сторону. Есть сведения, что среди рабочих заводов в Сумгаите было много бывших заключенных и люмпенизированного населения, но вряд ли то же самое можно было сказать и о Баку. Жившие и побывавшие в то время в городе свидетели вспоминают, что в разных его районах события развивались не одинаково: больше всего жертв было в многоэтажных новостройках, между тем как в старых районах, где жители разных национальностей ходили в одни и те же школы и по-соседски знали друг друга, азербайджанцы часто приходили армянам на помощь. В целом это были «люди как люди, национальный вопрос только испортил их». Но так, если говорить с ними по отдельности, а в толпе они вели себя по другим законам.
Мне приходилось бывать в 1989–1990 годах и в Баку, и в Ереване. Власти в привычном смысле нигде уже не было, и любые контакты надо было находить через республиканские «народные фронты». В свою очередь, искать их штабы надо было в республиканских академиях наук, где они зарождались и крепли к выборам на Съезд народных депутатов СССР, так что встречаться приходилось сначала с интеллигенцией и профессурой двух республик. По обе стороны они вываливали целые кипы уже не только написанных, но и изданных исторических книг: в одних «научно» доказывалось, какие негодяи армяне, в других — какие головорезы азербайджанцы. Слушать речи этих профессоров было невыносимо, возражать бесполезно и рискованно. Были, конечно, и другие, но они благоразумно обходили штабы «народных фронтов».
Идеология национализма, какое-то время остававшаяся невостребованной, была подготовлена националистами-диссидентами. В этой среде встречались и не самые приятные люди, которые придерживались отнюдь не либеральных, но, напротив, радикально-правых взглядов. Не была исключением и Россия, где на этой почве выросло общество «Память» и в дальнейшем националистическая (и ставшая мейнстримом) ветвь православия. Интеллектуалы-националисты в среде московской или питерской интеллигенции в 70-е годы вызывали скорее снисходительную усмешку, но и интеллигенты не русских национальных корней были такому национализму в разной степени подвержены. И всем стало уже совсем не до иронии, когда произошло слияние этих радикалов с массами.
Горбачев рассчитывал, помимо его веры в здравый смысл «народов», вот на эту самую интеллигенцию. В мемуарах он описывает визит к нему поэтессы Сильвы Капутикян и журналиста Зория Балаяна в феврале 1988 года. Об их высказываниях в «долгом разговоре» Горбачев пишет довольно сдержанно, но я не сомневаюсь, что он испытал, может быть, не в такой же мере, но такой же шок, когда Капутикян в ответ на его замечание, что с национальными чувствами надо обращаться крайне осторожно, ответила: «Это ренессанс национальных чувств, какое тут может быть поджигательство!» Такое же чувство испытала, по ее свидетельству, и Раиса Горбачева, когда вместе с мужем приехала в Спитак, где в декабре 1988 года произошло страшное землетрясение, а местные жители на фоне развалин, из-под которых достали еще не все тела погибших, стали заговаривать с ней и Горбачевым о передаче Армении Нагорного Карабаха.
Днем 26 февраля 1988 года Горбачев выступил с телеобращением к народам Азербайджана и Армении, которое транслировалось в том числе на площади в Сумгаите. Вечером от него ушли несколько успокоенные Капутикян и Балаян, а сумгаитский погром начался ровно на следующее утро.
С вводом войск в Сумгаит Москва опоздала минимум на три дня, в Баку — на шесть дней. В результате штурма Баку в ночь на 20 января 1990 года погибли 134 и были ранены более 700 мирных жителей, погибло не менее 20 военнослужащих. В ту ночь я проснулся в бакинской гостинице от канонады и утром пошел пешком (транспорт не работал) в городскую больницу, где накануне главврач крайне неохотно разрешил мне встречу с избитыми армянами — там были в основном пожилые армянки (молодые бежали) в страшных синяках. Пройдя утром по сильно пострадавшему городу, заполненному возбужденной толпой, я снова пришел к главврачу, и он сопроводил меня в морг, окруженный теми, кто только что потерял родных. Я задавал им вопросы, и был момент, когда женщины-азербайджанки вот-вот готовы были разорвать меня живьем. Они были убеждены, что армянские погромы были организованы Москвой с целью оккупировать Азербайджан и не допустить его отделения от СССР.
Возможно, если бы силовые меры в виде введения чрезвычайного положения были приняты заранее, до начала погромов, это было бы лучше понято населением республики. Однако академические институты представили в ЦК записку, о которой рассказывал Евгений Примаков, ученые рекомендовали воздержаться от каких-либо действий, так как любое из них по принципу домино могло повлечь вспышки насилия еще примерно в 15 точках СССР.
Так и случилось. Сразу вслед за погромом в Баку беспорядки вспыхнули в Душанбе на почве слухов о массовом переселении сюда армян (на самом деле приехало лишь несколько семей). За недостатком армян досталось в основном русскому населению города — всего погибло 25 человек, сотни были ранены. В июне в киргизском городе Ош произошло побоище из-за земельных споров между киргизами и узбеками, затем распространившееся по селам, в результате погибло уже около 1200 человек. В июне 1989 года в Ферганской области узбеки стали громить дома турок-месхетинцев, выселенных сюда в 1944 году, число погибших неизвестно, но на территорию России было вывезено 16 282 гражданина этой национальности.
Еще часть межнациональных конфликтов в 1988–1990 годах только тлела, огонь вспыхнул после распада СССР: резня в Абхазии, расстрел так называемого автобуса (на самом деле грузовика с людьми) в Южной Осетии, вооруженный конфликт в Молдавии с русскими военными, населяющими Приднестровье. Мне случилось побывать в Осетии и Приднестровье. Тогда тяжелое вооружение еще не расползлось из военных частей, пушки стреляли болванками, а не снарядами, и по сравнению с тем, что пришлось потом увидеть в Чечне, это было еще «лайт», но кровь с тех пор лилась уже практически беспрерывно.
Сотни тысяч этнических русских и украинцев уехали из Казахстана и республик Средней Азии, да и из автономий Северного Кавказа, если не в связи с прямо угрожавшей им опасностью, то из-за резко изменившегося отношения к ним со стороны людей титульных национальностей. Все они, разумеется, проклинали при этом перестройку и лично Горбачева.
Его осуждают за нерешительность с применением силы — все это время он толковал, что решение надо искать политическим путем, что, когда экономическое положение в СССР улучшится, причины для межнациональных конфликтов отпадут сами собой. Это, вероятно, было правильно в теории, но не время было ею заниматься, когда пролилась или вот-вот прольется кровь. Но субъективно нерешительность Горбачева была связана с тем, что он в самом деле всегда испытывал отвращение к насилию и все еще верил в «здравый смысл народов».