Горбачев с Иоанном-Павлом II в Ватикане
1 декабря 1989
[Архив Горбачев-Фонда]
Горбачев с Франсуа Миттераном в Париже
4–6 июля 1989
[Архив Горбачев-Фонда]
Ведя переговоры с Горбачевым, Буш и другие лидеры западных стран (как, впрочем, и восточноевропейских, и любых других) должны были учитывать, что субъект «Горбачев» не равен субъекту «СССР», что его может сменить кто-то другой, кто откажется от его обязательств. В конце концов, очень скоро с мировой арены исчезнет и субъект «СССР», но в 1989 году это еще никому, кроме, может быть, отдельных экспертов, вообще не приходило в голову.
Для Горбачева успехи или неудачи во внешней и внутренней политике были теснейшим образом взаимосвязаны, но свои действия в этих разных сферах ему было сложно объяснить двум разным аудиториям: внутренней — зачем он идет на уступки еще недавним противникам в холодной войне, а тем, в свою очередь, — почему, например, он не проводит экономические реформы у себя дома, без чего невозможно было всерьез говорить о финансовой поддержке.
Успехи и неудачи Горбачева во внутренней и внешней политике не компенсировали друг друга, а порой, наоборот, меняли сумму его символического капитала в обратной зависимости. Так, объединение Германии, которое едва ли было бы возможно в такой форме и с такой быстротой вопреки воле Горбачева, подняло на небывалую высоту его моральный авторитет на международной арене, но не способствовало популярности в СССР. Чем восторженней за рубежом целые толпы приветствовали его криками: «Горби! Горби!», тем, пожалуй, больше недовольных внешней политикой отворачивалось от него внутри страны.
Сам он с удивление обнаруживал, что с Тэтчер и Колем им легче понимать друг друга, чем с членами Политбюро, а порой и с членами своей команды, например, с шефом КГБ Крючковым или маршалом Сергеем Ахромеевым. Горбачев все более оказывался «своим среди чужих, чужим среди своих». Тэтчер и другие западные лидеры увидели в нем «своего» по фундаментальным взглядам на добро и зло, а обо всем остальном, в принципе, можно договариваться, хотя это далеко не всегда просто: кроме ценностей, есть еще интересы как тех стран, которые представляли эти лидеры, так и собственные, в том числе карьерные, а иной раз в этот процесс встревали и уязвленное самолюбие, и самолюбование.
С королевой Елизаветой в Лондоне
5–7 апреля 1989
[Архив Горбачев-Фонда]
В зарубежных поездках Горбачев успевал вздохнуть полной грудью и зарядиться порцией оптимизма, но те понимание и поддержку, которые он находил за рубежом, во внутреннюю политику он переносил ошибочно.
Далее мы проследим за развитием важнейших «пар взаимоотношений», уделив особое внимание США и ФРГ, но имея в виду, что за кадром постоянно присутствуют и другие акторы, включая внутренних в СССР. Здесь обнаружится немало субъективных и даже случайных факторов — тем более важно понять, какие карты были сданы Горбачеву до 1989 года, то есть увидеть те структуры, в рамках которых этот актор только и мог действовать.
С Гельмутом Колем в Германии
1989
[Архив Горбачев-Фонда]
Авансы и долги
Так называлась опубликованная в июньском номере журнала «Новый мир» за 1987 год статья экономиста и писателя Николая Шмелева, впервые в открытой советской печати доказывавшего (со ссылками на Ленина) тупиковость социалистического пути и необходимость возвращения к рынку. Текст в размноженном виде ходил по Москве наряду с самиздатом, а в типографии газеты «Правда» был уже набран разгромный «подвал», но Горбачев, извещенный об этом, защитил одного из своих советчиков, и набор рассыпали.
Между тем статья основывалась на записках под грифом «для служебного пользования», которые Шмелев готовил для Горбачева, а тот отправлял их в корзину, о чем Шмелев вскоре рассказал в интервью на радио «Свобода». Но ни Шмелев, ни Горбачев не представляли себе в то время действительного объема долгов СССР перед зарубежными партнерами: эта информация была не просто «для служебного пользования», но до момента, когда уже при Ельцине перед Россией был снова поставлен вопрос о расчете по кредитам, ее в обобщенном виде в принципе нигде не существовало.
Съезд народных депутатов СССР, конечно, не был в полном смысле парламентом: не только из-за отсутствия внутренних институтов и правил, но и в силу того, что тема номер один для всякого представительного органа — это бюджет. Вопросы о нем на съезде, разумеется, задавались, но никто, даже если бы захотел, не был в состоянии на них ответить. Ни глава правительства Рыжков и никто другой настоящих цифр не знали, а стремительные изменения в отношениях как с другими странами, так и внутри страны, в частности набиравшая темпы инфляция, по ходу подсчетов делали их нерелевантными.
Лишь после распада СССР и согласованного решения о том, что его долги фактически возьмет на себя Россия (переоформление на нее долгов и активов других республик было завершено лишь в 1994 году), при российском правительстве была создана рабочая группа по внешнему долгу, которую возглавил Александр Шохин. В этой группе работал один мой приятель, попросивший его не называть, но подробно описавший и объяснивший мне для этой книжки ту картину, с которой их группе пришлось столкнуться.
После подключения к работе западных фирм и специалистов окончательная сверка долгов заняла около двух лет. Большинства документов, которыми располагал, скорее всего, только ЦК, после того как Ельцин 6 ноября 1991 года издал указ о запрете деятельности КПСС, так и не удалось найти. «Золото партии» осталось то ли мифом, то ли (скорее) так и не разгаданной тайной, а информацию о кредитах пришлось собирать со стороны зарубежных контрагентов, лишь частично во Внешэкономбанке. Общая картина оказалась пугающей.
Динамика внешнего долга СССР, по данным Мирового банка
[Из открытых источников]
Не считая объектов недвижимости, принадлежавших СССР за рубежом, наибольший объем предполагаемых активов занимали долги стран Варшавского договора и так называемых развивающихся стран Африки, Азии и Латинской Америки. Но что-то соцстраны в СССР тоже поставляли, а в результате перерасчета в доллары из рублей, к этому времени потерявших всякую цену, оказалось, что это был не актив, а пассив примерно на 25 млрд USD. Помощь «развивающимся странам», под видом которой скрывалось продвижение политических интересов СССР за рубежом, представала чаще всего в виде беспроцентных кредитов, о которых теперь проще было вовсе забыть — получить по этим долгам удастся не более 10 % от их суммы.
Долги по кредитам перед правительствами и банками западных стран на момент прихода к власти Горбачева в 1985 году составляли порядка 30 млрд долларов. Кредиты предоставлялись в основном ФРГ, но также и другими западноевропейскими странами и компаниями, в основном после 1975 года, когда СССР подписал Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинкские соглашения). В кредит, например, строились трубопроводы, которыми так гордился СССР, однако труб нужного диаметра производить здесь не умели, и их везли из Японии. Деньги в те годы давали в долг на фоне высоких цен на нефть, между тем период погашения кредитов пришелся как раз на конец 80-х, когда цена на нефть обвалилась и платить оказалось нечем.
Пока Горбачев еще не разуверился в «преимуществах социалистического способа производства», СССР попросил и получил на фоне доверия к политике Горбачева кредиты примерно еще на 60 млрд долларов. На них закупались не только продукты питания, медикаменты и ширпотреб, за которые затем можно было получить хотя бы рубли, но и производственные линии и целые прокатные станы. Экономический эффект от них в лучшем случае был бы отложенным, но в нарастающей неразберихе они часто оставались вовсе не распакованными.
Правительственные и коммерческие кредиты по линии США стали появляться только после встречи Горбачева и Буша на Мальте в конце 1989 года, результатом которой стала отмена специального законодательства США, запрещавшего оказание финансовой помощи СССР. Однако они были нужны и привлекались теперь для того, чтобы гасить долги перед прежними европейским кредиторами.
Правительства Гайдара, а затем Черномырдина в 90-е годы будут ломать голову, как реструктурировать эти долги, чтобы избежать общего дефолта (так называемые кросс-дефолты, когда в результате отказа в выплате одному из кредиторов другие получают право требовать досрочного возврата долга, уже имели место). Будут вестись сложные переговоры с Парижским и Лондонским клубами (соответственно о долгах перед государствами и банками), и окончательно Россия расплатится по этим старым долгам только к 2006 году на фоне снова взлетевших вверх цен на нефть.
Все это надо иметь в виду, оценивая реформы Гайдара и приватизацию «по Чубайсу», которые во многом, действительно, диктовались экспертами Международного валютного фонда, но таковы были условия установления с ним каких-либо отношений. Объективно Горбачев, конечно, виноват в том, что советские финансы оказались в таком состоянии. Субъективно — нет, до 1988–1989 годов он, видимо, верил внутренним заключениям ЦК, что с балансом активов и пассивов у СССР все не так уж страшно.
Это, например, позволило ему легкомысленно ответить госсекретарю США Джеймсу Бейкеру, который прилетал в Москву в мае 1989 года для подготовки встречи с президентом Бушем и в личной беседе посоветовал Горбачеву поторопиться с реформой цен: «С ценовой реформой мы опоздали лет на 20, так что еще 2–3 года она подождет». Увы, даже двух лет в запасе уже не было.
Дело тут не в расчетливости, хотя в отношениях между государствами и стоящими за ними или даже между ними на другом уровне крупными финансовыми субъектами (банками, промышленными группами, лоббистами, Джорджем Соросом) без расчетов тоже не обойтись. Будь то число боеголовок или показатели бюджетного дефицита/профицита — их надо считать.