На XIX партконференции в 1988 году Горбачев говорил: «Президентская форма правления в условиях нашего многонационального государства неприемлема и не вполне демократична, поскольку слишком большая власть сосредоточивается в руках одного человека… да и само слово „президент“ — это немного не согласуется с моими убеждениями». Спустя два года он добился учреждения Съездом народных депутатов СССР поста президента СССР, на который был выдвинут депутатской группой «Союз». Многие демократы увидели в этом попытку узурпации власти и отвернулись от Горбачева.
14 марта 1990 года на III внеочередном Съезде народных депутатов СССР после самоотвода Рыжкова и Бакатина за кандидатуру Горбачева на президентский пост было подано 1329 голосов, против 495. Однако из 2245 депутатов по списку 245 не присутствовали на этом заседании, 112 человек получили бюллетени, но от голосования уклонились, 54 бюллетеня оказались испорченными: уровень поддержки по сравнению с избранием на пост председателя Верховного Совета СССР девятью месяцами ранее сократился на треть, хотя формальный результат составил 73 % голосов.
Когда 12 июня следующего, 1991, года Ельцин будет избран президентом РСФСР с результатом 57,3 % голосов, но путем всенародного голосования, и точно так же укрепят свою власть президенты других союзных республик, станет понятно, что их уровень легитимности существенно выше; наверное, Горбачеву годом ранее тоже надо было рискнуть и установить порядок выборов самого себя прямым всенародным голосованием. Но это сулило верную победу еще в 1989-м, а в 1990-м было уже слишком рискованно.
Трудовая книжка Горбачева с записью о переводе на работу Президентом СССР
15 марта 1990
[Архив Горбачев-Фонда]
Оставив за собой и пост генсека ЦК КПСС, Горбачев скорее терял, чем наращивал это самую трудноуловимую легитимность. Вместе с тем, переместив высший пост из партийной системы в советскую, для чего фактически надо было лишь поменять табличку на дверях кабинета в Кремле, он не повторил ту же операцию по отношению к своему аппарату. Видимо, так он старался избавиться от зависимости от ЦК, но президентский аппарат, по сути, так и не был создан.
Параллельно с Политбюро, которое продолжало собираться, но уже не играло никакой роли в принятии им решений, Горбачев создал в качестве совещательного органа Президентский совет, который почти не собирался и уже в декабре 1990 года был заменен Советом безопасности. При этом верные члены его команды, включая Яковлева, остались за бортом, а из 8 членов, назначенных Горбачевым в Совет безопасности, пятеро спустя восемь месяцев войдут в состав попытавшегося сместить его ГКЧП.
Все это выглядело как лихорадочные ходы в цейтноте, попытки спасти уже безнадежную партию — пока в декабре 1991 года не упал «флажок».
История болезни
Зарубежные наблюдатели в 1990 году с удивлением отмечали, что Горбачев по-прежнему собран и уверен, но таков он был среди «своих», какими стали для него европейцы, а во внутреннем круге, становясь «чужим», он был все более велеречив — «исчерпал себя», как заметил Черняеву Яковлев. «Он перегружен, обозлен, растерян», — подтверждает Вадим Медведев. Грачев, близко наблюдавший Горбачева в этот период, напишет в своей книге, что тот «незаметно для себя из собирателя… души общества превращался в одинокого человека». Поразительное признание из того времени делает и сам Черняев: «Мне перестает хотеться ему служить. Конечно, всегда можно себя успокоить тем, что служишь не ему, а делу… Но все-таки служишь ты именно ему».
Дневник Черняева мы читаем в этом месте как историю болезни — его заметки, сделанные с очень близкого расстояния и в режиме реального времени, это диагноз, который Черняев ставит, в общем, не просто начальнику, а другу, а вместе с ним и всей переживающей кризис стране:
25 февраля: «Народ он оттолкнул пустыми полками и беспорядком, перестроечных партийцев — объятиями с Лигачевым; интеллигенцию — явной поддержкой Бондарева, Белова, Распутина; националов — тем, что не дает им полной свободы либо не спасает одних от других… Да, то, что олицетворяют Афанасьев и Ко, это уже партия. Партия низвержения существующего, партия демагогии, неизбежной в такой ситуации, — без нее к власти не прорваться… А у Горбачева утрачено чувство управляемости процессами. Он, кажется, тоже „заблудился“ (любимое его словечко)… Я перестаю понимать М. С.».
30 апреля: «Все думаю: сознательно он вел дело к идейно-психологическому развалу в обществе и сумятице в мозгах или так получилось? А он, как всегда, адаптировался и „оседлал процесс“? Впрочем, без этого никакого обновления не получалось бы. Даже поношение и дискредитация Ленина служат раскрепощению мозгов и утверждению „чувства полной свободы“. Вседозволенность работает на расчистку почвы для нового общественного сознания, действительно плюралистского и ни от кого сверху не зависящего».
В записке Горбачеву Черняев описывает цугцванг, в который тот попал, но хороших ходов и он предложить не может
20 февраля 1990
[Архив Горбачев-Фонда]
20 мая: «Попутно услышали такие его рассуждения „о своей доле“. Жизнь что? Она одна. Ее не жалко отдать за что-то стоящее. Не на жратву же или на баб только. И я ни о чем не жалею. Раскачал такую страну. Кричат: хаос, полки пустые! Партию развалил, порядка нет! А как иначе? История иначе не делается. И как правило, такие большие повороты сопровождаются большой кровью. У нас пока удалось избежать ее. И одно это уже колоссальное достижение. А дефициты и полки пустые переживем. Колбаса будет».
24 июня: «„Великий человек“ не смог удержаться на уровне своей великости, когда пробил час».
8 июля (XXVIII съезд КПСС): «Скопище обезумевших провинциалов и столичных демагогов… Масса жаждет крови… Горбачев изолирован. Прошли времена, когда в перерывах заседаний на него наваливались толпы с вопросами. Одиноко идет он за кулисы в сопровождении своего Володи (охранника). Жалко его. А это ужасно, когда жалко главу государства».
15 июля: «Съезд оставил удручающее впечатление. Конечно, сказывается и отношение Горбачева к людям, которые ему преданы до конца… Он начинает портиться, как все при власти. Жалко».
21 августа: «В день приезда в Крым в отпуск Горбачев озадачил меня статьей на тему „Рынок и социализм“. Через два дня я ему принес набросок. Он мне: „Ты меня неправильно понял. Возможно, я неясно изложил идею“. Через три дня я принес новый вариант. Покривился, хотя и сказал, что теперь уже вроде получается. Короче говоря, и хочется, и колется у него на эту тему. А главное, не получается сочетания двух слов в названии статьи».
1 сентября: «Сегодня в „Правде“ подборка писем трудящихся, из которых брызжет слюна на перестройку. Да, начинается путь на Голгофу… Ельцин получил кредит по крайней мере на два года, а у Горбачева кредит с каждым днем приближается к нулевой отметке. Ельцин паразитирует на идеях и заявлениях, на непоследовательности Горбачева. Все, что сейчас он провозглашает, все это говорил М. С. на соответствующих этапах пяти лет перестройки. Но не решался двигать, держала его за фалды идеология.
Лист верстки дневника Черняева
2006
[Архив Горбачев-Фонда]
Он наконец раскидал всех, с кем начинал перестройку, кроме Яковлева и Медведева. Все оказались за бортом, и все стали его яростными врагами, за которыми определенные группы и слои. Но растянул этот „процесс“ на три года. А надо было делать эту революцию так, как полагается делать революции. Власть на глазах уползает из рук. А он целыми днями совещается с разными представителями по экономической платформе и по союзному договору… кажется, потерялся и не знает, что и куда».
23 сентября: «Грядет революция. Та самая, которую вызвал Горбачев. Но он не ожидал такого и долго не хотел называть это сменой власти, тем более сменой строя. Да и сейчас продолжает говорить лишь о смене экономической системы. Нет, то, что происходит, действительно равно 1917 г., пусть „наоборот“».
14 октября: «Я надеялся, что, став президентом, он воспользуется этим и поднимется „над“ повседневным политическим процессом. А он, оказывается, имел лишь в виду получить возможность „руководить процессом“. Гибельная нелепость. Хватается за все: за партию, за парламент…»
22 октября: «Агентура КГБ доносит из разных концов Советского Союза, что Нобелевская премия для Горбачева оценивается большинством населения негативно. В „Таймсе“ статья под заголовком „Превозносимый в мире и проклинаемый у себя дома“ и портрет-шарж в виде памятника.
Я задал Горбачеву вопрос: а зачем Крючков все это собирает и кладет вам на стол? Зачем регулярно подсчитывают и несут вам опросы по областям и трудовым коллективам с 90-процентным отрицательным отзывом на Нобелевскую премию? Он мне в ответ: „Ты что, думаешь, я об этом не подумал?“ И продолжал листать… Где живет товарищ Горбачев? Или он уже затуркан настолько, что подмахивает что ни попадя представляемое ему Болдиным?»
15 ноября: «Вчера в „Московских новостях“ Амбарцумов, Быков, Адамович, Карякин, Афанасьев, Гельман и еще дюжина таких же, кого Горбачев в свое время обласкал, привлек, хвалил, защищал и выдвигал, выступили с обращением к народу и президенту и предложили ему уйти в отставку. Горбачев увидел в этом личное предательство.
В стране развал и паника. Западные газеты начинают публиковать о нем статьи без прежнего восхищения, а скорее с жалостью или с сочувственными насмешками как о неудачнике. Он повторяется не только в словах и манере поведения. Он повторяется как политик, идет по кругу. Он остался почти один».
5 декабря: «Пошли предательства. Предал Распутин своим выступлением на пленуме съезда писателей. Предает Фалин своим поведением и выступлениями на международном комитете Верховного Совета… Предательство этой суки Умалатовой, теперь члена ЦК КПСС, которую Горбачев сам лично вписал в „красную сотню“, чтобы она попала в народн