1990 год был, мне кажется, худшим для Горбачева — хуже 91-го, хотя тогда он окончательно потеряет власть. Для этой исторической личности в истории больше не было роли.
Арчи Браун — специалист по СССР и проницательнейший политолог, первым рассказавший Тэтчер о Горбачеве, на своем английском языке сказал о нем так: «Горбачев любил идеи». Вот, что тут верно и важно: он не любил власть. Он пробивался к ней с таким упорством и держался за нее, чтобы реализовать идеи. Сама по себе власть была ему не нужна и даже тягостна, а в ситуации такой турбулентности, какую он сам создал, удержать власть мог только тот, кто вцепляется в нее, как бульдог, мертвой хваткой. А идей в 1990 году у Горбачева не было. Или он их боялся, потому что эти идеи с неизбежностью влекли очередную смену верований, что и произойдет позже, уже после ухода из власти. Без идеи он был как проколотый воздушный шарик.
В этот период Горбачев во второй раз в жизни (первый раз, мы помним, это было в Ставрополе в 1968 году) всерьез задумался, не соскочить ли ему со своей траектории. 1 января 1990 года Черняев записал в дневнике: «М. С. мне, а потом Шахназарову, потом Яковлеву примерно месяца полтора назад сказал: „Я свое дело сделал!“ Поистине, так. Но не думаю, что он захочет уйти». И следующая запись от 25 февраля 1990 года: «Горбачев готов уйти. Великое дело он уже сделал, и теперь сам народ, которому он дал свободу, пусть решает свою судьбу… Как хочет и как сможет. Впрочем, держит его чувство ответственности…»
Черняев, как всегда, очень точен. Ответственность, о которой он говорит, это теперь не более или менее абстрактная ответственность за судьбу реформ, которые могут получиться, не получиться или получиться в той или иной мере. Теперь это ответственность за судьбу СССР, который в 1990 году очевидно начинает разваливаться и который Горбачев обязан спасти, придав этому процессу некую приемлемую форму. А больше некому, потому что его главные политические соперники делают ставку именно на развал Союза.
Глава 25Скрестить ужа и ежа (программа «500 дней»)
«Где этот парень?..»
В конце июля 1990 года помощник Горбачева по экономическим вопросам Николай Петраков, которого он привлек в свою команду лишь годом ранее, показал ему записку, составленную им совместно с Явлинским, который в это время уже вырос до уровня заместителя премьера в правительстве РСФСР. Горбачев был занят чем-то другим и сначала бегло заглянул в документ, но затем вчитался и вскинулся: «Где этот парень?!» — «Сидит у себя на работе», — сказал Петраков. — «Зови его скорее!». «Он выглядел, как шахматист, нашедший удачное продолжение для, казалось бы, проигранной партии», — свидетельствует Петраков.
Экономисты, анализирующие перестройку со своей точки зрения, расходятся в вопросе, можно ли было еще спасти советскую экономику в этот момент, но единодушны в том, что Горбачев мало в ней смыслил. Но он хотя бы старался вникнуть и задавал массу вопросов академикам Аганбегяну и Абалкину, хотя те тоже вряд ли могли выйти за пределы парадигмы плановой экономики. Что же касается Ельцина, то, как заметил Петраков, он не прочел ни одной страницы из двух томов предложенной ему программы «500 дней», не считая названия, которое ему понравилось. В любом случае для обоих лидеров и соперников на первом плане был политический аспект этого экономического плана.
Для Горбачева это был забрезживший шанс сохранить СССР, в котором производственные цепочки были выстроены так, что промышленные объекты в разных республиках сильно зависели друг от друга. Кроме группы Шаталина — Явлинского, план реформ, учитывающий эту взаимозависимость, предлагала команда Аркадия Вольского, который в 1990 году учредил «Научно-промышленный союз» (ставший затем Российским союзом промышленников и предпринимателей — РСПП) и даже собрал под его флагом всесоюзный съезд директоров предприятий — Горбачев выступил там с приветственным словом. Производственники хорошо понимали значение экономических связей и были готовы оказывать консолидированное давление на лидеров республик — в таком экономическом союзе были готовы участвовать даже республики Прибалтики.
Явлинский на 75-летии Горбачева (позднейшее фото)
2006
[Архив Горбачев-Фонда]
Явлинский не без труда сумел убедить Ельцина договориться с Горбачевым о совместных действиях. Горбачев сразу одобрил первые наброски и состав команды, которой было поручено срочно разработать проект программы «500 дней». Предлагая придать ей такую «календарную» форму, Явлинский исходил из того, что союзный премьер Рыжков тоже не понимал рынка, и для него все надо расписать так, как это делается в руководстве для пользователей, например, пылесоса: делай тогда-то так, а если что-то пойдет не так, то эдак.
«Плачущий большевик» Рыжков. Горбачев явно разочарован его выступлением на Съезде народных депутатов
1990
[Архив Горбачев-Фонда]
Проблема состояла в том, что Рыжков вовсе не считал себя недостаточно компетентным и вдобавок был очень обидчив. Две команды Шаталина — Явлинского и Рыжкова — Абалкина заперлись на разных правительственных дачах и не просто не взаимодействовали, но работали над своими программами втайне друг от друга, и Рыжков даже отказал Явлинскому в предоставлении нужных правительственных документов.
Программа «500 дней» предполагала приватизацию предприятий, хотя и не в такой резкой форме, как это будет сделано позже командой Гайдара и Чубайса, с последующим поэтапным отпуском цен. Это было откровенным возвращением к «капитализму», то есть рынку, тогда как Рыжков и Абалкин предлагали сохранить в ведущих отраслях экономики плановое начало.
Записка, которую второпях, от руки составил для президента по его просьбе участник совещания экономист Павел Бунич
1991
[Архив Горбачев-Фонда]
Как мы уже знаем из дневника Черняева, в августе в Крыму Горбачев попытался с его помощью написать статью о «социалистическом рынке», но из этого ничего не вышло. Заниматься демагогией было поздно, а совместить эти два начала оказалось невозможно. Это и был тот этап «смены верований», на котором в 1990 году Горбачев застрял — в этот раз его «компьютер» не сумел приспособиться к новому софту и завис.
Он прервал отпуск и 21 августа 1990 года вернулся в Москву. Встречая его в правительственной зоне аэропорта, Рыжков и Петраков успели переругаться, а как только Горбачев сошел с трапа, Рыжков потребовал выслушать их команду первой. Горбачев перевел разговор на другую тему, а из машины позвонил Петракову и назначил встречу с группой Явлинского на следующее утро, то есть до разговора с Рыжковым. Явлинский вспоминает, что все происходило так стремительно, что у них даже не было времени заехать домой переодеться, и в Кремль они приехали в джинсах и рубашках с короткими рукавами. Это не помешало очень уважительному разговору, в ходе которого Горбачев своими вопросами демонстрировал хорошее понимание программы.
В конце августа состоялась 5-часовая встреча Горбачева и Ельцина, в ходе которой они согласовали программу «500 дней» и остались настолько довольны друг другом, что Горбачев сказал Петракову: «Все-таки мы с Ельциным прошли одну школу, понимаем друг друга с полуслова».
На 29 и 30 августа было назначено заседание Президентского совета и Совета Федерации, но участники встречи успели ознакомиться лишь с кратким резюме программы «500 дней». Петраков подозревал, что Болдин, отвечавший за организацию встречи, специально пригласил на нее министров и экспертов, которые поддерживали программу Рыжкова — Абалкина. Встреча закончилась истерикой Рыжкова: «Уходить — так всем уходить! Все вместе разваливали, все довели до крови и экономического хаоса… Почему я один должен быть козлом отпущения?!» (цитирует Горбачев в «Жизни и реформах»).
Горбачев снова дрогнул и поручил Аганбегяну разработать единую программу на основе двух имеющихся, что означало, по сути, похоронить рыночную. Узнав об этом, Ельцин 11 сентября представил программу «500 дней» Верховному Совету РСФСР, который ее «утвердил» (в кавычках, так как впоследствии исполнена она не будет). Недолгий политический союз лидеров СССР и РСФСР таким образом был не просто разорван, но стал поводом для новых взаимных обвинений. Наблюдавшие за этим главы республик убедились, что координировать проведение реформ им придется, минуя федеральный центр.
Упущенный шанс
Известный экономист, работавший в команде Гайдара — Чубайса, рассказал, как позже на какой-то встрече смог задать Горбачеву долго мучивший его вопрос: «Почему вы отказались от программы „500 дней?“ Горбачев, тогда уже и сам многое переосмысливший, ответил: „Ну посмотри на себя! Как я мог доверить таким судьбу страны?..“»
Переводя это на язык Бурдьё, он объяснил, что команде Явлинского не хватило символического капитала: это были ребята в джинсах и в рубашках с короткими рукавами, а против них выступал премьер-министр и академики. Знание последних было иллюзорно, а власть реальна: это они решали, кто «знающий», а кто нет.
Переход к рынку в любом случае был неизбежен, но если бы Горбачев решился на это в сентябре 1990 года, он оказался бы не так болезнен, как в 1992 году, когда на отпуск цен и «шоковую терапию» вынужденно пошел Ельцин. За упущенные 15 месяцев республиканские банки, обретшие самостоятельность благодаря их переподчинению правительствам республик, накачали экономику безналичными деньгами, которые Госбанк СССР был вынужден превращать в наличные. По оценкам Алексашенко, отпуск цен в сентябре 1990 года мог бы спровоцировать инфляцию на уровне 50–70 %, а не 300 %, как это произошло в 1992 году. На таком фоне оставались и шансы на сохранение СССР в той или иной форме.
Я недостаточно компетентен в экономике, чтобы давать оценку программе «500 дней» и гадать о том, что было бы, если бы впоследствии между Явлинским и Гайдаром Ельцин выбрал первого. Как рассказал мне Явлинский, в конце 1991 года его пригласил Геннадий Бурбулис, у которого на столе лежало два проекта указа Ельцина о назначении премьером его или Гайдара. Но условием тогда была уже программа мгновенного отпуска цен, «шоковой терапии» и обвальной приватизации. Явлинский сказал «нет».