Мы ограничили биографии этих троих периодом, совпавшим с хронотопом Горбачева, когда они делали деньги, а не создавали себе публичную репутацию. Но обратим внимание и на дальнейшую судьбу этих троих, связанную не с коммерческими успехами, а с попыткой занять позиции в публичной политике.
Гусинский создаст медиаимперию и частное телевидение (старое НТВ). Березовский внедрится-таки во власть, став заместителем секретаря Совета безопасности и войдя в ближний круг Ельцина. Ходорковский решит вложиться — и не ради примитивного лоббизма, а с целью создания в стране нормальных представительных органов — в выборы депутатов Государственной думы. У Гусинского отнимут телеканал, недолго продержав в тюрьме, Ходорковского посадят на 10 лет, Березовский будет вынужден эмигрировать в Англию, где погибнет странной смертью. Печальный итог для всех троих будет связан с тем, что короткий период публичной политики быстро закончился, окно возможностей закрылось, а они, в отличие от более опытной «номенклатуры», этот момент проморгали.
Постсоветский средний класс
Эти и многие другие олигархи — а свои такие же разного калибра поднялись в каждом регионе и в каждой отрасли хозяйства — были талантливыми предпринимателями, мгновенно все схватывавшими и умевшими рассчитывать риски. Но первых успехов они могли достичь только в союзе с бывшей советской номенклатурой — теми, кто в рамках действовавших тогда правил мог принимать решения о судьбе собственности и денег. А никаких других денег и никакой другой заслуживавшей внимания собственности в СССР и не было.
«Красные директора», как стали называть руководителей предприятий при Ельцине, в большинстве не были хапугами — они руководствовались желанием спасти предприятия и коллективы в ходе приватизации по Чубайсу и мечтали сделать их процветающими. Но когда, скупив ваучеры, они превратили эти предприятия в свою собственность, оказалось, что производимая ими продукция не может конкурировать с импортом, хлынувшим из Турции и Китая. Иностранные инвесторы что-то не спешили в них вкладываться, на модернизацию оборудования просто не было денег.
Эти новые собственники — партийные секретари уровня обкомов и райкомов (не только первые), директора предприятий и их замы, секретари парткомов и профкомов, ректоры и деканы, начальники и завхозы военных частей и т. п. — вообще не понимали, что делать со свалившейся в их руки собственностью. Но тут им на помощь подоспели «комсомольцы», успевшие за пару лет преодолеть такую дистанцию в понимании рыночной экономики и финансов, какая и не снилась академикам — советчикам Горбачева. У них уже были деньги, которые они были готовы заплатить за сформированные пакеты акций, но их не заботили ни сохранение промышленного потенциала, ни судьба персонала — чаще всего новые хозяева перекупали предприятия под снос, чтобы на их месте воздвигнуть сначала рыночные палатки, а затем торгово-развлекательные комплексы и жилые кварталы для бывших торговцев из тех же самых ларьков.
А это «ваучер» — такой получили все граждане РФ. Но распорядиться ими по уму сумели единицы
1992
[Из открытых источников]
В это же самое время, как возвестил в своем знаменитом докладе «Состояние постмодерна» в 1979 году Франсуа Лиотар, случился «крах великих нарративов», в первую очередь коммунистического. Обетованные зори погасли, идеологических крыльев не стало, жизнь в постмодерне разбилась на «мелкие рассказы», в основном о том, как лучше устроиться здесь и сейчас. Советская номенклатура сообразила, что пора конвертировать символический капитал в экономический (см. концепт Бурдьё в главе 5), а то скоро и менять будет нечего.
Условные «комсомольцы», научив их, как лучше это сделать, рванули дальше к верхним строчкам списков «Форбс», а номенклатура, получив отступное, осталась посредине, образовав первую (хронологически) и основную когорту постсоветского среднего класса. В дальнейшем они ничего сами не придумывали и не производили, покупая только мелкие «бизнесы» под ключ и довольствуясь ролью рантье. Это позволило им в основном сохранить деньги и недвижимость при последующем переделе собственности уже в хронотопе президента Путина.
Первые олигархи были своего рода романтиками от бизнеса, игроками, для которых приумножение капиталов стало в большей степени средством самовыражения. Наигравшись в эту игру, многие из них захотели изменить страну, и у них были для этого необходимые задатки. Впоследствии первопроходцы нового русского капитализма были вынуждены или согласиться с новыми правилами игры («Я не отделяю себя от государства», как сказал в 2007 году алюминиевый король Олег Дерипаска), или кончили плохо (см. выше).
Представители бывшей средней советской номенклатуры были старше, опытней и разочарованней — у них, как правило, не было больших амбиций, им хватало тех кусков, которыми их по дороге наделяли летевшие куда-то вверх олигархи. Такие и осели в тех дворцах (которые в нашем литературном примере видят в окна машины Горбачев с Раисой), при этом проклиная Горбачева за то, что он лишил их символических регалий, а без них им и коньяк «Наполеон» с черной икрой в глотку не лезут. Смотрите-смотрите, Михаил Сергеевич, это то, что вы проглядели. Как, впрочем, и большинство из нас.
Но «красные директора» — не самая активная часть постсоветского среднего класса. Другую и гораздо более опасную его половину образовали те, кто приватизировал не собственность бывшего советского государства, а его функции в сфере контроля, надзора, административного правоприменения, правосудия, составления разного рода баз данных, выдачи всяческих разрешений и предоставления разного рода льгот.
Коррупция по наследству
Лев Тимофеев, заслужив себе такое право двумя годами лишения свободы, едва ли не прославляет тех, кого в СССР клеймили как дельцов, а он придумал для них точное слово «ПРЕДпредприниматели». Он приходит к заключению: «Теневые отношения были важнейшей органической частью коммунистической системы, и когда вся система в целом была снята, теневая сфера осталась как самая прочная, как самая жизнеспособная ее институциональная сердцевина».
Однако эти отношения, долгое время развивавшиеся под прессом запретов и уголовного наказания, были пропитаны духом подполья, а часто и откровенного криминала. В легальное поле они тоже вырвались агрессивно, со стремительностью джина, выпущенного из бутылки. Этот предпринимательский дух был совсем не тем, какой Макс Вебер в своем классическом труде «Протестантская этика и дух капитализма» описал как трудолюбие и скромность. Благородное слово «труд», прежде слишком замусоленное ленинизмом, вместе с крахом СССР вовсе исчезло из лексикона бывших советских людей.
На плечах нового класса предпринимателей, которые, может быть, поначалу и мечтали о честном и прозрачном бизнесе, в постсоветскую Россию ворвались и те, кто сам ничего не производил, а только оказывал «предпредпринимателям» незаконные услуги или просто закрывал глаза на их запрещенную в СССР деятельность. Это были не только рэкетиры и бандиты, быстро изменившие свои привычки и запросы сообразно новым возможностям, но и многочисленное чиновничество и, конечно же, «силовики».
Социолог Вадим Волков в книге «Силовое предпринимательство» указывает, что раздел сфер влияния («крыш» — это слово он, впрочем, выводит из лексикона разведки) завершился съездом преступных авторитетов в 1979 году в Кисловодске — как раз вотчине Горбачева. А как только старавшиеся прежде быть малозаметными, как подпольный миллионер Корейко из романа Ильфа и Петрова, предприниматели легализовались в конце 80-х, их атаковали шайки рэкетиров, ряды которых множили экономические сложности и общий развал правоохранительной системы тех лет.
Постепенно и параллельно с ростом предпринимательства, указывает Волков, стихийный рэкет приобретал формы организованных преступных сообществ, которые претендовали на доли в бизнесе, а впоследствии, уже в 1992 году и позже, легализовали свои доходы в акциях приватизированных предприятий, как бы изначально инфицировав экономику ельцинской России криминальными деньгами и соответствующими им «понятиями».
В какой-то момент уже ельцинская и даже путинская администрация столкнулись с дилеммой: надо ли чистить экономику от этих нездоровых элементов или интегрировать их. Пожалуй, уже и дилеммы не было: экономику, как доменную печь, невозможно было остановить на ремонт, и прежняя теневая ее часть внесла свой код в ДНК того рынка, который образовался на развалинах СССР. Об этом предупреждал и доктор юридических наук, криминолог, впоследствии начальник главка по борьбе с организованной преступностью МВД СССР Александр Гуров в двух интервью Юрию Щекочихину («Лев готовится к прыжку» и «Лев прыгнул»), прогремевших в «Литературной газете» в 1988 году. Но тогда мало кто к нему прислушивался, предполагая, что «невидимая рука рынка» сама как-то отделит агнцев от козлищ.
В 2001 году Лев Тимофеев и философ профессор Игорь Клямкин издали книгу «Теневая Россия» на основе интервью с предпринимателями, проведенными ими в конце 90-х — еще в ельцинском и частично горбачевском хронотопах. Респонденты подробно описывали в самых разных сферах — в образовании, медицине, промышленности и торговле и, разумеется, в суде и полиции (тогда — милиции) — практики «мздоимства» (законных услуг за взятки) и «лихоимства» (незаконных услуг) со стороны нового (и даже успевшего количественно вырасти) российского чиновничества.
Эти теневые отношения (фактически — институты), в отличие от демократических, совершили успешный «транзит» (о теории транзита мы поговорим в заключительной главе 30) из брежневского в горбачевский СССР, а затем в ельцинскую и путинскую Россию — даже их участники физически часто оставались теми же самыми. Возвращение к рынку изначально сопровождалось этой коррупционной наследственностью, которая в дальнейшем продолжала развиваться, паразитируя на монополизации большинства источников прибыли и на патрон-клиентских пирамидах, которые частично сохранились, а частично были построены заново с невиданной прежде откровенностью.