Уже в начале 90-х прежние маргинальные коррупционные обычаи стали приобретать устойчивую форму «понятийного права». Появилась своеобразная фигура «решалы» — посредника между экономическим капиталом и властью, обеспечивающего конвертацию разных видов капитала, которая вскоре станет фактически главным российским «институтом».
Быть может, самое интересное в исследовании Тимофеева и Клямкина — опрос, проведенный среди тех, кто в конце 90-х был готов голосовать на президентских выборах за Жириновского (националисты), Зюганова или Лужкова — Примакова (левые), Кириенко или Явлинского (правые) и за генерала Лебедя (сторонники твердой руки). Во всех этих категориях респонденты в большей или меньшей степени поддерживали или, во всяком случае, не отвергали незаконные практики, приносящие пользу обеим сторонам коррупционных контрактов. Вот за это российские избиратели в конечном итоге и проголосуют.
Знаменосцы у разбитого корыта
Маркс с Энгельсом, заметившие в своем «Манифесте», что «эксплуататоры» всякий раз сами себе выращивают могильщика в рамках тех экономических формаций, в которых они доминируют, оказались правы и на этот раз. Советская номенклатура, в большинстве своем им и став, подготовила в рамках «развитого социализма», с одной стороны, успешный класс пред-предпринимателей, а с другой — класс «красных директоров», ставших рантье, и нового ненасытного чиновничества.
Они и образовали массу тех, кто в постсоветской России занял, во всяком случае в имущественном отношении, нишу «среднего класса». Но это, по сравнению с классическим буржуазным обществом, совсем другой средний класс: менее всего заинтересованный в развитии демократии и прозрачного рынка. В части действующего чиновничества всех уровней, включая политическое руководство и его аппарат, судей и полицейских разных мастей, этот класс, напротив, заинтересован даже в возвращении советских паттернов. Старая элита, потерявшая тешивший ее прежде «великий нарратив», разочарованная и заливающая ресентимент коллекционным шампанским, скоро создаст вместо демократического и правового государства основанный на монополизме и клиентелизме коррупционный строй — привычный для себя, но до той поры невиданный по масштабу.
По ходу этой эпопеи, растянувшейся на три разных хронотопа, больше всех пострадала интеллигенция, как отмечает Грачев, предмет «религиозной веры» Горбачева и Раисы Максимовны. Исключая тех, кто вовремя поставил вперед материальные интересы и тем самым, по сути, перешел в другой социальный класс, интеллигенция, в первую очередь самая массовая — техническая, оказалась у разбитого корыта. И этого «предательства» Горбачеву значительная ее часть до сих пор не может простить.
Среди моих одноклассников и приятелей юности есть и те, кто, потеряв работу в 90-е, спился, есть те, кто, схватив клетчатые клеенчатые баулы, рванул в Турцию челноком за шубами, а потом на базар, кто-то удачно поучаствовал в приватизации и прожил оставшуюся часть жизни в покое и довольстве. А один чуть было не стал олигархом в алюминиевом бизнесе и вдруг году в 96-м пропал. Мы думали, вдруг его убили, ан нет: он без ума влюбился в украинскую актрису, все бросил и уехал в Киев, поскольку та не соглашалась уйти из театра. К сожалению, в 2020-м он умер от ковида… Сашка! Царствие тебе Небесное, ты вовремя понял, что в этой жизни по-настоящему ценно!
А был еще Вовка — ко времени перестройки уже ведущий конструктор вертолетных двигателей. В результате реформ он арендовал гараж и стал чинить машины. Я к нему заезжал по делам своей капризной «девятки» и просто так посидеть — машины он чинил гениально, выпивал душевно, приговаривая: «Мы с тобой люде небогатые… Но и не бедные!» Потом военная промышленность встала с колен, и он вернулся к вертолетам. С тех пор я его больше не видел: то ли иномарки перестали ломаться, то ли еще что, даже не знаю…
В чем еще оказался прав Маркс, так это в том, что материя (экономика) и на этот раз снова превозмогла «дух». В чем он ошибался, так это в своей вере в людей: в «Манифесте», получив вдосталь свободного времени, которое является у них с Энгельсом мерилом общественного прогресса, люди бесклассового будущего читают книжки, осваивают новые интересные профессии, музицируют, в общем, живут богатой интеллектуальной жизнью. Увы! Технический прогресс уже подарил жителям развитых стран столько свободного времени, что аж тошно, но в первые ряды по посещаемости вышли почему-то не образовательные или интеллектуальные, а развлекательные и порнографические сайты.
Ту же фатальную ошибку веры в человечество вслед за Марксом повторил и Горбачев. В своем последнем эссе «Понять перестройку, отстоять новое мышление», опубликованном в 2021 году, он продолжает настаивать: «Мы, инициаторы перестройки, знали, что люди, получив свободу, проявят инициативу и энергию созидания». И далее: «Были ли мы наивны в своей вере в человека, в творческий потенциал народа?..»
Ответ Горбачева — нет: «В руководстве страны, в Политбюро наивных людей не было». Мой ответ: да, там был по крайней мере один такой, лучше сказать простодушный («нищий духом» в терминах Нагорной проповеди). Расширяя свободу, Горбачев был уверен, что советские люди, получив ее от него в дар, станут строить социализм. В 1985 году для такой веры, может быть, и были остаточные основания, но в 1989-м социализм был уже полностью дискредитирован.
Глава 27Сход-развал (январь — август 1991)
Балтийский путь
1991 год начался для Горбачева крайне драматично — с событий в Вильнюсе, где при штурме советскими войсками и специальными подразделениями КГБ телевизионного центра в ночь на 13 января погибли 14 его защитников, один боец «Альфы» и почти полторы сотни людей было ранено.
Литва, Латвия и Эстония были лидерами процесса отделения от СССР, но здесь он имел свою специфику. Эти республики были присоединены к СССР перед Второй мировой войной, здесь широко использовались национальные языки, имели влияние католическая и протестантская церковь, были живы и традиции довоенной демократии. Присоединение республик Прибалтики к СССР никогда не признавалось законным странами западной демократии.
23 августа 1989 года, в 50-ю годовщину подписания пакта Молотова — Риббентропа, по которому к СССР перешли территории этих государств, а также часть Польши, народные фронты Латвии и Эстонии и аналогичная организация Литвы «Саюдис» организовали живую цепь под лозунгом «Балтийский путь» протяженностью 670 км, в которую встало до 2 млн человек — четверть населения советской Прибалтики. В дальнейшем Верховные Советы этих республик методично продавливали акты о независимости, на которые Верховный Совет СССР отвечал актами о признании их незаконными, но до января 1991 года все происходило в основном мирно.
Процесс отделения прибалтийских республик тогда объясняли «ростом националистических настроений», противопоставляя им «советский интернационализм», но это неточно. Прежде всего то, что для федеративного центра представало как национализм, с точки зрения жителей этих республик (необязательно только титульной нации) выглядело патриотизмом — они отстаивали свою родину и право жить на ней по-своему. С другой стороны, «социалистический интернационализм» часто служил прикрытием для чисто имущественных претензий: это «наш» (русский) завод, хотя и на «вашей» земле; это «наша» (отвоеванная отцами) земля на Рижском взморье, раз на ней расположен советский военный гарнизон; мы всю жизнь отдыхали в этом санатории, поэтому он тоже «наш».
Главную проблему создали волны миграции русских (украинцев, белорусов — тогда это было тождественно) в прибалтийские республики, где они не ассимилировались, а продолжали пользоваться русским языком и сохраняли свой стиль жизни, не всегда совпадавший с национальными. Огромные волны такой миграции прокатились в первые послевоенные годы из России и Украины в Прибалтику, Западную Украину и Молдавию, значительные были связаны с крупными стройками и, конечно, с созданием военных объектов и гарнизонов при них. Эти русскоязычные имели в Прибалтике работу и закрепленное за ними жилье, у них здесь родились дети (чаще всего также не владевшие национальными языками). Со своей субъективной, да чаще всего и с объективной, точки зрения, они не были ни в чем виноваты перед теми, в ком под влиянием перестройки проснулись националистические (= патриотические) чувства и кто в одночасье решил отказаться от пользования русским языком.
За региональными националистическими (= патриотическими) силами стояли и директора, и коллективы предприятий, которые все больше чувствовали себя и уже становились по факту их собственниками. Интернационализм поддерживали военные, которых в Прибалтике было очень много и для которых служба в этих цивилизованных краях с возможностью осесть здесь на постоянное место жительства представлялась своего рода заслуженной привилегией. В отличие от Средней Азии, которая для городов России и Украины оставалась где-то далеко, в Прибалтику все постоянно ездили, и события здесь в Москве и других российских городах воспринимались как близкие. Российские демократы активно поддерживали требования прибалтов, а консерваторы столь же активно требовали покончить с народными фронтами.
Акты о придании эстонскому, литовскому и латвийскому языкам статуса государственных были приняты зимой 1988 — весной 1989 года, что сильно затрудняло жизнь тем, кто этих языков не знал: они в одночасье оказались как бы иностранцами, не способными даже подать заявление о ремонте протекшего унитаза. Факты вежливого прибалтийского хамства в отношении русскоязычных тоже имели место, и можно не сомневаться, что Крючков и Болдин намеренно выпячивали их в справках для Горбачева.
На провозглашение Литвой независимости в марте 1990 года Горбачев ответил указом «О дополнительных мерах по обеспечению прав советских граждан, охране суверенитета Союза ССР на территории Литовской ССР», после чего в апреле началась частичная энергетическая блокада Литвы. Советские десантники захватили несколько партийных зданий, а 500 литовцев в знак протеста сожгли на площади свои военные билеты. В июне Горбачев предложил ввести мораторий на Акт восстановления государственности Литвы в обмен на восстановление поставок энергии, Верховный Совет Литвы с этим согласился, но 28 декабря 1990 года отказался от моратория в одностороннем порядке.