К середине девяностых годов предприимчивые финансисты, имевшие доступ к закрытой информации довели свою локальную эффективность до совершенства. Они научились жить в стране, в которой не умело жить подавляющее большинство населения.
Теперь уже, когда поступки Михаила Ходорковского времен приватизации принято считать преступлениями, а об аналогичных поступках всех остальных думать не приказано, театральный режиссер Светлана Врагова в телевизионной программе Андрея Караулова «Момент истины» впервые рассказывает, как Банк МЕНАТЕП отобрал у нее квартиру. Она говорит, что ей не повезло жить от Банка МЕНАТЕП в непосредственной близости в прекрасном старом доме.
И Банк МЕНАТЕП решил расселить ее дом, купив каждому жильцу квартиры в других районах, а дом забрать себе. Светлана Врагова говорит, что из всего ее подъезда выселяться в другую квартиру отказались только она и сосед ее сверху. Сосед вскоре был убит (Светлана Врагова не утверждает, что убийцы имели отношение к МЕНАТЕПу). А она сама однажды вернулась домой с дачи и застала свою квартиру разоренной. Мебель и библиотеку куда-то вынесли, стены сломали. У дверей стояли охранники Банка МЕНАТЕП, милиция только смеялась, когда Светлана Врагова требовала принять у нее заявление, что квартира разорена. Если верить этому рассказу госпожи Враговой (а я верю), то наверняка у Банка МЕНАТЕП выселение жильцов было как-нибудь законно оформлено. Эффективнее было госпоже Враговой выехать в другую квартиру, пока просили добром.
Неэффективно было упираться и хотеть жить в квартире, где прожила пятнадцать лет. Не стоило вообще иметь человеческие чувства — они не эффективны.
Однако же госпожа Врагова говорит, что, оставшись бездомной, стала звонить своим высокопоставленным друзьям-чиновникам. Вот это было уже по-настоящему эффективно: кто-то из высокопоставленных друзей госпожи Враговой позвонил кому-то из начальников МЕНАТЕПа, и МЕНАТЕП купил госпоже Враговой хорошую, по ее выбору и в удобном для нее районе, квартиру взамен захваченной.
Госпожа Врагова рассказывает, что через несколько лет встретилась случайно с Михаилом Ходорковским на приеме в Кремле. И Ходорковский извинился.
Он, вроде бы сказал: — Простите, я не знал, что это были вы.
И если он действительно так сказал, то слова его значили: «простите, я не знал, что выселяю из дому сильного и эффективного человека, одного из нас, избранных». И если он действительно так сказал, то, стало быть, все еще не понимал, что человека нельзя выселять из дому, не потому что он сильный, эффективный или избранный, а потому что он человек.
В этой истории я всем сердцем сочувствовал бы Светлане Враговой, если бы не два обстоятельства. Во-первых, ничего с тех пор не изменилось: сейчас начнется коммунальная реформа, тысячи людей будут выселены из домов, где прожили жизнь, и Светлана Врагова, вероятно, не станет звонить за всех этих бездомных своим высокопоставленным друзьям, как не звонит уже теперь за бездомных беженцев и бездомных офицеров, потому что не слуга ведь она беженцам и бездомным.
Во-вторых, Светлана Врагова подписала открытое инспирированное Кремлем письмо, одобряющее арест Ходорковского. Зачем? Поступила на службу к государю? Средневековая этика? Ходорковский уже осужден, он уже в тюрьме, зачем пинать поверженного? Хорошо ли русскому интеллигенту восславлять тюрьму и суровость суда, если на памятнике Пушкину написано: «восславил свободу», «милость к падшим призывал»?
К середине девяностых предприимчивым финансистам удалось разобраться и с приватизацией той собственности, которую коммунистическая Дума ревностно, но бездарно от приватизации оберегала — с нефтью, с металлами, с землей.
Либеральный политик Немцов убеждал красный парламент, что нельзя же устраивать приватизацию наполовину и даже удачно шутил про коммунистов: «Они говорят, что земля — это мать, ее продавать нельзя. А в аренду сдавать можно?» Крупнейшие нефтяные и металлургические предприятия страны не приносили прибыли.
Предприимчивым финансистам больно было на это смотреть, понимая, сколько пропадает денег. Но увещевания и шутки Немцова не помогали выставить нефтяную и металлургическую отрасли на продажу.
Помогла блестящая, хоть и донельзя циничная идея предприимчивого финансиста Владимира Потанина, главы ОНЭКСИМ банка. Говорят, это именно он придумал залоговые аукционы. Государство не могло продать нефтяные компании и металлургические заводы частным лицам ни за ваучеры, ни за деньги. Но закон не запрещал государству попросить у частных банков денег взаймы под залог нефтяных компаний и металлургических заводов. А потом, когда оно, государство, не в состоянии будет вернуть долг, отдать, соответственно, заложенные нефтяные компании и металлургические заводы.
Идея была блестящей. Президенту Ельцину не хватало только повода, чтоб отважиться на воплощение такой отчаянной схемы приватизации предприятий, которые парламент запретил приватизировать. И повод нашелся. В 1995 году коммунисты триумфально выиграли парламентские выборы, а либералы позорно их проиграли.
Михаил Ходорковский пишет в статье «Левый поворот», («Ведомости» от 01.08.2005, привожу с сокращениями): «… Я хорошо помню мрачноватый январь 1996-го. Тогда большинству либералов и демократов (а я, конечно же, не слишком вдумываясь в трактовку слов, относил себя и к тем и к другим) было трудно и тоскливо на душе от безоговорочной победы КПРФ на думских выборах — 1995. Но еще больше — от готовности многих и многих представителей ельцинского истеблишмента выстроиться в очередь к Геннадию Зюганову и, не снимая правильной холопской улыбки, получить прощение за все прежнее свободолюбивое буйство…
… В ту пору у меня и моих единомышленников не было ни малейшего сомнения, что Зюганов выиграет предстоящие президентские выборы. И вовсе не потому, что Ельцин, как тогда казалось, то ли тяжко болеет, то ли сурово пьет, то ли попросту утратил интерес к продолжению своей власти…
… К середине девяностых стало ясно, что чудо демократии как-то не задалось. Что свобода не приносит счастья. Что мы просто не можем быть честными, умеренными и аккуратными по буржуазному…
… И потому я в числе еще 13 крупных (по тем временам) бизнесменов подписал в марте 1996 года почти забытое сейчас обращение „Выйти из тупика!“ Идея письма была проста… Президентом России должен оставаться Борис Ельцин — как гарант гражданских свобод и человеческих прав. Но премьер-министром, причем, несомненно, с расширенными полномочиями, должен стать глава КПРФ… Нужен левый поворот, чтобы примирить свободу и справедливость, немногих выигравших и многих, ощущающих себя проигравшими от всеобщей либерализации.
Компромиссный (и исторически оправданный) тандем Ельцин-Зюганов, как всем известно, не состоялся. Почему — лучше знают те, кто в отличие от меня был вхож в Кремль. Может быть, виноваты ближайшие ельцинские соратники, которые не хотели ничем делиться, пусть даже и ради предотвращения затяжной нестабильности. А может — Геннадий Зюганов, который то ли не хотел договариваться, будучи на 100 % уверен в собственной победе, то ли… просто не хотел власти в России, прозорливо боялся этого страшного бремени».
Конец цитаты. У меня несколько другие сведения.
Полагаю, Михаил Ходорковский, хоть и считал себя либералом и демократом, не видел катастрофы в приходе коммунистов к власти: они были старые его знакомые, бывшее райкомовское начальство. Конечно, Ходорковский хотел бы продолжения либеральных реформ, связанных с именем Ельцина, но не имел ресурсов остановить Зюганова. А какой же толковый бизнесмен станет ввязываться в драку, не имея ресурсов. Вот и подписал письмо «Выход из тупика», предлагая Ельцину и Зюганову договориться. Возможно, это было очень мудрое письмо. Не знаю, было ли оно реалистичным. Подписав его, Ходорковский поехал на международный экономический форум в Давос.
Там в Давосе на одном из банкетов столик Михаила Ходорковского оказался рядом со столиком, за которым сидели бизнесмен Борис Березовский и финансист Джордж Сорос. Сорос вспоминает, что спрашивал тогда Березовского, понимает ли тот, что, придя к власти, коммунисты в считанные дни растопчут либеральную экономику, демократию, свободу слова и самого Березовского. (К слову сказать, может, и не растоптали бы, у коммунистов ведь тоже не было ресурсов, чтоб кого-нибудь растаптывать.) Березовский вроде понимал, но не видел ресурсов для противостояния. Ходорковский, не знаю, участвовал ли в разговоре или просто слушал.
Знаю только, что чуть ли не в тот же вечер Борис Березовский, богач, по тогдашним меркам, и владелец «Первого канала» телевидения пришел к врагу своему, тоже богачу, по тогдашним меркам, и владельцу телеканала НТВ Владимиру Гусинскому. Для красочности рассказа хотелось бы, конечно, чтоб Березовский пришел прямо с банкета в помятом смокинге и с бутылкой коньяка в руке, а Гусинский чтоб встретил его в халате и шапочке для душа, но не знаю, как было дело. Знаю только, что медиамагнаты и вчерашние враги договорились: победа коммунистов на президентских выборах — это не дай бог, и надо поддержать президента Ельцина. Знаю также, что к их договору присоединились постепенно и другие крупные российские бизнесмены, включая Михаила Ходорковского. Это была отчаянно-рискованная игра. Рейтинг популярности Ельцина был 4 %, а рейтинг популярности Зюганова 35 %. Но предприимчивым финансистам девяностых не привыкать было к отчаянно-рискованным играм. Тем более что в обмен на поддержку ельцинский Кремль обещал самое заветное — приватизацию нефтяных скважин и металлургических заводов.
В статье «Кризис либерализма…» Михаил Ходорковский пишет: «Мне ли, одному из крупных спонсоров президентской кампании 1996 года, не помнить, какие поистине чудовищные усилия потребовались, чтобы заставить российский народ „выбрать сердцем“?!» Я тоже помню. «Выбирай сердцем» — это был главный лозунг ельцинской кампании. Лучшие журналисты, совсем недавно получившие свободу слова и прямой эфир, искренне — я уверен — искренне полагали, что надобно не пустить во власть Геннадия Зюганова, потому что придет и отберет и прямой эфир, и свободу слова. Лучшие журналисты думали, будто спасают свою профессию и свою страну, а на самом деле губили и то, и другое.