– Знаешь, Михась, я всё ещё не верю, что мы с тобой смогли провернуть такое количество дел. И что ты так себя поставил, что сейчас являешься одним из самых популярных и уважаемых людей Питера.
– Да ладно свистеть, Санёк! Скажешь тоже, популярный! Я же не артист или эпатажный представитель богемы. Вот Григорий Распутин это да, это популярный человек. А известен я среди публики только благодаря продолжающейся газетной шумихе.
– Не скажи, газеты, конечно, способствуют росту известности, но это не самое главное. Тут другое – твоё поведение будит глубинные чувства человека. Надежда появилась у людей, что наконец-то России повезло, и появился «помазанник Божий». Я встречаюсь с множеством людей, и с работягами, и с интеллигенцией, и с торговцами, так вот все они мечтают, чтобы Николашка сдох, а на его место пришел Михаил Александрович.
– Мы же договорились, Кац, что не будем подсиживать Николая II. Предотвращаем революции и последующий за ними бардак, и всё, дальше занимаемся своими личными делами. Ты прогрессорством, ну а я жизнью истинного аристократа и мецената. Понимаешь, не желаю я быть самодержцем и большим боссом.
Мы, как водится, начали переругиваться с моим другом, но тут в кабинет вошла Наталья, и Кац, как истинный джентльмен, чтобы не мешать своему начальнику прощаться с женой, вышел из комнаты. И правильно сделал. Прощанье было бурным, коньяк во мне взыграл, и я, как уже бывало, овладел графиней Брасовой прямо на кресле. Конечно, неправильно сделал, но не удержался. И уже после этой выходки в стиле поручика Ржевского мы начали прощаться как нормальные люди. А расставались надолго, по крайней мере до конца войны. Наталья с сыном уезжали в Англию, ну а я, как истинный аристократ и защитник семьи и родины, на войну с супостатами. В общем, как и положено по сценарию этого времени. Вот только я ему не соответствовал – всё никак не удавалось из себя выжать скупую мужскую слезу.
К санитарному поезду, на котором я и выезжал в сторону фронта, меня сопровождал Кац. Он сегодня от меня отходил всего один раз – когда я прощался с женой. Не мог парень наговориться – боялся мой друг остаться один в этом чужом мире. В общем-то, я тоже. Уж, казалось бы, все наши дальнейшие действия были обговорены, но всё равно было жутко оказаться одному в совершенно чужой реальности. Наверное, поэтому мы уже в который раз обговаривали способы связи. Хотя что их обговаривать, в этом времени существовало только два способа связаться друг с другом. Почта, если нужно было подробно изложить свою мысль, или телеграф – но это только для экстренной связи. В нашем положении любой вид связи требовал шифровки. Шифр мы разработали. Конечно, он был дилетантский – Кац урывками, буквально на коленках что-то там нахимичил. И так, что любой специалист способен расшифровать его попытки поиграть в конспирацию. Но я был уверен, что наши вряд ли будут изучать переписку великого князя. А враги если даже расшифруют письма, всё равно не поймут молодёжный сленг будущего. Вот с телеграфом всё сложнее – там нужно выражаться понятными в этом времени словами. Вот мы, сидя в «роллс-ройсе», уже в который раз и уточняли, какие слова и выражения будем использовать в срочных сообщениях.
Слава богу, что перед таким ответственным выездом нас заботило только это. Самыми противными делами занимались другие. Хозяйственные заботы взял на себя Димыч, да именно так я начал называть своего денщика – ефрейтора Дмитрия Первухина. Организационно моим выездом на фронт руководил прапорщик Хватов. За ним было и обеспечение охраны. Санитарный поезд № 157, на котором я и выезжал в Могилёв, был сформирован на средства Михаила Александровича, то есть мои. Обустройством этого госпиталя на колёсах и снабжением его всеми необходимыми материалами занималась Наталья. Поиском и наймом медицинского персонала руководила тоже моя супруга. Так что это был, можно сказать, семейный эшелон, и не было никаких проблем зарезервировать в нём купированный вагон и прицепить грузовую платформу, на которой перевозился «форд». А ещё, и на этом настоял мой друг, первым вагоном эшелона являлась контрольная платформа. Боялся Кац нового покушения на великого князя и таким нехитрым способом хотел обезопасить эшелон, на котором уезжал его друг, от фугаса на железнодорожных путях. Я тоже где-то, как-то конспиратор и поэтому поддержал его маразматическую идею. Действительно смешно, что в это время кто-то захочет пустить под откос санитарный поезд с громадными красными крестами на вагонах. Я согласовал, с кем требуется, что в этот раз 157-й санитарный поезд проследует до Могилёва и заберёт раненых для лечения в столице, именно там. А в ставку мне нужно было явиться в первую очередь. Во-первых, конечно, доложиться Верховному главнокомандующему Николаю II, ну и пообщаться с братом. Во-вторых, требовалось окунуться в атмосферу ставки, понравиться генералитету и, глядишь, с кем-нибудь подружиться. Я даже для этого вёз с собой ящик французского коньяка.
Бубнёж моего друга не давал сосредоточиться. Только я собрался послать Каца к чёрту, как «роллс-ройс» остановился. Мы подъехали к стоящему в тупике санитарному поезду. Паровоз был уже под парами, нас ждали. Это не предполагало долгих проводов, поэтому прощанье с Кацем было коротким – я хлопнул по плечу своего друга, сказал «пока» и вышел из автомобиля. Совершенно в духе XXI века и без всяких сантиментов 1916 года. А вот встречали меня у купированного вагона санитарного поезда, в духе этого времени. Вдоль вагона выстроились все, и моя команда, стоящая в нормальном воинском строю, и обслуживающий персонал госпиталя, толпившийся табором сразу за строем бойцов спецгруппы. Колоритное, надо сказать, зрелище. Я чуть не расхохотался, когда увидел стоящего в кожанке, с гордо выпяченной грудью ефрейтора Первухина. Но не кожаная куртка вызвала мой внутренний гогот, а громадная кобура, болтающаяся чуть ли не у колена моего денщика. Наверное, он был очень горд, что нацепил куртку военлёта, громадные галифе гвардейца и вооружился неизвестно где добытым маузером, ручка которого торчала из огромной деревянной кобуры.
Да и вообще строй спецгруппы смотрелся брутальной группой каких-нибудь чекистов. Все в кожаных куртках, полученных со склада офицерской школы, опоясанные широким ремнём с кобурой для нагана. Тяжёлое оружие, карабины для самых метких стрелков и ружья-пистолеты были оставлены в вагоне. Я специально провёл с прапорщиком Хватовым беседу, что негоже светить перед окружающими наше новое оружие. Пусть враги до последнего не знают, что небольшая группка русских солдат в кожанках может уничтожить целую роту отборной пехоты. Вот ребята и стояли вооружённые одними револьверами, обмундированные в форму лётного состава. Но гляделись они гораздо внушительней, чем стоявшие вслед за ними санитары и прочие нижние чины, обслуживающие санитарный поезд. Не говоря уже о женском контингенте этого передвижного госпиталя. Это своеобразное построение персонала санитарного поезда и спецгруппы закончилось быстро. Я опоздал на семь минут, а график движения по железной дороге требовалось соблюдать. Только произнёс приветственную речь и пожал руки врачам передвижного госпиталя, как паровоз загудел, это так машинист предупреждал, что пора по вагонам – семафор даёт добро на движение.
Путешествовал я как настоящий магнат – в отдельном купе, с великолепным сервисом и с мощной охраной. Вот только сервис был сильно навязчив. Только я задумаюсь, размышляя о дальнейших планах и о судьбах страны, как раздвижная дверь приоткрывается и говорящая рыжая голова елейным тоном спрашивает:
– Ваше высочество, расстягайчика не желаете? А может быть, чёрной икорки? Говорят, этот продукт очень пользителен при болях в животе! Глашка мне сказала, что вам лучше всего кушать расстягаи и зернистую чёрную икру. От паюсной в животе кишки слипаются.
От такой длинной, можно даже сказать, медицинской фразы мой денщик даже икнул. А меня достала эта навязчивая забота рыжего служаки, может быть, это и было принято в этом времени, но я-то не привык к такому обращению. Особенно раздражал звук, раздающийся от касания деревянной кобуры о дверь купе. Ефрейтор в вагоне не снял свой маузер – хотел даже среди своих выглядеть грозно и круто. Настоящий «мачо», едущий на войну. Это было, конечно, по-детски, трогательно и смешно, но доставало и мешало сосредоточиться. Обижать большого ребёнка не хотелось, да и, может быть, своим негодованием я нарушил бы существующую традицию отношения генерала к заботе своего денщика, поэтому я довольно мягко сказал:
– Дима, расстегай и чай давай, а вот икры и прочих продуктов, которые тебе надавала Глафира, пока не нужно. И ради бога, поменяй маузер на наган – не положено ефрейтору ходить с таким оружием, тем более по вагону. Да и зря я договаривался с начальником Петроградского гарнизона, генералом Кобаловым, чтобы вам выдали кожаные куртки. Спецгруппа теперь выглядит как стая чёрных ворон. Ладно, прибудем в корпус, всех переодену в казацкую форму. Думаю, на террористов она будет оказывать большее впечатление, чем одежда авиаторов. Уже будут остерегаться покушаться на великого князя, когда рядом находятся такие орлы.
Я усмехнулся, и в этот момент раздался скрежет, Первухин вылетел из проёма дверей, как пробка у взболтанного шампанского, а я благодаря тому, что сидел, просто кувырнулся из кресла и ощутимо приложился плечом об стену купе. Ругаться матом от боли я начал уже в процессе движения. А когда выбрался из купе – прекратил. Начал озираться, пытаясь понять, в какое дерьмо я вляпался на этот раз. Окна были целые, разрушений в вагоне я не заметил. Мой денщик болтался на каком-то шнуре метрах в двух от меня. Приглядевшись, я понял, что это ремни кобуры, которые зацепились за ручку соседнего купе. Так что не зря ефрейтор нацепил маузер с болтающейся кобурой. Если бы у него была кобура с обычным наганом, то так легко от резкой остановки он бы не отделался. Летел бы метров десять, пока тамбурная дверь не выбила бы из него мозги. Но долго над этим я не размышлял, сам метнулся к двери тамбура, одновременно выт