Клембовский даже несколько растерялся от того, как легко ему удалось убедить меня отказаться от идеи остановки наступления противника путем проведения рейдов по его тылам. Видно, плохи были дела у командующего 8-й армией генерала Каледина, если Клембовский согласился, что корпус будет контратаковать германцев разрозненно, а не мощным кулаком. Пусть даже полками, но лишь бы не дать метастазам паники проникнуть в глубь нашей территории и поразить личный состав частей фронта. Вот с этим я был согласен. Бессилие недавних победителей очень плохо скажется на моральном духе всех военных, да и гражданских тоже. По-видимому, решив, что он добился от командира корпуса согласия контратаковать прорвавшихся германцев, Клембовский начал сворачивать разговор. Тем более я ему сказал, что начну действовать, как только наша беседа завершится.
Я и начал действовать, только не так, как думал Клембовский. Из того, что пообещал начальнику штаба фронта, я собирался выполнить только одно – лично выехать в 8-ю армию и уже там решить, как использовать дивизии корпуса. А формально я уже наполовину выполнял обещание, данное Клембовскому, – 2-я бригада 9-й кавалерийской дивизии уже была на пути к месту прорыва германцев. Оставалось собраться самому и во главе оставшихся подразделений дивизии тоже выступить в район Киселин, где и был нанесен удар, прорвавший оборону 8-й армии.
Первое, что я сделал после разговора с Клембовским, это вызвал в штаб прапорщика Хватова и в присутствии Юзефовича присвоил ему звание поручика и назначил командиром мехгруппы. После чего вместе с новоявленным поручиком направился в штаб этой самой мехгруппы, где, поставив всех офицеров в шеренгу, зачитал приказ, подписанный мною и начальником штаба корпуса, о назначении поручика Хватова командиром этого подразделения. Бывший командир мехгруппы капитан Пригожин назначался зампотехом. Это было новое для этого времени наименование, поэтому даже сам капитан не понял – это повышение или понижение в должности. Как бы то ни было, зато звучит красиво – зампотех мехруппы. К тому же после оглашения приказа я с Пригожиным провел беседу, и капитан понял, что ему лучше быть зампотехом, чем командиром мехгруппы. Во время беседы с Пригожиным я думал: «Что же ты творишь, Мишка? Наверняка ведь генерал-лейтенант и командир корпуса не имеет права присваивать звания, тем более перескакивать в этом деле через ступеньку. Получается, веду себя, как хочу – чистый самодержец, мать твою!» Но потом я сам себя начал убеждать, что все это не самодурство, а необходимая вещь, чтобы не допустить падения страны в пропасть гражданской войны. Если мы сейчас не допустим большого отступления Русской армии, то и просадки настроения народа не будет. Глядишь, и армия поверит в себя, что она может противостоять лучшим частям германцев. А тогда любые пропагандисты будут выметены из частей, как это происходит в моем корпусе. Тогда и царь пойдет навстречу, утвердив мои кадровые решения. А чтобы это произошло, нужны победы – с Хватовым это возможно, а с Пригожиным никак. Командира спецгруппы я хорошо знал и доверял ему. Хватов кремень-мужик, выполнит любое приказание, даже положив за это свою жизнь, а капитан Пригожин, хотя и хорошо разбирается в автомобилях, но в людях не очень. Провести его подчиненному ничего не стоит, а если капитан об этом даже узнает, то в силу мягкости своего характера он это спустит на тормозах. Постарается не заметить, как его обвели вокруг пальца, а если нарушение невозможно утаить, то Пригожин обычно ограничивался воспитательной беседой с подчиненным.
Конечно, меня беспокоило допущенное нарушение регламента, и я ждал, что начальник штаба укажет мне на это. Но либо его выбил из колеи разговор с Клембовским (Юзефович говорил с ним перед тем, как меня вызвали в штаб), либо начальник штаба корпуса находился полностью под влиянием великого князя и считает истиной все, что бы ни делал брат императора. Меня бы устраивал второй вариант. Но я не стал забивать голову этим вопросом – принял как данность, что Юзефович без всякого нажима тоже подписал приказ о присвоении Хватову звания поручика и назначении его командиром мехгруппы. Для меня это было важно. Я давно хотел сменить Пригожина на надежного человека. И резкое обострение ситуации заставило меня пойти на нарушение устоявшихся правил присвоения чинов. Не до этого было – промедлишь сейчас, умоешься кровью в 1917 году. Не мог я идти в бой, имея за спиной подразделение под командой мямли Пригожина. А я хотел, отправляясь в 8-ю армию, взять с собой и мехгруппу. Конечно, не для того, чтобы с ходу атаковать прорвавшихся немцев, а скорее для разведки. В настоящее время реальных фактов не было – только слухи о большом наступлении германцев и агентурные данные разведки, какие силы могут осуществлять это наступление.
Перечисленные Клембовским свежие, недавно прибывшие с Западного фронта армейские группы германских войск внушали, конечно, уважение, но не факт, что все они приняли участие в этом наступлении. Вполне вероятно, что за этим ударом последует еще один. Немцы еще те затейники, и вполне вероятно, что удар по 8-й армии рассчитан на то, чтобы русские бросили все свои резервы, чтобы купировать прорыв фронта 8-й армии. Только свежие силы Русской армии завязнут в боях в полосе 8-й армии, последует не менее сильный удар в другом месте. И крыть его уже будет нечем. Мне вспомнилась беседа с командующим 11-й армией генералом Сахаровым. Его армия располагалась в центре фронта. Делясь воспоминаниями о былых сражениях, он рассказал, как в мае его армия успешно наступала, но потом под контрударами противника (из состава армейской группы генерал Бем-Эрмолли и Южной армии генерал Ботмера) наступление было приостановлено. Сейчас по данным армейской разведки стало известно о прибытии нескольких эшелонов со свежими германскими частями. И Сахаров мне заявил, что, несомненно, вскоре последуют новые мощные удары противника. Генерал предположил, что к противнику подошло не менее двух германских дивизий и вскоре они ринутся на позиции его армии.
Так что вполне вероятно, что как только корпус завязнет в боях в месте прорыва германцев, противник нанесет не менее мощный удар в полосе 11-й армии. А я обещал Сахарову, что в случае наступления противника в полосе его армии в штаб корпуса сообщат об этом по радиотелеграфу, и не менее бригады кавалерии тут же выступит ему на помощь. Подводить командующего 11-й армией было нельзя. Кровь из носа, а бригаду в 11-ю армию послать было необходимо. Вот я и начал выполнять это обещание. И решил послать не бригаду, а целую дивизию, а именно Туземную. Не поверил я Клембовскому, что противник бросил все силы на прорыв обороны 8-й армии. У немцев хорошо поставлена агентурная разведка, и они хорошо знают, что тот район буквально напичкан русскими войсками, и успешное наступление с далеко идущими целями вряд ли возможно. На относительно небольшом участке фронта сосредоточено три армии (3-я, 8-я и Особая армия). И в случае крупного прорыва армии будут друг другу помогать. Это Клембовский знал о разложении наших солдат, что они стали нестойкими и могут, выдержав пару-тройку атак, потом, плюнув на всё, дезертировать, оголив фронт. А немецкие генералы наверняка получали доклады о моральном состоянии противостоящих им войск, но будучи военными профессионалами, они не могли все яйца складывать в одну корзину. Тем более германские генералы знали, с каким ожесточением всего пару месяцев назад русские солдаты атаковали Ковель, да так, что этот важный стратегический пункт еле-еле удалось удержать. С чего бы этим хорошим воинам суметь за два месяца так разложиться, что при виде немецких солдат броситься наутек, оставив свои позиции. Эти соображения и заставили меня направить Туземную дивизию в полосу 11-й армии. С Сахаровым было согласовано место, где 2-й кавалерийский корпус мог концентрировать свои силы в ожидании массированных атак неприятеля.
Решение о передислокации Туземной дивизии было связано с тем, что я хотел продолжать осуществлять свой план, несмотря на желание командования фронта. Может быть, я был неправ, и такие профессионалы, как начальник штаба фронта и его командующий, знали лучше об опасности мощного удара германцев в районе Ковеля, но я все-таки жил в будущем и знал, что никакого грандиозного наступления противника не будет. К сожалению, история Первой мировой войны прошла мимо меня. Сейчас я об этом очень жалел. Но как бы то ни было, о событиях, повлиявших на историю, я знал больше Клембовского и военного гения Брусилова. А успешное наступление германских войск на юго-западном направлении однозначно осталось бы в истории. Я своим решением не направлять весь корпус на ликвидацию прорыва линии обороны 8-й армии в районе Киселин не нарушил историю, ведь мне было известно, что полнокровная Туземная дивизия через месяц будет направлена на помощь Румынскому фронту. А если бы она приняла участие в контратаках в районе Киселин, то потери бы не позволили направить ее на другой фронт. Так что у меня было обоснование частичного игнорирования распоряжений, исходящих из штаба фронта. Направляя Туземную дивизию в полосу 11-й армии, я действовал не просто так. Это была своеобразная перестраховка, на случай если разум совсем покинет руководство фронта. Если в штабе фронта узнают, что на отражение наступления германцев вышел не целиком 2-й кавалерийский корпус, а только небольшая часть его, то наверняка последует уже жесткий приказ направить все силы на отражение наступления германцев в полосе 8-й армии. Если я собираюсь на место боев, то противодействовать этому приказу не смогу, а Юзефович однозначно выполнит это распоряжение штаба фронта. А если Туземной дивизии не будет в Житомире, то немедленно направить ее на явно проигрышную операцию не получится. Так же, как не получится быстро собрать 6-ю Донскую казачью дивизию. Даже если бы я пожелал, не смог бы это сделать. Только вчера дивизия приступила к разработанной мной программе обучения. Смысл ее заключался в отработке полками самостоятельных действий. То есть полки должны были скрытно совершать стоверстные марши, а потом учебный бой по захвату охраняемого объекта. Думаю, даже сам командир Донской дивизии вряд ли бы нашел свои полки, совершающие скрытный марш. Когда учения закончатся, полки, конечно, найдутся, но