ию из-за границы» [33].
Калинин работал и жил в постоянном напряжении, каждую минуту ожидая нового внезапного ареста. Донимали бесконечные вызовы в полицию, куда переслали для ознакомления и контроля его «тифлисское дело». Короткие вечера, а главным образом воскресные дни он тратил на встречи с людьми. Создана была и марксистская боевая группа. На одном из собраний члены ее договорились о правилах конспирации: партийных псевдонимах, паролях, явках. Каждому члену давалось боевое поручение. Прежде всего нужно было достать гектограф, шрифт, мастику, бумагу для листовок.
С гектографом, на удивление, дело оказалось проще всего: его доставил с одним из очередных рейсов из петербургской организации «свой» человек. С шрифтом и мастикой пришлось помучиться. Выручили местные типографские рабочие. Они просто-напросто выкрали необходимое количество мастики и шрифта. Все необходимые к гектографу принадлежности изготовили на заводах. Валик же принялись делать прямо на квартире у Калинина — он снимал в подвале две комнаты за пять рублей в месяц. Комнаты мгновенно заполнились едким и густым дымом. Когда мастику начали выливать в форму, раздался стук в дверь. Калинин, оглядевшись, быстро убрал компромат под кровать, помощников вытолкнул в соседнюю комнату и только тогда открыл дверь. На пороге стоял жандарм, пришедший с очередным извещением о вызове на допрос по «тифлисскому делу». Калинин с полным безразличием и одновременно неподдельно печальным голосом пожаловался на печку, которая неизвестно отчего дымит и воняет. Жандарм посочувствовал, потоптался немного и ушел.
Через несколько дней свеженькие прокламации, напечатанные на эстонском языке, заполнили железнодорожные мастерские. В них говорилось о невыносимых условиях труда, о сверхурочных работах, за которые не платили ни гроша. Они призывали бороться и за 8-часовой рабочий день, и за другие экономические права рабочих. Однако завершались они тем, что во всех бедствиях народных обвиняли царя и «прогнивший политический строй России».
Гектограф пригодился и для распространения материалов «Искры». Как только приходил очередной номер, Калинин передавал его на перевод наиболее важных материалов эстонским товарищам. После этого материалы размножались на гектографе в виде листовок. По вопросам поступления «Искры» Калинин переписывался с секретарем редакции Надеждой Константиновной Крупской. Очень быстро «Искра» стала широко известна в Ревеле. Регулярно из Петербурга поступали посылки с революционной литературой.
«Август из Ревеля» (таков был его подпольный псевдоним) настолько тщательно соблюдал конспирацию, что охранка долго не могла «прицепиться» к нему. В конце концов жандармам это удалось только с помощью провокатора.
Как-то к Калинину приехал Николай Янкельсон, вместе с которым работал на Путиловском заводе, одно время жил у него, а памятным июлем 1898 г. вместе с ним был в первый раз арестован. От радости не спросил даже, почему тот оказался в Ревеле. Радушно встретил его, привлек к работе, доверил переписку с «Искрой». Провокатор знал даже, в каком потайном кармане носит Калинин особо важные документы, нелегальную литературу. Мог ли он подумать, что еще три года назад Николай не выдержал угроз, струсил, поддался уговорам, польстился на полицейские денежки?[34]
В конце декабря 1902 г. Михаил Иванович тайно выехал в Петербург за книгами, газетами, листовками или, как тогда говорили социал-демократы, за «литературой». Новый 1903 г. встретил у друзей — беспартийных и партийных товарищей с Трубочного завода, которые оживленно обсуждали злободневные вопросы политической жизни, обращались к историческим и литературным темам. На другой день, нагруженный литературой, Калинин вернулся в Ревель. Литературу удалось быстро раздать, частью припрятать. Как обычно, вышел на работу, стоял у станка. Вдруг, будто из-под земли, по бокам выросли два жандарма. Третий бросился к пиджаку, висевшему на гвозде, и сразу — в потайной карман. А там — пусто. Только свою осведомленность выдал сыщик. Обыскали и повели домой, где и продолжили обыск. Жандармы попались добросовестные. Рылись в комнате, все перевернули… а улик нет. Молча, с тупой настойчивостью пересматривали книжку за книжкой. Отобрали книг пятьдесят, показавшихся подозрительными, сложили аккуратной горкой. Дело двигалось к благополучному завершению. Разочарованный полковник сел к столу составлять протокол. Непроизвольно выдвинул ящик письменного стола и ахнул от изумления: в нем нелегальные брошюры, а под ними — шифр для тайной переписки!
Заключен Калинин был в городскую тюрьму, что находилась в Вышгородском замке. А тут еще 15 января 1903 г. полиция, ведя расследование в отношении арестованной дочери П. Лаврова Марии Негрескул — руководительницы подпольного кружка «Объединение революционных сил, памяти Петра Лаврова» обнаружила в записной книжке Марии зашифрованный адрес Калинина. На допросах Калинин не признал себя в чем-либо виновным. Объяснил, что брошюры присланы ему по почте от неизвестного адресата, а как его адрес попал в записную книжку Негрескул, понятия не имеет[35].
21 января 1903 г. Калинина привезли в Петербург под усиленным конвоем и снова бросили в дом на Шпалерной[36]. Здесь он узнал об аресте соратников[37]. Дом был знакомым, однако порядки в нем изменились: книги для политических выдавали с ограничениями, свиданий почти не разрешали, чуть какой протест — в зубы. Во время коротких прогулок Калинин постарался связаться с другими арестованными, подговорил их объявить голодовку в знак протеста против издевательств. Шесть дней лежал Михаил пластом, в рот не брал ни крошки, выливая пищу в парашу. Обеспокоенное тюремное начальство торопилось возбудить ходатайство о переводе его в другую тюрьму.
Как-то раз щелкнул замок, вошел стражник: «Иди в контору, без вещей». Пошли через подвалы. Но вместо конторы вывели во двор, посадили в карету и повезли в сопровождении конвоя — 30 солдат со штыками. Даже шапки не дали надеть. Так Калинин оказался в «Крестах» — одной из самых страшных, по режиму и обстановке, тюрем России. Поместили его в одиночную камеру. Везде короткие тюремные прогулки здесь продолжались всего 15 минут. В душных и тесных одиночках заключенные изнемогали от недостатка воздуха, от голода, от побоев, от безделья: книги категорически воспрещались.
Ревельская городская тюрьма (Вышгородский замок). 1900-е
[Из открытых источников]
Тюремный комплекс включал два пятиэтажных крестообразных в плане корпуса (традиционная для того времени планировка тюремных зданий, их форма определила название тюрьмы), в которых было 960 камер, рассчитанных на 1150 человек. В одном из корпусов на верхнем этаже изначально находилась пятиглавая церковь Святого Александра Невского. Здесь содержались только совершеннолетние подследственные, которые обязаны были работать. В основном сюда сажали политических заключенных, приговоренных к одиночному заключению. В камере — Евангелие, миска, кружка и ложка. Вещи, как и одежда заключенного, должны были лежать в строгом порядке, иначе — наказание. Действовала тюремная лавочка, где можно было заказать или купить продовольственные товары. Во время Февральской революции 1917 г. восставшие освободили всех заключенных. В ноябре 1918 г. тюремный храм был закрыт, с его куполов были демонтированы кресты, помещение стало использоваться как клуб. В советское и постсоветское время, вплоть до декабря 2017 г., здание по-прежнему использовалась как тюрьма.
Петербургская тюрьма «Кресты»
Фотограф К. К.
1906
[Из открытых источников]
В июне случилось невиданное даже для кровавых «Крестов». Во время обеда Михаил Иванович услыхал вдруг дикие вопли в коридоре. Прислушался. Тюремщики избивали кого-то. В настороженной тишине крик о помощи был столь страшен, что нервы не выдержали. Забарабанил кулаками в дверь, закричал неистово: «Прекратите, изверги! Прекратите!» И вся тюрьма всколыхнулась, закричала, застучала, затопала… На этажах захлопали двери. В камеры вбегали озверевшие тюремщики, хватали людей, волокли их по полу, били ногами куда попало. Добрались и до камеры Калинина. Ворвались сразу восемь надзирателей во главе с начальником тюрьмы. Без лишних слов навалились, начали бить. Били долго, упорно, методично, подхлестываемые молчанием теряющего сознание сидельца и хриплыми выкриками начальника тюрьмы: «Так им и надо, мерзавцам! Я им покажу революцию!» Минут через десять на Михаила натянули смирительную рубаху, поверх связали веревками, а потом бросили в подвал, где валялись еще человек сорок избитых.
Месяц после этого пробыл Калинин в «Крестах». А когда несколько оправился, его вызвали в охранное отделение, располагавшееся на Мойке в доме князя Волконского, где держали до ночи. Потом явился один из помощников начальника охраны и сказал:
— Вы свободны. Немедленно возвращайтесь в Ревель.
— Да куда же мне сейчас идти? Ведь глухая ночь.
— Нам до этого дела нет, — отрезали охранники.
Пришлось идти в город и как-то перебиваться в ожидании. Спустя несколько дней, 23 июля, Михаил Иванович уже шагал по знакомому Ревелю. Посетил полицейское управление, отметившись о приезде. Начальник Эстляндского губернского жандармского управления доносил в Департамент полиции: «Привлеченный при С.-Петербургском губернском жандармском управлении к дознанию по обвинению в государственном преступлении и отданный под особый надзор полиции крестьянин Тверской губернии, Корчевского уезда, Михаил Иванов Калинин 23 июля сего года прибыл в г. Ревель, особый надзор полиции за ним учрежден»[38].
Назад в железнодорожные мастерские его, конечно, не взяли. При поддержке местного социал-демократа вновь удалось устроиться токарем на машиностроительном заводе «Вольта». Работал Калинин, как и везде, старательно. Как же иначе? Надо показать начальству свои способности, чтобы дорожило тобой. Да и рабочие больше уважают мастера своего дела. Михаил Иванович держался со всеми ровно, по-дружески. Постепенно эстонцы привыкли к нему. Первое время он осматривался, приглядывался, размышлял, с чего начать. Тут куда трудней, чем в Тифлисе. Там все же было немало русских. К тому же многие грузины и армяне понимали русский язык и изъяснялись на нем. Эстонцы же немецкий знали лучше, чем русский. Постепенно вокруг Калинина стал сплачиваться кружок. В него входили и местные рабочие, и ссыльные, которые после разгрома знаменитой первомайской Обуховской стачки (1901) начали один за другим приезжать в Ревель. Используя петербургский опыт, Михаил Иванович завязывал знакомства с рабочими других предприятий