— От недоедания помираем.
— Все кости пообъедали, все деревья, колосья пообщипали.
— Надежды к посеву никакой, кроме как поддержка от правительства.
Чем утешить этих людей и возможно ли было это сделать вообще? Калинин сообщил, что с будущей недели начинается распределение семян и самарцы получат свою долю. Голод — страшная вещь, но он обязывает бороться. Бородатый крестьянин заметил:
— Все равно конец…
— Ну да, если опустить руки, тогда лучше утопиться в вашей речке.
— Идешь работать, — продолжал крестьянин, — и руки опускаются.
Калинин просто сказал:
— Я знаю, я в восемнадцатом году голодал… Всякую дрянь ели, очистки картофеля — все это было… Но опускаться нельзя. Это все равно, что в холодные дни, когда вы идете в метелицу, когда захватывает вьюга зимняя, у вас является желание лечь. Кто ложится, тот умирает, а кто идет, выбиваясь из сил, тот выживает.
Чувствовал, что надо пообещать что-то конкретное, но что? Сказал, что назначено Самаре миллион пудов. С места закричали:
— Но это совсем мало.
Калинин ответил:
— Я предпочитаю меньше обещать, чем дать… Миллион, думаю, будет, наверно, даже при неблагоприятных обстоятельствах… Не только Самарская — двенадцать губерний голодают.
И крестьяне поняли его. Когда прощались, один из стариков поклонился и сказал:
— Спаси Бог за чистосердечные слова, за то, что не обещал того, что нельзя сделать…
Вернувшись из поездки, Михаил Иванович с головой ушел в работу Помгола. Работа была трудная и сложная, требовала умелой и четкой организации дела. Калинин привлек к ней людей проверенных. В составе комиссии были представители практически всех центральных ведомств. На своих заседаниях они рассматривали и обсуждали проекты и постановления, каждый из которых требовал огромной предварительной работы, согласования с различными ведомствами. Лишь после того, как все вопросы становились ясны, Калинин выносил проект на утверждение ВЦИК и Совета народных комиссаров.
Спустя пару недель неожиданно Калинина вызвали к Ленину. Как только он вошел, Ильич взволнованно проговорил:
— Михаил Иванович, мне докладывают, что в Туле какие-то волнения, недовольство рабочих. Немедленно выезжайте сами, узнайте, в чем дело.
Вечером Калинин уже находился в поезде, направлявшемся в Тулу. Несколько дней он провел в городе, общаясь с властью и народом.
Казалось, Ленин его напряженно ждал, и стоило Калинину появиться в Кремле, его уже вызвали в квартиру предсовнаркома. Расположились за столом на кухне, самой большой комнате в квартире. Надежда Константиновна Крупская расставила чашки, блюдца, поставила заварной чайник и спустя пару минут стала разливать чай.
Калинин уже рассказывал Ленину о своем путешествии.
— Представляете, говорил он, — какую глупость сморозил комсомол в Туле, потребовав закрыть все церкви и собор в городе, в том числе и единственную кладбищенскую церковь… Младенцев негде крестить, покойников негде отпевать. На кладбище скопилось до 40 покойников, а по домам 80 младенцев…
— И… что же люди? — спросил Ильич.
— Бабы подняли бунт. Требуют открыть хоть кладбищенскую церковь. Мужики с ними не справились.
— Что же Вы сделали?
— Собрал митинг… открыл кладбищенскую церковь и городской собор. Все враз успокоились, и я отбыл в Москву.
— Правильно… все правильно…
— То есть как это правильно? — вдруг неожиданно услышали собеседники недовольный вопрос Надежды Константиновны, неприметно присутствовавшей за столом. — Что же это выходит… Старый рабочий, большевик, член ЦК, председатель Президиума ВЦИК едет в Тулу открывать церкви? Да Вы с ума сошли!
Калинин хотел было ответить, пояснить, но почувствовал, как Ленин под столом наступает ему на ногу, и промолчал.
— Ты тоже хорош, — повернулась она к Ленину. — Вы со своей государственностью, засилием формы скоро пойдете в попы… Мне стыдно за вас.
— Правильно, Надя. Мы иногда забываем о партийности.
— Что ты мне врешь, — распалялась Крупская, — ничего ты со мной не соглашаешься!
— Но подумайте, — начал было говорить Калинин. Однако вновь почувствовал, как Ленин нажимает ему на ногу.
В сердцах Надежда Константиновна хлопнула по столу, демонстративно отодвинула от себя чашку и ушла.
— Михаил Иванович, никогда не спорьте с женщинами, это совершенно бесполезно. В течение всей своей жизни я пытался это делать и всегда неудачно… Так Вы открыли собор и церковь? — возвращаясь к прерванной теме спросил Ильич.
— Да, и велел местным властям более не играть с народом на тему закрыть-открыть. Тем более в ухудшающейся обстановке в продовольственном вопросе.
— Это Вы правы, безусловно правы, — как-то задумчиво протянул предсовнаркома. — Собираем ныне урожая вполовину меньше, чем в прошлом году… Кошмарная угроза голода расползается по стране…
— Власть и в центре, и на местах усиленно работает по голодной теме. Стремимся использовать любые формы сбора средств в поддержку голодающих. Вот сейчас по инициативе Помгола проводим «Всероссийскую неделю помощи голодающим», — докладывал Калинин[142].
— И все же этого будет недостаточно… Наверно, придется искать какие-то неординарные пути. Может, Помголу стоит подойти чуть ближе к церковным деятелям?
…Не без колебаний, но все же советское правительство обратилось за помощью к правительствам и общественности западных стран, хотя и осознавало, что определенные круги на Западе, как и русская эмиграция, обязательно попытаются использовать голод в политических целях. Об этом еще в августе 1921 г. в своих «тезисах о голоде» для Политбюро и ЦК писал и размышлял Лев Троцкий.
В «империалистических кругах» он выделял две разнонаправленные тенденции в вопросе о помощи страдающей от голода России: одни не хотели помогать и надеялись, что голод приведeт к падению советской власти, а потому готовы были к новым «интервенционистским планам»; другие, хотя и не испытывали симпатии к Советской России, но видели экономическую выгоду в развитии с ней отношений, а потому можно было надеяться на предоставлении с их стороны торгово-экономической помощи.
Что же касается русской белой эмиграции, то, как писал Троцкий, она воспринимает голод как последний шанс «свалить советскую власть», а потому увязывает возможную помощь голодающим с новыми планами иностранной интервенции, с надеждами на волнения голодающих и террористические акты. «Отношение белогвардейщины к делу помощи, — заключал Троцкий, — совершенно очевидно: если бы в их руках был конец фитиля, при помощи которого можно было бы взорвать 90 % рабочих и крестьян, чтобы подчинить себе 10 % остальных, белогвардейцы без колебания поднесли бы к фитилю огонь»[143]. Последующие события показали, что Лев Троцкий на этот раз во многом оказался прав.
Осень 1921 г. подтвердила чрезвычайность положения. Хлеба было собрано менее половины от обычного для этих мест урожая. В тисках надвигающегося голода оказалась территория с населением более чем 31 млн человек. Каких-либо крупных запасов зерна страна не имела. Уже первые попытки закупить продовольствие или получить кредиты и займы в странах Западной Европы и США показали, что в условиях проводимого ими в отношении России политического и экономического бойкота осуществить это будет чрезвычайно трудно. Рассчитывать можно было лишь на отдельные частные компании, да на благотворительные организации и движение солидарности среди трудящихся Запада. Но в первом случае коммерческие операции возможны были исключительно [подчеркнуто автором. — М. О.] на «золотой основе», а во втором — требовалось время, чтобы собрать и доставить помощь в Россию. Тогда как она требовалась немедленно, ибо число голодающих к концу 1921 г. приблизилось к 15 млн человек.
По данным «золотой комиссии» Совета труда и обороны, ревизовавшей золотой запас страны (золото, платина, серебро, драгоценные камни и т. п.), на начало сентября 1921 г. он оценивался в 329,4 млн золотых рублей[144]. Однако «свободными» были всего лишь 156,5 млн. К тому же из них 15 млн руб. планировалось зарезервировать на 1923 г. «на непредвиденные обстоятельства». Таким образом, не только на восстановление разрушенного Гражданской войной и интервенцией народного хозяйства, но и непосредственно на зарубежные закупки продовольствия для голодающих мало что можно было выделить. Конечно, какое-то время из имеющегося «резерва» можно было субсидировать кампанию по борьбе с голодом, и в последующем так и поступили, выделив на первоочередные продовольственные закупки за рубежом 20 млн рублей. Но долго так продолжаться не могло: нужно было не только восстанавливать резерв, но и практически с нуля формировать золотой запас страны.
Где взять средства? Вот вопрос, который постоянно обсуждался в высших партийных и государственных органах. Необходимо было найти неординарные пути выхода из кризисной ситуации. Одним из них стало намерение властей в кратчайшие сроки учесть, а затем изъять и вывезти в Москву золото, серебро, драгоценные камни, валюту, художественные и иные ценности, где бы они до этого ни находились. По предложению Ленина к делу изыскания всего того, что может стать основой для становления советских финансов и что может пойти в уплату за продовольствие, был подключен Л. Д. Троцкий. В протоколе заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 15 ноября 1921 г. так и записали: «Назначить т. Троцкого ответственным за объединение и ускорение работ по учету, сосредоточению и реализации драгоценностей всех видов (драгоценные камни, митра и пр.), имеющихся в РСФСР, с тем чтобы 5 % с реализуемых сумм за эти драгоценности поступают в РВСР[145]