Председатель IX Съезда Советов М. Калинин»
М. И. Калинин. Открытка
1922
Художник В. Н. Мешков
[Из архива автора]
Памятник Фритьофу Нансену в Москве
2023
[Из открытых источников]
Установлен в 2002 г. в скверике перед бывшей усадьбой Сабашниковых в Большом Лёвшинском переулке, где в советские годы размещались Московский комитет Красного Креста и детская больница. Авторы памятника скульптор-монументалист В. Цигаль; архитекторы Е. Розанов и В. Лазарев. Ф. Нансен, будучи с 1921 г. верховным комиссаром Лиги Наций по вопросам беженцев, внес большой вклад в дело помощи голодающим Поволжья в Советской России. В 1922 г. удостоен Нобелевской премии мира «За многолетние усилия по оказанию помощи беззащитным».
Несмотря на все и всяческие усилия, средств для спасения голодающих не хватало. Глава Комиссии по драгоценностям Троцкий в начале февраля 1922 г. посчитал необходимым приступить к изъятию ценностей из действующих храмов и молитвенных домов всех конфессий. В телеграмме в адрес Президиума ВЦИК он пишет: «Мне кажется необходимым сейчас же подготовить постановление президиума ВЦИК о порядке изъятия и учета церковных ценностей, о порядке их сосредоточения и об установлении им особого государственного счета со специальным назначением на нужды голодающих (хлеб, семена, орудия труда и пр.)»[152].
23 февраля Президиум ВЦИК принимает, а 26 февраля публикует постановление (декрет) о порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих. Оно обязывало местные органы власти во всех регионах России в месячный срок изъять драгоценные предметы из золота, платины, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать их в органы Наркомфина, в фонд Центральной комиссии помощи голодающим.
Неожиданное для религиозных организаций решение ВЦИК в кратчайший срок изъять принудительно, повсеместно и полностью из культовых зданий ценности уже несло в себе предпосылки к конфликту между государством и верующими. Однако больнее всего оно ударяло по Российской православной церкви, руководство которой считало, что между правительством и церковью к тому времени в ходе переговоров был достигнут определенный компромисс в вопросе об изъятии, и церковь выступает в качестве партнера государства, добровольно жертвуя церковные ценности ради спасения людей[153].
25 февраля патриарх Московский и всея России Тихон (Беллавин), узнав о постановлении ВЦИК, в письме М. И. Калинину призывает отказаться от этого решения, чреватого, по его мнению, непредсказуемыми последствиями. И добавляет, что, если не будет ответа, он оставляет за собой право разъяснить верующим в особом послании позицию церкви в связи с действиями властей[154].
Калинин поручил своему заместителю А. Н. Винокурову изучить письмо патриарха Тихона. Тот расценил письмо патриарха как не заслуживающее какого-либо серьезного внимания, а мнение о якобы достигнутом договоре с государством по вопросу изъятия церковных ценностей характеризовалось как «недоразумение», поскольку и «договариваться» было не о чем — церковное имущество было национализировано декретом от 23 января 1918 г. и лишь находилось в пользовании церковных общин[155]. Калинин либо удовлетворился такой информацией, либо посчитал, что обращение патриарха не приведет к каким-либо серьезным последствиям. А может, все дело и во временном аспекте: письмо Тихона во ВЦИК, Винокурову, поступило 27 февраля, когда постановление об изъятии уже было опубликовано и «забрать назад» его было невозможно. Калинин с заключением Винокурова ознакомился 28 февраля, когда патриарх подготовил и передал для распространения свое послание на принятый декрет ВЦИК… Как бы то ни было, ответа на обращение патриарха Тихона со стороны власти не последовало.
Сразу по ознакомлении с опубликованным в центральных газетах декретом ВЦИК о порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих, церковное сообщество взволновалось. Как быть? Что предпринять? Какие разъяснения давать духовенству и верующим? Наконец, что делать при появлении в храмах комиссий по изъятию? В Москве, где, как все полагали, изъятие начнется в первую очередь, для обсуждения создавшегося положения было созвано собрание благочинных. Оно проходило в квартире архиепископа Крутицкого Никандра (Феноменова), находившейся в Троицком подворье, где проживал и патриарх Тихон. По его итогам архиепископ пришел к патриарху и высказал мнение о необходимости ответного патриаршего послания с протестом против изъятия. В этот день в покои патриарха наведалось еще немало посетителей, уговаривавших, умолявших и убеждавших Тихона жестко отреагировать на появление декрета. Собственно, патриарху отступать-то было некуда, поскольку в письме Калинину он уже обещался выступить с посланием, если на его предупредительное обращение не будет ответа.
На следующий день, 28 февраля, послание патриарха Тихона к верующим стало распространяться особыми нарочными по московским храмам, близлежащим, а затем и дальним епархиям, в нем определялась линия поведения церковных общин, духовенства и иерархов, дабы воспрепятствовать, как писал патриарх, «акту святотатства» — изъятию из храмов в числе «драгоценных церковных вещей» священных сосудов и богослужебных церковных предметов, «употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами и карается отлучением от церкви и низвержением из сана».
В тот же день послание стало известным ГПУ и копии его были направлены во все властные инстанции. Хотя оно и было сразу же расценено как «контрреволюционное», но тотчас не привело к каким-либо драматическим событиям на местах. И в отношении Тихона репрессивных мер не принималось. Более того, спустя две недели «Известия» публикуют 15 марта беседу с патриархом. В ней он излагает основные идеи своего послания о поддержке церковью инициативы верующих жертвовать в пользу голодающих церковное имущество. Вместе с тем он полемизирует с властью, убеждая, что «в церквах нет такого количества драгоценных камней и золота, чтобы при ликвидации их можно было получить какие-то чудовищные суммы денег». Тихон предостерегает об угрозах утраты в ходе кампании по изъятию высокохудожественных и исторически значимых предметов, хранящихся в православных церквах, монастырях и молитвенных домах [156].
Начало марта показало, что «церковный народ» постепенно раскалывается на противостоящие группы: одни отрицательно относятся к изъятию ценностей из церквей и особенно освященных предметов и святынь; другие сразу же поддержали решение власти, указывая, что находящиеся в храмах предметы юридически являются собственностью государства, и оно вправе распоряжаться ею по собственному разумению; что не следует чинить изъятию препоны и что следует отдать все и вся, не ставя вопроса о каком-либо «контроле» церкви над процессом изъятия ценностей и последующей их реализацией на нужды голодающих[157]. Обе группы свои взгляды стремились донести до верующих, которые в большей части оставались пока инертными в отношении решений и действий правительства по изъятию церковных ценностей.
К середине марта все более очевидными становились трудности, с которыми столкнулись власти уже при первых попытках выполнения постановления ВЦИК. В силу этого изъятие по существу и не начиналось. На местах шли затяжные и трудные переговоры между верующими и властями. Последние на первых порах не торопились с применением принудительных мер и ограничивались тем, что люди отдавали добровольно.
Одновременно, по мере проведения учета ценностей в храмах, становилось очевидным, что предположения об их количестве явно завышены. Во-первых, в годы Первой мировой и Гражданской войн многое из хранившегося в культовых зданиях оказалось утраченным, в том числе и вывезенным за рубеж бежавшими белыми или интервенционистскими частями. Во-вторых, набирал ускорение стихийный процесс сокрытия духовенством и верующими наиболее ценной церковной утвари. В-третьих, верующие отвергали сам принудительный характер изъятия, и было ясно, что в наиболее богатых церквах полное изъятие могло быть проведено только насильственным путем.
Возникал вопрос: как быть? Отступить, довольствуясь добровольными пожертвованиями? Искать компромисс с религиозными центрами? Или… пойти на крайние меры, не останавливаясь и перед военно-административным насилием? Колебались все: и «наверху» — члены Политбюро и Президиума ВЦИК, Совнаркома и ЦК Помгола, и «внизу» — партсовработники и актив в губерниях, городах и районах. Обстоятельства неопределенности и растерянности заставили Политбюро приостановить активные действия по изъятию и вынести вопрос на назначенный на конец марта 1922 г. XI партсъезд.
Лев Троцкий выступил против какого-либо замедления темпов изъятия. Он буквально атакует членов Политбюро предложениями по активизации изъятия ценностей, попутно обвиняя при этом всех и вся в медлительности, излишней уступчивости «церковникам». Он выражает недовольство действиями Президиума ВЦИК и ЦК Помгола, которые, по его мнению, «запутали» дело изъятия, взяв на себя слишком много полномочий, мешая деятельности его «комиссии по драгоценностям». И сам декрет об изъятии, который и принят-то был под его нажимом, вдруг называет актом неподготовленным, непродуманным, «холостым выстрелом, предупредившим попов о необходимости серьезной подготовки к отпору».
Троцкий считал необходимым поставить деятельность ВЦИК по изъятию церковных ценностей в зависимость от решений его комиссии. Отметим, что ему это в целом удалось и Комиссию Помгол он рассматривал как инструмент своей политики в религиозном вопросе. В «совершенно секретном» письме членам Политбюро от 17 марта Троцкий формулирует свои 17 тезисов плана проведения кампании по изъятию ценностей. В них предусматривались бурные агитация и манифестации на местах за изъятие; внесение раскола в православное духовенство и поддержка той его части, что выступала за безусловное выполнение постановления ВЦИК; постоянные наблюдение и контроль и, при необходимости, арест лиц, противящихся изъятию; применение военной силы и полное изъятие в кратчайшие сро