ки, несмотря ни на что. В письме не упоминается имя патриарха Тихона, но общие «установки» относительно православного духовенства — вести слежку, предупреждать об ответственности и временно «не трогать», обличать «бесчеловечность» и жадность «князей церкви» — касались и патриарха. Кроме того, план Троцкого предусматривал наряду с секретными комиссиями и организацию официальных комитетов помощи голодающим, которые могли бы вести переговоры с верующими, принимать передаваемые ценности, разрешать возникающие спорные вопросы, привлекать в качестве экспертов представителей духовенства и т. п.
В качестве первоочередных «жертв» изъятия рассматривались наиболее богатые городские храмы, прежде всего те из них, где служили «лояльные попы». Предварительным условием выдвигались такие меры, как активная пропаганда и агитация среди населения с подключением к ним представителей голодающих губерний, сосредоточение вокруг храмов частей особого назначения (ЧОН), коммунистов и сочувствующих. Всю кампанию намечалось начать не позже 31 марта; рекомендовалось провести ее в кратчайший срок.
Жесткость позиции Троцкого объяснялась, с одной стороны, его представлениями о необходимости твердой политики при проведении изъятия ценностей, а с другой, тем, что он увязывал эту кампанию с активизацией борьбы с православной («тихоновской») церковью и поддержкой нарождающегося в ее недрах обновленческого движения. Для Троцкого последнее постепенно выдвигалось на первостепенное место.
Шифротелеграмма секретаря Иваново-Вознесенского губкома РКП(б) Короткова В. И. Ленину о сопротивлении верующих изъятию церковных ценностей в г. Шуя
18 марта 1922
[РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 48. Л. 25]
Обладая реальной политической властью, Троцкий методично и настойчиво проводил в жизнь свой план. События в Шуе Иваново-Вознесенской области, где 15 марта имели место стихийные волнения при изъятии ценностей из церквей, подавались им в письмах к членам Политбюро, в первую очередь к Ленину, как пример, подтверждающий «контрреволюционность» церкви, и как основание в пользу наступательности и решительности при проведении кампании по всей стране.
Официальное рассмотрение в Политбюро предложений Троцкого по проведению кампании по изъятию церковных ценностей было намечено на 20 марта. По состоянию здоровья Ленин не мог приехать на это заседание и свое мнение продиктовал 19 марта стенографистке. Собственно, Ленин не добавил ничего нового к предложениям Троцкого, полностью поддержав их. Жесткость позиции, риторика насилия и кровавой мести его письма не были чем-то особенным для этого времени. Это язык жестокой эпохи, в которую вместились Первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции, Гражданская война и военная иностранная интервенция, голод и лишения, страдания и гибель миллионов людей. На этом языке «говорили» противостоявшие друг другу и взаимно озлобленные и ожесточенные классы, социальные группы, сторонники различных политических партий, лидеры всех политических движений… и Ленин тут не исключение.
В отношении патриарха Тихона в ленинском письме намечена была следующая политика: «Самого патриарха, я думаю, целесообразно нам не трогать, хотя он, несомненно, стоит во главе всего этого мятежа рабовладельцев. Относительно него надо дать секретную директиву Госполитупру, чтобы все связи этого деятеля были, как можно точнее и подробнее наблюдаемы и вскрываемы именно в данный момент. Обязать Дзержинского и Уншлихта лично делать об этом доклад в Политбюро еженедельно».
Ленин в письме обратил внимание и на внешнеполитический аспект изъятия церковных ценностей. И, как кажется, именно этот аспект его более всего и волновал. Делегация Советской России готовилась к международной встрече по экономическим и финансовым вопросам, которая должна была состояться в Генуе (Италия) с 10 апреля по 20 мая 1922 г. Не имевшая на тот момент международного признания, РСФСР надеялась прорвать дипломатическую блокаду. Предполагалось, что основным требованием к России со стороны стран-участниц будет признание долгов царских и «белых правительств» и форма их компенсации. Россия готова была обсуждать этот вопрос при условии признания Советов де-юре и предоставления ей кредитов. Одновременно советская делегация намеревалась внести предложение о всеобщем разоружении.
В связи с этими внешнеполитическими планами Ленин ставил задачу «провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом», чтобы «обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности, и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности, совершенно немыслимы».
На состоявшемся 20 марта заседании Политбюро с участием Троцкого, Каменева, Сталина, Молотова, Цюрупы и Рыкова, план Троцкого, без каких-либо серьезных замечаний и добавлений, был принят. Опираясь на это решение, Троцкий развил бешеную деятельность, чтобы обеспечить перелом в настроениях партийно-советского аппарата и актива в пользу повсеместной наступательности при изъятии церковных ценностей.
26 марта Ленин возвращается в Москву, чтобы выступить на ХI партийном съезде. Хотя в повестке дня съезда вопроса о ситуации в голодающих районах и о борьбе с голодом не было, но в опубликованном впоследствии стенографическом отчете съезда можно обнаружить свидетельство того, что так или иначе этот вопрос поднимался и обсуждался в докладах, прениях, выступлениях, звучал в репликах делегатов[158].
Ленин в своем докладе на съезде 27 марта ничего не говорил об изъятии ценностей. Лишь характеризуя общую ситуацию в стране, он указал среди бедствий, обрушившихся на страну, «голод» как последствие предшествующих войн и разорений[159]. Умолчание объяснялось стремлением сохранять секретность кампании, а кроме того, делегаты уже были проинформированы о принципиальной позиции партии. В розданных накануне материалах был и письменный отчет ЦК, в котором «духовенство, купечество и мещанство» обвинялись в «ожесточенной и преступной борьбе за накопленные богатства» и одновременно предлагалось всем партийным организациям «развернуть напряженную работу» по борьбе с голодом, «осуществить широкую помощь» голодающим из «источника драгоценностей» — изъятых церковных ценностей[160].
28 марта патриарха Тихона вызывают в ГПУ, где ему объявили официальное предостережение об ответственности в случае «повторения фактов, подобных событиям в Шуе», и предложили принять меры к их недопущению впредь. Одновременно на него возложили ответственность за «антисоветские» акции православного духовенства, бежавшего в годы Гражданской войны за пределы Советской России, и потребовали их публичного осуждения. Имелся в виду тот факт, что в одном из решений Русского всезаграничного церковного собора (ноябрь 1921, г. Сремски Карловцы, Сербия) была выражена поддержка восстановлению в России монархии, возвращению на престол Романовых и продолжению вооруженной борьбы с Советской Россией[161].
Патриарх Тихон продолжал убеждать власть, что его послание от 28 февраля не содержит призыва к сопротивлению. Более того, патриарх выражал готовность выступить с новым посланием к верующим и духовенству, чтобы разъяснить свою и церкви позицию и предотвратить какие-либо эксцессы вокруг церквей. Он сообщал, что такой проект уже представлен председателю ВЦИК М. И. Калинину[162]. Но «добро» патриарху дано не было, ибо власть уже сделала ставку на лояльное обновленческое духовенство.
Не случайно 28 марта М. И. Калинин пригласил к себе епископа Антонина (Грановского), выступавшего в поддержку изъятия, и предложил ему войти в состав ЦК Помгола. Антонин согласился, а несколько позже, с согласия Политбюро, он вошел в состав ЦК Помгола и участвовал в ее работе.
Выписка из протокола заседания Политбюро ЦК РКП(б) по вопросу включения обновленческого епископа Антонина (Грановского) в состав ЦК Помгол
12 апреля 1922
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 271. Л. 42]
Обращение епископа Антонина (Грановского)
к патриарху Московскому и всея России Тихону (Беллавину)
Из беседы с Калининым я вынес следующее заключение. Правительство решило твердо и неуклонно утилизировать церковные ценности, и никакие возражения и протесты не остановят этой меры, а только создадут напряжение и отягощение для оппозиции. Власти, однако, желают избежать ненужных осложнений. И им желательно присутствие в Помголе представителя верующих, который мог бы с Вашими указаниями предупреждать ненужное раздражение и оскорбление чувства верующих. Я высказал собеседнику, что, насколько я осведомлен об общем настроении верующих, правительственная мера не встречает сочувствия у православных масс не потому, чтобы верующие не хотели помочь правительству в борьбе с голодом или отдать ценности им запрещала их религиозная совесть, а единственно потому, что у этих масс нет решительно никакого доверия к лозунгу, под которым проводится эта мера. Верующие тревожатся, что церковные ценности могут пойти на иные, узкие и чуждые их сердцам цели. И эта-то неуверенность и опасение заставляют верующих настораживаться и придерживать церковное достояние. Если бы эти опасения можно было рассеять, то пропорционально их ослаблению усиливалась бы и возрастала отзывчивость верующих к предпринимаемой мере и доброхотство. М. И. Калинин на это ответил, что вторая и главная цель приглашения меня в КомПомгол — это желание дать верующим через меня возможность контролировать поступление ценностей, их валютную реализацию и превращение в хлеб для голодающих. Считая, что подобное желание властей оберечь нравственное чувство верующих заслуживает всякой похвалы и что если мне будут обеспечены все способы наблюдения и контроля за движением церковных ценностей от выемки их из храмов до поступления в голодные желудки в качестве хлеба, то это внесет огромное успокоение, утишит взволнованное море верующих сердец, даст нравственное удовлетворение религиозному чувству и даже может согреть его и создать в народе одушевленный подъем жертвы, я принял сделанное мне предложение.