30 марта Троцкий подготовил и представил в Политбюро программный документ, посвященный принципам политики компартии и советского государства в «религиозном вопросе». Отталкиваясь от того, что в церкви существуют противоборствующие течения, «контрреволюционное с черносотенно-монархической идеологией» и «советское, буржуазно-соглашательское сменовеховское», Троцкий предлагал сначала «повалить церковную контрреволюцию», в том числе и «опираясь» на сменовеховское духовенство: а затем сделать все возможное, чтобы не дать развиться и укрепиться народившейся «обновленной» церкви. Практические меры были сформулированы так:
«1. Провести агиткампанию в самом широком масштабе. Устранить как слезливое благочестие, так и глумление.
2. Расколоть духовенство.
3. Изъять ценности как следует быть. Если было допущено попустительство, исправить.
4. Расправиться с черносотенными попами.
5. Побудить определиться и открыто выступить сменовеховских попов. Взять их на учет. Неофициально поддерживать.
6. Теоретически и политически подготовиться ко второй кампании. Выделить для этого одного партийного „спеца“ по делам церкви»[163].
Вечером 30 марта в Митрофаньевском зале Кремля под председательством Калинина состоялось совещание делегатов съезда — председателей губисполкомов и секретарей губкомов[164]. Обсуждение касалось изъятия церковных ценностей и шло в русле директив Троцкого. Никто из присутствовавших и не ставил под сомнение необходимость принудительных мер. Некоторые сомнения высказаны были лишь в правильности избранных сроков кампании, о чем свидетельствуют сохранившиеся в архивном фонде ВЦИК записки, поступившие в президиум совещания. Приближались пасхальные праздники, и совмещение с ними изъятия признавалось нецелесообразным[165].
В конечном итоге для Москвы и Петрограда работы по изъятию предложено было начать в дни съезда, показав тем самым остальным губерниям пример «ударной работы». В европейской части России и на Украине устанавливался срок окончания кампании — 15–20 мая, в остальных регионах — 1 июня. На совещании были сделаны «внушения» тем партийным делегациям, чьи результаты изъятия признаны были «неудовлетворительными». От них потребовали провести повторное изъятие, а не довольствоваться лишь добровольными пожертвованиями. Подтверждая эту установку, на места была отправлена телеграмма за подписями М. И. Калинина и В. М. Молотова с указанием: «Неполное изъятие церковных ценностей будет рассматриваться как нерадение местных органов. Где произведено неполное изъятие, немедленно нужно произвести дополнительное согласно декрету и инструкций»[166]. Думается, что именно эти решения и привели к последующим трагическим последствиям и судебным процессам с жесткими приговорами.
Если в зале заседания партсъезда царило единодушие при обсуждении судьбы церковных ценностей, то за его пределами ситуация была не столь определенной. Безусловно, агитационная и организационная работа партийных комитетов, Помгола и иных общественных организаций давала ощутимые результаты — во время различного рода массовых мероприятий на заводах и фабриках, в воинских частях и учебных учреждениях резолюции принимались в абсолютном большинстве в пользу изъятия, общество настроено было в пользу изъятия, не видело в этом каких-либо нарушений прав церкви и верующих. Добавим, что в центральных и местных газетах, в иных агитационно-пропагандистских изданиях, а также и по радио в течение марта — апреля 1922 г. были опубликованы многочисленные призывы православного духовенства и верующих, решения церковных съездов и собраний в поддержку изъятия церковных ценностей, среди них более десятка воззваний и обращений, подписанных иерархами Православной церкви[167]. Все эти документы неверно было бы считать исключительно некой конъюнктурной или «вынужденной» поддержкой политической власти. Нет, они выражали искреннее желание представителей русского православия помочь голодающему населению, в том числе и его верующей части. По оценкам ЦК Помгола, на 1 апреля 1922 г. голодало 20,1 млн человек; чуть позже, на 1 июля — 22,5 млн, из которых половина — дети[168]. Лишь в единичных случаях в ходе собраний и митингов нет-нет да и раздавались критические высказывания и претензии к политике правящей партии, заключавшиеся в призыве к отказу от насильственных мер при изъятии, к «допущению» церкви к контролю за сбором ценностей и т. д.[169]
По завершении XI партсъезда действия властей на местах ужесточились, давление на религиозные организации возросло. Фактически изъятие теперь проводилось без какого-либо согласования с верующими, принимая форму военных операций. Но даже для Троцкого в конце апреля становится ясным, что обрести «несметные богатства» в действующих культовых зданиях и монастырях невозможно. Их там в таком количестве просто не было. Не желая признавать свою ошибку, он идет другим путем: обвиняет «верхушку церковной иерархии» в том, что по ее инициативе «главные церковные ценности уплыли за годы революции» за рубеж. В письме в адрес руководителей ГПУ, НКВД и НКЮ он требует «запросить и допросить главных руководителей церкви» о судьбах церковных ценностей, имевшихся в церквах до революции, о церковных капиталах в заграничных банках; сверить наличие ценностей по дореволюционным описям. «Дознание» по всем этим пунктам требовалось провести с «величайшей энергией»[170]. Это указание стало еще одной отправной точкой для всех последующих судебных процессов по обвинению патриарха Тихона, православных епископов, духовенства и мирян в противодействии декрету ВЦИК от 23 февраля 1922 г.
26 апреля в Москве, в Политехническом музее, начался судебный процесс по обвинению московского духовенства и церковных активистов в противодействии изъятию ценностей. К судебной ответственности было привлечено 54 человека — священники и миряне. Однако их судьба решалась не в аудитории музея, где шли заседания трибунала, а в зале, где 4 мая заседали члены и кандидаты в члены Политбюро: Ленин, Сталин, Зиновьев, Рыков, Молотов, Калинин и член ЦК РКП(б) М. В. Фрунзе. В повестку дня был включен вопрос «О Московском процессе в связи с изъятием ценностей». Докладывали Троцкий, Каменев и председатель Московского ревтрибунала Бек. По итогам обсуждения было принято следующее решение:
«а) Дать директиву Московскому трибуналу:
1) немедленно привлечь Тихона к суду;
2) применить к попам высшую меру наказания».
В тот же день, в полдевятого вечера, Тихон предстал перед Московским трибуналом, пока еще в качестве свидетеля по делу московского духовенства. После многочасового допроса Ревтрибунал признал патриарха Тихона и допрашиваемого вслед за ним архиепископа Крутицкого Никандра (Феноменова) главными организаторами противодействия исполнению декрета ВЦИК и вынес постановление о привлечении их к судебной ответственности. Следствие было поручено вести секретному отделу ГПУ.
9 мая в 10 часов вечера патриарх был доставлен в ГПУ. Допрос касался «контрреволюционной деятельности» заграничных иерархов и необходимости ее осуждения со стороны главы церкви. Патриарх просил предоставить конкретные документы и факты, без чего ему невозможно признать поступки митрополита Антония (Храповицкого) и других иерархов враждебными «трудящимся России»[171]. Патриарху еще раз объявили, под расписку, о привлечении его к судебной ответственности и отобрали написанную патриархом подписку о невыезде из Москвы без разрешения ГПУ[172]. Пользуясь оказией, Тихон передал на имя Калинина письменную просьбу о помиловании осужденных на московском процессе, поскольку, как он писал, «инкриминируемого послания они не составляли, сопротивления при изъятии не проявляли и, вообще, контрреволюцией не занимались»[173]. Но это обращение осталось без внимания: власть «поставила крест» на патриархе, полностью ориентируясь на «прогрессивное» духовенство, т. е. на ту его часть, которая поддержала и призвала к выполнению декрета ВЦИК об изъятии церковных ценностей и осудила позицию патриарха, призывая к его смещению. Идя навстречу обращениям обновленцев о помиловании всех осужденных лиц в Московском процессе, ВЦИК помиловал… но только шестерых[174].
14 мая 1922 г. в центральных газетах появляется воззвание «Верующим сынам Православной церкви России» — первый документ, подписанный совместно московскими, петроградскими и саратовскими обновленцами и раскрывавший их позицию в отношении изъятия церковных ценностей в православных храмах. В частности, осуждалось послание патриарха Тихона от 28 февраля, которое, по их мнению, превратилось в организованное выступление против государственной власти, приведшее к крови, жертвам, насилиям. Кроме того, предлагалось созвать Поместный собор для суда над виновниками церковной разрухи, для решения вопроса об управлении церковью и установлении нормальных отношений между нею и советской властью [175].
Патриарх Московский и всея России Тихон (Беллавин)
1917
[Из открытых источников]
15 мая группа обновленческого священника Александра Введенского побывала на приеме у М. И. Калинина, информируя о ситуации в Православной церкви и подав просьбу патриарха Тихона о своей временной отставке. Председатель ВЦИК в ответ заявил, что принимает информацию к сведению, но взять на се