[262]. Съезд решил исключить из партии активных троцкистов и зиновьевцев и передал этот вопрос на рассмотрение специальной комиссии. 3 декабря на вечернем заседании съезда Сталин вышел к трибуне, чтобы доложить главный на то время вопрос «Партия и оппозиция». Он завершил доклад словами:
М. И. Калинин, М. П. Томский и Я. Э. Рудзутак по дороге на заседание XV партийного съезда
Декабрь 1927
[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 7]
И. В. Сталин выступает на XV партийном съезде
Декабрь 1927
[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 19]
«Оппозиция должна разоружиться целиком и полностью и в идейном, и в организационном отношении. Она должна отказаться от своих антибольшевистских взглядов открыто и честно, перед всем миром. Она должна заклеймить ошибки ею совершенные, ошибки, превратившиеся в преступление против партии, открыто и честно, перед всем миром. Она должна передать нам свои ячейки для того, чтобы партия имела возможность распустить их без остатка. Либо так, либо пусть уходят из партии. А не уйдут — вышибем»[263].
А. И. Рыков, С. В. Косиор, Л. М. Каганович, М. И. Калинин, Н. И. Бухарин, А. И. Микоян, К. Е. Ворошилов (в центре) в группе делегатов XV партсъезда
Декабрь 1927
[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 19]
М. И. Калинин выступает на XV съезде ВКП(б)
3 декабря 1927
[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 16]
Съезд был на стороне Сталина… Часть оппозиции приняла решение капитулировать и заявила об этом устами Каменева. 10 и 17 декабря обсуждались заявления оппозиционеров. Калинин придерживался мнения большинства, что необходимо рассматривать личные заявления оппозиционеров и решать судьбу каждого в отдельности. В результате порядка 100 человек были исключены из партии. За ними было оставлено право подать через полгода заявления о восстановлении в партии. Другая же часть оппозиции — сторонники Троцкого, осудив «предательскую» позицию Каменева и Зиновьева, продолжили политическую борьбу со Сталиным.
На первом пленуме новоизбранного ЦК, состоявшемся 19 декабря 1927 г., неожиданно для всех Сталин подал в отставку[264]. Отказываясь от переизбрания на пост генерального секретаря, он указывал, что после победы над «левой» оппозицией, отпала необходимость иметь на этом посту «крутого» человека, чтобы «покруче вести борьбу с оппозицией»[265]. По мнению О. В. Хлевнюка, это был рассчитанный политический ход, дабы получить формальное подтверждение своего особого статуса в партии, как он пишет: «Не исключено, что именно тогда он [Сталин] сделал свой выбор, втайне примерил френч диктатора»[266].
Новые лозунги дня: «сплошная коллективизация» и «борьба с врагами»
Год 1928 начался с попыток преодолеть серьезнейший продовольственный кризис — недостаток хлеба, собранного в ходе заготовительной кампании 1927 г. Считалось, что в его основе — нежелание крестьян продавать хлеб, как им казалось, по заниженной цене, а потому повсеместное его удержание в ожидании роста закупочных цен. Преодолеть кризис было решено усилением административного нажима на крестьянство. Начались показательные выезды высших руководителей страны в основные зернопроизводящие районы — в Сибирь, на Украину. По сути, в них обкатывались методы использования карательного аппарата в разрешении экономических проблем, поиска «врагов», борьбы с ним в данном случае с «кулаком», «антисоветскими силами». Руководство страны пришло к убеждению, что необходимо переходить к сплошной коллективизации, чтобы обеспечить растущее население городов хлебом, а нужды импорта для целей индустриализации — валютой от продажи зерна за рубежом.
Шифротелеграмма И. В. Сталина из Новосибирска С. В. Косиору о необходимости «зверского нажима» при хлебозаготовках
19 января 1928
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 119. Л. 5]
Жесткий курс Сталина вызвал в Политбюро сомнения в его целесообразности. И если его безоговорочно поддерживали В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Г. К. Орджоникидзе, А. И. Микоян, то в числе «сомневающихся» оказались тоже далеко не последние партийно-советские лидеры: председатель СНК СССР А. И. Рыков, главный идеолог партии и редактор «Правды» Н. И. Бухарин, глава профсоюзов М. П. Томский, секретарь Московской парторганизации Н. А. Угланов. Они выступали за постепенность принимаемых мер и трансформации нэпа, за сохранение коллективного руководства.
Осознавая наличие «раскола» среди соратников, Сталин поначалу решил не усугублять ситуацию. Он сделал ставку на скрытое манипулирование внутри своего окружения, оказывая на каждого из «сомневающихся» все более и более сильное давление, не чураясь и шантажа. Лишь только тогда, когда это не помогало и «противник» оставался при своем мнении, Сталин наносил удар. Так он поступил, к примеру, с Бухариным и Рыковым, объявив их лидерами «правого уклона», намеренно противостоявшими линии ЦК партии. А следующим шагом он добивался их выведения из состава Политбюро и перевода в разряд второстепенных и потому менее опасных функционеров.
Калинин не хотел жестко зависеть ни от одной, ни от другой группы. Нередко при обсуждении хозяйственных вопросов он ситуативно поддерживал то Бухарина и его группу, то разделял идеи Сталина, Молотова и других. Он не был сторонником чрезвычайных, крайних мер в деревне и городе. Ему хотелось, чтобы проблемы советского крестьянства в сложный момент его насильственной трансформации были разрешены наиболее щадящим образом. Однако для этого требовались союзники. Но, как казалось Калинину, ни в тех, ни в других он не видел надежной и постоянной ему опоры.
Долгое время уловить калининскую позицию в отношении «оппозиционеров» никак не удавалось. Лишь в документах, далеко отстоящих по времени от событий борьбы с оппозицией, можно выявить его точку зрения. В частности, в письме к Сталину[267] мы читаем:
«Хотя отношение к оппозиционным группам является уже исторической давностью, все же во избежание ложных кривотолков в будущем, должен сказать, что за все время борьбы никто из оппозиционеров не только не делал какие-либо предложения, но даже намеков какой-либо вражды или критики к линии партии. Это кажется удивительным, ибо с некоторыми у меня были хорошие личные отношения, например, с Чудовым — секретарем Ленинградского обкома. Затем моя некоторая внешняя обособленность от руководства не давали им повода к таким разговорам.
Но вопреки вышеприведенной обстановки, очень старательно меня дискредитировали как в области работоспособности в проделках Яковлева, так косвенными намеками якобы моей близости к оппозиции, где много потрудился Ягода. Я ни на один из присылаемых документов в Политбюро не делал опровержения или возражения. Считал такие возражения нецелесообразными и унизительными для себя.
Теперь, на пороге смерти, продумал из прошлого один факт, которому, признаться, не придавал раньше значения. Вероятно, это было на первом году после смерти Владимира Ильича Ленина. На одном из заседаний Политбюро произошел очередной конфликт с Троцким. После заседания Бухарин пригласил меня к себе на квартиру посмотреть на его охотничий зверинец. При демонстрировании различных птиц и зверьков, он как бы вскользь спросил меня, а как бы я отнесся к руководству без т. Сталина. Я ответил, что я не мыслю такое руководство и для меня всякая комбинация без т. Сталина неприемлема. Разговор опять перешел, политические темы не поднимались, и я вскоре ушел. Я и тогда понимал, что был зондаж, но не придал ему значения, думая, что Бухарин просто хочет знать мое настроение. Теперь думаю, он исполнял поручение какой-то группы. Если это предположение правильно, то будут понятны специфические по отношению меня приемы оппозиции всех оттенков.
Со дня смерти Ленина я твердо свою политику и поведение персонировал в лице т. Сталина. Не личные отношения или мотивы меня толкали к этому, а глубокое убеждение, что только он справится с трудностями как государственного, так и партийного порядка. Всего больше я опасался, даже боялся, Зиновьева, Каменева, руководство которых я считал для страны гибельным. Других претендентов я не считал серьезными. Из этого положения вытекала вся моя политика и поведение в последующем»[268].
Теперь, спустя годы и десятилетия, мы можем достаточно уверенно предположить, о каких таких компрометирующих документах писал Калинин.
В марте 1929 г. (то есть в разгар борьбы Сталина с «правыми» в Политбюро и ЦК) в адрес председателя Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Г. К. Орджоникидзе из Ленинградского обкома ВКП(б) поступили материалы из архивов царской охранки, охарактеризованные как «откровенные показания Михаила Ивановича Калинина». Корреспондент, а это был заместитель заведующего отделом Истпарта Ленинградского обкома А. Ф. Ильин-Женевский, никак не комментировал эти материалы. Но если они представлены, неважно, по собственной инициативе или по распоряжению «сверху», значит, отправитель «информировал», как ему казалось, о чем-то весьма важном и тем самым «призывал» Комиссию проверить материалы и сделать определенные выводы?! [269]
В приложенной копии протокола допроса М. И. Калинина в жандармском управлении от 1900 г. говорилось: «Будучи вызванным на допрос вследствие поданного мною прошения, желаю дать откровенное показание о своей преступной деятельности». И далее следует рассказ о работе нелегального рабочего кружка[270]