и, обращались за поддержкой. В какой-то момент таких писем стало так много, что Калинин 13 августа 1937 г. запросил первого секретаря ВЦСПС Н. М. Шверника: «Не найдете ли Вы целесообразным выделение в мое распоряжение 15–20, до конца года, путевок для посылки на лечение особо нуждающихся членов профсоюзов»[319]. Ответ был положительный — было выделено 15 путевок «за счет средств сметы ВЦСПС по специальному страхованию». Ими самостоятельно и распоряжался Калинин, помогая остро нуждающимся в лечении.
Внимателен Калинин был и к просьбам представителей семьи Мордухай-Болтовских, с которыми он поддерживал постоянную связь. В 1939 г. внук Д. П. Мордухай-Болтовского попытался устроиться в Управление строительства Соликамского гидроузла. Стройка находилась в ведении НКВД, и его на работу не брали. Калинин помог не только устроиться на работу, но и прописаться в Ленинграде. Показательно, что, когда из Управления НКВД по Ленинградской области пришло за подписью начальника управления Г. А. Гоглидзе разъяснение о том, что отказ в прописке связан с имеющейся судимостью, Калинин ответил:
«Получил Ваше письмо по поводу гражданина Мордухая-Болтовского А. И. При рассмотрении его ходатайства о прописке мне было известно, что он был в 1935 г. осужден особым совещанием на 3 года. Я лично хорошо знаю не только А. И. Мордухая-Болтовского, но и всю их семью больше 50 лет» [320].
…Напряжение в работе, напряжение в жизни давали себя знать, сказывались на состоянии здоровья Калинина. Начал слепнуть левый глаз. Но пока еще очки выручали, и никто не замечал, как трудно ему читать, особенно мелкий шрифт. Нелегко было и писать. Но он никогда не доверял подготовку даже черновых набросков речей, статей и докладов секретарям и помощникам. Сам, своей рукой писал все от первой до последней строчки. Действительно, личный архив Калинина в РГАСПИ (Ф. 78) переполнен проектами, черновиками, вариантами его статей, докладов, выступлений.
В январе 1937 г. ситуация приобрела угрожающий характер. Врачи предупреждали, что оттягивать операцию более нельзя, он мог ослепнуть. В письме к Сталину Калинин сообщал:
«Состояние моих глаз таково, что через два-три года я совершенно буду слепым. Этот вывод я делаю не на основании врачебной консультации, которая не говорит прямо об этом, а на опыте правого глаза. Пять лет шел процесс постепенного затемнения глаза и сейчас он совершенно сделался слепым.
Уже два года идет затемнение левого глаза, он делается все хуже. Операцию предполагают произвести с правым глазом, который, по словам врачей, и будет заменой левому. Риск небольшой все равно. Терять мне нечего — правый глаз бездействует.
Прошу Политбюро:
первое — разрешить произвести мне эту операцию,
второе — санкционировать необходимый для этого отпуск»[321].
…В середине 1930-х гг. стал очевидным и разлад в семье Калинина. Правда, корни его находятся еще в середине 1920-х гг. Последний раз, когда Михаил Иванович и Екатерина Ивановна были вместе и, казалось, довольны собой, можно отнести к 1923 г. к поездке на Дальний Восток. В конце 1924 г. неожиданно для всех Екатерина Ивановна ушла с фабрики «Освобожденный труд», где она до этого работала заместителем директора. В январе 1925 г. вместе со своей ближайшей давней подругой В. П. Остроумовой, можно сказать, что и вслед за ней, Екатерина Калинина отправилась на Алтай, в автономную область Ойротия (ныне — Республика Алтай), входившую тогда в состав Западно-Сибирского края. Почему… зачем… именно туда? Исчерпывающего ответа нет и по сей день, многое остается загадкой. Но… захотела, так захотела… и Калинин, видно, понимая, что бесполезно, даже и не отговаривал. Только помог с деньгами, билетами, продуктами. Пришел и на вокзал проводить в дальний путь. Просил непременно сообщить по приезде, как обустроилась… писать, хоть иногда, и особенно детям.
Если до Новониколаевска (Новосибирск) добрались хорошо и с тогдашним возможным комфортом, то далее, до Бийска, ехали в вагоне 4-го класса: 8 человек, 40 лошадей. Тяжело! А уж от Бийска до столицы области местечка Улалы, по зимней трассе, ехали при 30-градусном морозе, только что уши и носы не отморозили. Несмотря на трудности, впечатления были просто безумными: дикая природа, своенравная река Катунь, незамерзающая на перекатах и порогах, недоступные горы, покрытые снегом, тишина, целебный воздух! Встретили их просто и приветливо. Поселились они в областной столице Улале, на тот момент бывшей чуть больше Верхней Троицы. Остроумова занималась партийной работой в местном обкоме. Екатерина Ивановна, как и хотела, скрывала свою связь с М. И. Калининым. Она работала на разных низовых и руководящих постах, в том числе председателем областного профессионального союза работников земли и леса. В первое же лето на Алтай приезжали дети. Вместе ходили в горы, собирали грибы, ягоды, купались в горных реках.
М. И. Калинин на даче в Архангельском сразу после операции на глазах
Фотограф Н. Марков 12 апреля 1937
[РГАСПИ. Ф. 78. Коллекция фотографий]
Сама Екатерина Ивановна впоследствии объясняла появление на Алтае состоянием здоровья. Исследователи биографии Калинина добавляют, что причиной внезапной поездки в отдаленный край было стремление (до болезненности) Екатерины Ивановны к самостоятельности и самореализации вне «тепличных условий» в Москве, рядом и с помощью мужа — главы государства. Но вряд ли и этого достаточно, чтобы принять в качестве обобщающего убедительного объяснения. Может, она «бежала» из Москвы по другим причинам? На основании ныне доступных материалов их вполне можно назвать и признать, что и они могли вполне стать причиной отъезда из Москвы.
Летом 1924 г. Екатерина Ивановна узнала, что один из ее братьев — Владимир Лорберг до революции был агентом царской охранки и действовал в качестве провокатора в рабочей среде, узнавая и выдавая имена участников эстонского социал-демократического движения. Это было ПОТРЯСЕНИЕ! С этим невозможно было жить! Но и рассказать об этом кому-либо, в том числе и М. И. Калинину, она не могла. Как быть? Она пришла к выводу, что брат должен искупить свою прошлую вину, добровольно явиться в ОГПУ и все рассказать. Конечно, она понимала, что это могло кончиться для брата смертным приговором. Но другого пути она не видела, и если за прошлое ему придется платить своей жизнью, то, значит, так и должно быть. Она связалась с Г. И. Бокием — заместителем Феликса Дзержинского и попросила принять брата. Владимир явился в ОГПУ и был арестован. Коллегия ОГПУ 22 сентября 1924 г. приговорила его за провокаторскую деятельность к высшей мере наказания. 25 сентября он был расстрелян. Екатерине Ивановне хотелось убежать, чтобы никого не видеть, ничего и никому не объяснять, «вылечить душу».
Было еще что-то… внутренние терзания. О них она писала Калинину уже добравшись до Алтая, объясняя свой отъезд из Москвы:
«Я там [в Москве. — М. О.] была не человек. Я была фальшивая фигура в том обществе, к которому я принадлежала из-за твоего положения. Все это создавало вообще фальшивую обстановку. Вокруг меня были два-три человека, которые относились ко мне искренно, остальное все было — ложь и притворство, все это мне опротивело. Я не имела права так говорить и так мыслить, как мне хотелось, на что имели право остальные, рядовые работники, — потому что я принадлежала к высшему обществу, — это мне говорили в глаза товарищи коммунисты — тоже из высшего и среднего общества, но где же тут — тот идеал, к чему мы стремились, когда мы партию делим на общества, чуть ли не на классы? Пусть они там сортируют кого хотят, но я не хочу, чтоб меня сортировали, из ржи пшеничного хлеба не испечь — не надо мне ни удобств, ни автомобилей и не надо мне ваших фальшивых почетов, все это мне заменяет то, что на меня смотрят как на рядовую работницу — бывшую ткачиху, каковой я являюсь действительно, и только» [322].
Лишь в сентябре 1926 г. Калинина вернулась в Москву. А здесь — политический кризис в партии… Муж — теперь уже член Политбюро, весь в делах, дома практически не бывает… Домашнее хозяйство вели Груша, прислуга, и Прасковья, младшая сестра Калинина. Возникает ощущение разрыва душевных нитей, связывавших ее ранее с Калининым… Она считала, что Калинин мало уделяет ей внимания, не вникает в ее внутренние треволнения, уходит от разговоров на эту тему. Калинин же, в свою очередь, был явно «обижен» и считал себя незаслуженно «брошенным» в самые тяжкие для него минуты партийно-государственных обстоятельств. К тому же и дети, по его мнению, оказались сиротами при живой матери.
Екатерину Ивановну накрывает постоянное угнетенное состояние. Она не понимает, как ей жить в этом раскалывающемся окружающем ее мире? В довершение всего на нее обрушилась тяжкая болезнь — саркома. Она принимает жесткое безальтернативное предложение Калинина — ехать на лечение во Францию, в институт Пастера. Почти через два года, в середине 1928 г., она вернулась в СССР, а здесь — надрывающаяся в конвульсиях сталинских реформ страна, борьба… на уничтожение… одних против других, бесчинство репрессивных органов, исчезновение то одних, то других, в том числе из близкого окружения… Идеалы, которые когда-то и подвигли Екатерину Ивановну на революционный путь, как ей кажется, «расстреливаются»… Неотвязно мозг долбит мысль: и это то, ради чего… И при этом полная беспомощность перед невидимыми, но такими вдруг становящимися реальными угрозами… В таком состоянии, морально сломленная, в душевном одиночестве, практически по «инерции жизни» она два с половиной года работала во вновь организованном зернотресте в должности заместителя начальника отдела кадров. Работа была рутинной, не приносила морального удовлетворения и не могла мотивировать к осознанной и активной деятельности.