Идейное противостояние Герцена и Каткова, смысл и значение их жизненного перекрестка стали доходить до современных историков уже в ином свете.
Евгений Владимирович Маркелов (1962–2010), обратившийся к изучению этого идейного противостояния, как полагает его друг Л. А. Наумов, имел в виду не столько противопоставление одного другому, а стремился выйти на некоторый синтез их идей, доказать востребованность наследия и Герцена, и Каткова для постсоветского российского общества.
Само течение жизни, как нам кажется, должно расставить всё на свои места. Но находящемуся внутри этого потока человеку часто бывает трудно определить общее направление движения, решить, куда плыть. Нужны верные и точные ориентиры, вечные и неизменные, как путеводные звезды для мореплавателей.
Сегодня Былое и Думы прошедшего времени едва ли доходят до сознания новых поколений в том их содержании и с той искренностью, с какой они звучали когда-то. Да и клятвы подростки и молодежь давно уже не дают друг другу и своей стране, если только они не произносятся на сцене.
Весной 2006 года в Москве в Российском академическом молодежном театре была назначена премьера пьесы английского драматурга Тома Стоппарда «Берег утопии». По словам Стоппарда, как только он приехал в Россию, первым его желанием было увидеть мемориал, который построен на том месте, где когда-то Герцен и Огарёв давали клятву посвятить жизнь борьбе с самодержавием. Он к нему не шел — летел. И был страшно разочарован увиденным: исторический памятник был обезображен образцами современного художественного искусства — граффити. Так возникла идея субботника на Воробьёвых горах, причем Стоппард захотел непременно лично участвовать в акции. Его поддержали актеры театра, но собственными силами очистить памятник не смогли. Были наняты профессионалы — специализированная реставрационная фирма, потому как стереть краску и избавиться от наслоений, разрушающих и уродующих камень, подручными средствами уже не представлялось возможным[78].
Конечно, любой памятник в конце концов можно привести в порядок, очистить и смыть разъедавшую его поры грязь. Сложнее сохранить целостность нашей национальной памяти, так же как и сберечь в сердце воспоминания об ушедшем навсегда детстве.
В эпилоге последнего романа Достоевского Алёша Карамазов, обращаясь у камня Илюшечки к мальчикам, говорит им простые и великие слова: «Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение»[79].
Герцен, Тургенев и Катков, как те же братья Карамазовы, сделали свой жизненный выбор и защищали его в меру таланта и убежденности, храня с теплотой или леденящим душу холодом свои детские воспоминания. К ним следует добавить и Достоевского.
Фёдор Михайлович родился в Москве 30 октября 1821 года. Он был на девять лет моложе Герцена и на три года — Тургенева и Каткова. От его дома, больницы на Божедомке, — и тогда, и сейчас — рукой подать до Бутырского замка. Гораздо ближе, чем до внешне привлекательных особняков знати на Арбате и Остоженке.
Бутырка — Преображенское — Волхонка
Губернский Бутырский замок — один из первых известных адресов Каткова в Москве. Никакой усадьбы или «дворянского гнезда» у него в детстве не было, а был — целый Губернский замок. Не замок, а замок. То, что так называлась одна из мрачных тюрем в России, Миша Катков узнал довольно рано. Ударение на гласных в этом коротком слове расставляла сама жизнь.
Бутырка. Позднее с этим местом будет связано тяжелое воспоминание его жизни — самоубийство 1 марта 1875 года младшего брата Мефодия, повесившегося на полотенце в одиночной камере тюремной больницы. Какие злые видения посетили и терзали душу несчастного в предсмертную минуту страшного дня 1 марта?
1 марта 1875 года в Москве и 1 марта 1881 года в Петербурге слились в один черный день личной биографии Каткова и истории России.
Во времена правления Екатерины II недалеко от тихой Бутырской заставы была выстроена казарма гусарского полка с острогом, а в 1771 году по проекту архитектора Матвея Фёдоровича Казакова был возведен Губернский тюремный замок. По замыслу архитектора замок состоял из четырех башен (которые сохранились до настоящего времени), соединенных между собой тюремными стенами. В конце 1774 года после подавления крестьянского восстания Емельяна Пугачёва плененных восставших доставляли в Бутырский тюремный замок под усиленной охраной, закованных в кандалы и цепи. Пребывание здесь самого Пугачёва оставило заметный след в истории тюрьмы, в которой одна из башен и поныне называется Пугачёвской.
По легенде, передающейся в Бутырке уже более двух веков среди заключенных, между Кремлем и тюрьмой когда-то был проложен подземный туннель, по которому Екатерина в карете смогла проехать в подземелье замка и встретиться с Пугачёвым[80].
Тайные ходы, связывавшие Кремль и Бутырку, уже в XX веке перестали казаться легендой, и сам путь от вершин власти до узилища оказался много короче.
Другая легенда связана с «Кошкиным домом». Так между собой все называли особый корпус больницы для заключенных, получивший свое «детское» название по существовавшей долгие годы женской части тюрьмы. Узницы в надежде и мечтах о послаблении и смягчении приговора, а то и о полной воле стремились забеременеть и родить ребенка. Свобода приходила к ним через рождение человека. Освобождение через возрождение. И эту сторону жизни Катков начал постигать еще в детстве.
К моменту поступления на казенную должность в Губернский Бутырский замок Варвары Акимовны Катковой в 1826 году тюрьма, как ни странно, производила на современников не самое удручающее впечатление и являлась не самым неприемлемым для женщины-вдовы местом службы. Еще в 1819 году была предпринята попытка сделать тюрьму во всех отношениях «образцовой и показательной». Российские должностные лица и британские филантропы при поддержке верховной власти, озабоченной в эти годы распространением экуменических христианских ценностей в социальных мероприятиях империи, учредили Попечительное о тюрьмах общество. Перед ним ставилась задача нести религию узникам тюрем, облегчить их физические страдания и сделать тюрьму местом истинного исправления. Показательной площадкой для этих целей администрацией и был выбран Губернский тюремный замок. Посетившая Бутырку в 1823 году комиссия отмечала, что эта тюрьма построена в соответствии с идеями выдающегося филантропа Джона Говарда, британского тюремного реформатора. Добавлялось также, что узники Губернского замка «живут в поразительно хороших условиях» и что тюремный «смотритель очень вежлив». За 1830 год через тюрьму прошло 3638 заключенных; большинство из них обвинялось в мелких правонарушениях, таких как кража и несоблюдение паспортного режима[81].
Однако со временем всё переменилось в худшую сторону. Комиссия по тюремной реформе, проверявшая тюрьму в 1873 году, заявила, что Губернский тюремный замок — «образец всех безобразий». По словам комиссии, это было кошмарное место с грязными, заплесневелыми, душными камерами, наполненными дымом от печей, и с охраной, которая или безразлична к нуждам заключенных, или жестоко с ними обращается. Как считала комиссия, первым шагом к усовершенствованию российских тюрем должно стать закрытие Губернского замка[82].
Так случилось, что и другой московский адрес Михаила Каткова также был связан с познанием русской жизни, во всем ее многообразии, с разными гранями и переходами, светлыми и темными.
После возвращения Варвары Акимовны с сыновьями в Москву, очевидно, это произошло летом или осенью 1826 года, с началом работы в Губернском тюремном замке и получением жилья и жалованья, перед Михаилом открылась возможность систематических учебных занятий.
Первым образовательным заведением для него стало Преображенское сиротское училище. Нет точных данных, когда Михаил поступил в училище и когда из него ушел. Неизвестно также, завершил ли он полный курс обучения или по каким-то причинам был вынужден раньше уйти оттуда. Училище имело статус начальной школы. Среди местных жителей оно привычно называлось Матросской богадельней. Нравы здесь царили суровые: наставники внушали послушание розгами, а старшие ученики — кулаками. Такое «воспитание» наносило ущерб ребенку, уродовало личность маленького человека, заставляло, но не всех, приспосабливаться, угодничать и заискивать перед сильным и подавлять слабого. Годы отрочества укрепили независимый и твердый характер Каткова, научили его стоять за себя, если нужно, то и драться, защищая свое достоинство. Нелишнее качество для будущего мужчины, государственного или общественного деятеля.
Впрочем, были в училище и положительные стороны. Здесь не только содержали, правда, очень скромно, почти что впроголодь, но еще и учили, давая возможность воспитанникам «выбиться в люди». Была здесь, в библиотеке, хорошая подборка исторических книг и рукописей, впоследствии ими зачитывался другой ученик училища — замечательный историк, собиратель московских древностей Иван Егорович Забелин (1820–1908).
Здание Преображенского начального сиротского училища сохранилось до настоящего времени (Стромынка, 32). Хотя и в сильно измененном виде (надстроены два этажа; угол, выходящий к Яузе, снесен), но в течение всех прошедших лет оно было связано с историей московской благотворительности и образования. Сегодня здесь располагается МГУПИ (Московский государственный университет приборостроения и информатики), а в послевоенное время, в 1940–50-х годах, в нем размещалось общежитие ряда московских вузов, включая и МГУ. Память об этом общежитии хранят многие поколения выпускников.