Катков уже на студенческой скамье отличался широтой кругозора. Из профессоров наиболее популярными среди студентов были известный критик Н. И. Надеждин, читавший теорию изящных искусств и логику, и М. Г. Павлов, человек, сумевший заинтересовать Каткова философией Шеллинга еще в пансионе. Занимаясь филологией, молодой Катков не перестал интересоваться философией. Как и многие из его сверстников, бредивших Гегелем и Шеллингом, он самостоятельно изучал достижения немецкой науки и поэзии, читая их в подлиннике[144]. Но этим его интересы не ограничивались. Так, он прослушал необязательный для студента-словесника курс анатомии профессора Эйнбродта.
Вместе с тем никого из профессоров, которых посещал Михаил Катков, нельзя было назвать его ближайшим учителем. Ни с кем в особенной близости он не состоял и занимался своеобразно и самостоятельно. Об этом он позднее рассказал Н. А. Любимову[145]. Впрочем, лекции молодого профессора кафедры римской словесности и древностей Д. Л. Крюкова оставили в нем сильное впечатление. Этому содействовало одно счастливое обстоятельство, знакомое каждому студенту. Перед экзаменом по истории Михаилу случайно на глаза попалось фундаментальное исследование о переселении народов. Книга его заинтересовала, и он внимательно с ней ознакомился. На экзамене ему достался билет именно о переселении народов. Он стал входить в такие подробности, что удивил экзаменаторов, которым оставалось только слушать его изложение. С тех пор его ответы на экзаменах имели громкую славу. П. М. Леонтьев, поступивший в университет в 1837 году, рассказывал позднее, что молодые студенты ходили слушать, как отвечает Катков[146]. Их к тому же активно поощрял и университетский инспектор, любимый студентами Платон Степанович Нахимов, брат прославленного адмирала. «Что болтаетесь? — говорил он. — Пойдите, послушайте, как Катков отвечает»[147].
И тут обнаружилась другая черта характера молодого Каткова. В нем, несомненно, был огромный запас жизненных сил, производивший большое впечатление на его товарищей. Энергия и страстность иногда били через край, но не могли не привлекать и не заряжать своей стойкостью и упорством. Не скрывавший своих амбиций и независимости характера Катков притягивал людей, придерживавшихся порою прямо противоположных взглядов. Вероятно, они не могли не отметить достоинство и естественность поведения успешного в учебе студента, не склонного подстраиваться или заискивать перед начальством, а, напротив, прямо и честно идущего к цели, оставаясь самим собой. Не принимающий угодничества и подхалимства, а добиваясь всего невероятным трудолюбием и усердием, Катков заслужил уважение и среди студентов, и среди преподавателей. Уже тогда наиболее проницательные и внимательные его сверстники и наставники сумели угадать в нем незаурядную личность. И лидера, и вождя.
То, что этот молодой человек через определенное время станет руководителем общеимперского масштаба, конечно, не мог знать никто. Даже тот, в священном служении которому в будущем раскрылись весь талант и сила духа Каткова.
Наследник престола, завершая свое образование путешествием по России, посетил свою родину, Москву, и 31 июля 1837 года Московский университет, в котором ему предстояло прослушать отдельные курсы. В свите находился и воспитатель государя-ученика действительный статский советник Василий Андреевич Жуковский.
В большой зале цесаревичу были представлены руководители университета, профессора и казеннокоштные студенты. В память своего посещения Александр Николаевич пожаловал университету Фраунгоферов микроскоп[148].
Символический подарок, особенно на фоне закрытого недавно «Телескопа» и всей развернувшейся в связи с этим драмой. Верховная власть в лице наследника будто бы предлагала в поисках истины сменить оптику и предмет исследований. Не допускать «лжемудрствования», оставить философские изыскания о смысле жизни, не углубляться в мировые проблемы, а сосредоточиться на том, что поближе, непосредственно перед глазами.
В то посещение цесаревичем университета Катков не встретился с ним. Своекоштных студентов не пригласили к их августейшему сверстнику. Катков удостоился высочайшей аудиенции и личной беседы с Александром Николаевичем, уже императором и самодержцем всероссийским, спустя 30 лет, в июне 1866 года, на другом витке жизни. Издатель «Московских ведомостей» и «Русского вестника» возгласит о своем деле всей жизни служить на благо Отечеству, не оставляя тени сомнений в подлинности и верности своего образа мыслей или действий, в чем приобретет высочайшее благоволение и доверие[149]. Он будет заявлять о своей принципиальной позиции на общественном поприще: «Я не служу органом никакой партии, и ни в одном из вопросов подлежащих обсуждению не имею личного дела. В делах общественного интереса у меня нет и не может быть своей воли, а я руководствуюсь посильным разумением того в чем выразилась воля Его Величества и что может способствовать пользам Его престола и славе Его имени. Я употреблю все старания, чтобы устранить всякий повод к недоразумениям и сомнениям», — писал Катков графу П. А. Шувалову[150].
А университетская орбита в те годы сводила его с молодыми людьми иного круга. Встреча с некоторыми из них навсегда оставила след в его душе, такой же яркий, как свет звезд на ясном небе в августовскую ночь накануне Спаса.
В кружке Станкевича. Идея личности
Участие Каткова в кружке Николая Владимировича Станкевича (1813–1840) и его роль в этом философско-литературном объединении студентов и выпускников Московского университета получили неоднозначную оценку у специалистов. В плеяде блестящих имен, открывавших целые направления в русской культуре и общественном движении, звезда Каткова не то что была незаметной, но, в силу разного рода причин, оказалась на периферии исследовательского интереса. Неординарность его личности и последующая деятельность потрясали и не вписывались в традиционные представления историков и литературоведов об идейной эволюции «столпа реакции» и «идеолога самодержавия». А между тем многие важные обстоятельства товарищеских отношений и человеческих устремлений в круге Станкевича до сих пор остаются невыясненными.
При знакомстве с обширной литературой по истории кружка трудно определенно ответить на вопрос о времени вхождения в него Каткова. В работах П. В. Анненкова и А. Н. Пыпина этот момент обойден молчанием[151]. Р. И. Сементковский в биографии Каткова, не называя точной даты этого события, отмечает, что Катков к моменту присоединения к кружку «был моложе многих его членов и, следовательно, не мог играть в кружке сколько-нибудь видную роль. Ближе всего он сошелся с Белинским и Бакуниным, особенно с последним»[152]. М. О. Гершензон, касаясь состава кружка Станкевича, отмечает, что, прежде всего, он состоял из самого Станкевича, а также Белинского, Боткина, Грановского, Неверова. И во второй линии — из Красова, Клюшникова, Каткова, Кудрявцева и других[153].
Советский литературовед С. И. Машинский относит возникновение кружка Станкевича к зиме 1831–1832 года. Первоначально в него входили: Николай Станкевич, Януарий Неверов, Иван Клюшников, Василий Красов, Сергей Строев, Яков Почека, Иван Оболенский. В 1833 году состав кружка претерпел изменения. Выбыл в связи с переездом в Петербург ближайший друг Станкевича Я. М. Неверов. Но зато кружок пополнился значительной группой молодых людей. В их числе — Виссарион Белинский, Константин Аксаков, Александр Ефремов, Александр Келлер, Алексей Топорнин, Осип Бодянский, Павел Петров. А еще позже, в 1835 году, — Василий Боткин, Михаил Бакунин, Михаил Катков, Каэтан Коссович. Периодом наиболее интенсивной жизни кружка, как он считал, были 1833–1837 годы, до отъезда Станкевича за границу[154]. Современный биограф Станкевича Н. А. Карташов полагает, что Катков познакомился с ним и влился в кружок в начале 1837 года[155].
И. С. Аксаков, обращаясь к этому периоду жизни брата, приводит некоторое пояснение: «К. С. [Аксаков] вступил в университет в 1832 году, 15-ти лет от роду, и тотчас был принят в общество молодых талантливых людей, окружавших Николая Станкевича: все они были его гораздо старше (Станкевич — на 4, Белинский — на 7 лет), и он вполне подчинился их влиянию. Кроме Белинского, к этому обществу принадлежали однокурсники Станкевича: Сергей Строев (печатавший свои исследования под именем Скромненко), А. П. Ефремов (занимавший потом несколько времени кафедру географии в университете), поэт Красов и И. П. Ключников, также поэт, подписывавший свои стихи буквою „Фета“. <…> К этому же кружку принадлежали потом и В. П. Боткин и М. Н. Катков, вступивший в университет двумя годами после К. С. [Аксакова]. Впоследствии, с 1835 кажется года, присоединился к кружку и М. Бакунин: одним словом, он состоял почти весь из людей, отмеченных замечательными дарованиями»[156].
Для нас вхождение Михаила Каткова в кружок Станкевича представляет интерес по ряду причин. Во-первых, таким образом определяется начало углубленного изучения московским юношей философских, религиозно-этических и эстетических вопросов, время и содержание его первых литературных опытов. Во-вторых, уточняется круг его жизненных привязанностей и предпочтений, повлиявших на его дальнейшую судьбу. И, наконец, в-третьих, прослеживается трансформация взглядов будущего лидера русского консерватизма и охранительства, полная неожиданных и драматических поворотов, но в чем-то главном последовательная и по-своему органичная.