Отечественная философская традиция открывала новые дисциплины и горизонты исследования. История философии, методология науки, философия образования — те самостоятельные пути, по которым развивалась русская философская и историко-философская наука. Отметим, что и сегодня они остаются одними из наиболее разрабатываемых направлений.
Между тем к защите была подготовлена докторская диссертация М. Н. Каткова по истории древнегреческой философии досократовского периода, которая стала ярким свидетельством происходящих в общественной мысли процессов.
В виде очерков «О древнейшем периоде греческой философии» она будет опубликована чуть позже, в первом выпуске «Пропилеев»[444], журнале, задуманном П. М. Леонтьевым сразу по возвращении друзей из Берлина[445] и состоявшемся при поддержке единомышленников в 1851 году. Всего выйдет пять выпусков сборника, последний — в 1856 году, в год, когда эстафету литературного Олимпа примет знаменитый «Русский вестник». Подобно священным вратам, вводившим в акрополи тех, «кто шел к внутренним святилищам»[446], журнал обращался к истокам мировоззренческого наследия античной древности. Статьи и переводы, рецензии и обзоры различных авторов, в том числе Т. Н. Грановского, П. Н. Кудрявцева, Ф. И. Буслаева, П. М. Леонтьева, М. Н. Каткова, погружали в археологические изыскания, изучение греческой скульптуры и греческой философии, повседневную жизнь в Древнем Риме.
«Пропилеи» напечатали выполненный В. А. Жуковским перевод «Илиады», ранее не публиковавшийся. Здесь же появились переводы диалогов Платона с историко-философскими комментариями. Перевод «Царя Эдипа» Софокла сделал для «Пропилеев» С. Д. Шестаков. Интересно заметить, что с именами Шестакова и Леонтьева, вместе снимавших в целях экономии квартиру, связано имя молодого студента, которого они приютили у себя. Им оказался Владимир Иванович Герье, будущий профессор всеобщей истории и основатель Московских высших женских курсов.
Во времена Каткова архаический период был еще мало разработан наукой, так что вполне можно сказать — Михаил Никифорович шел непроторенной дорогой. Досократовская философия сохранилась в разрозненных фрагментах, нередко труднодоступных истолкованию и противоречивых. Новизна труда Каткова состояла в переносе акцента в изучении древнейших философских школ с внешних различий и оценок их заслуг, с позиций категориального аппарата современной ему науки, на понимание смысла и внутреннего единства философии той эпохи[447]. Подобный подход позволял представить досократовскую философию не как случайно запечатленный набор различных школ, но единой философской системой, где «все системы и школы как одно целое, они взаимно друг друга уяснят и восполнят»[448].
Изданное отдельной брошюрой позже, в 1853 году, исследование М. Н. Каткова заинтересовало научное-литературное сообщество, которое незамедлительно отреагировало несколькими рецензиями. Одна была опубликована в мартовском номере «Отечественных записок» в 1854 году. Рецензент ставил в заслугу автору блестяще написанные очерки об отдельных представителях досократовской философии, «ясность, отчетливость, простоту и силу» стиля изложения мыслей. «Непонятный доселе древнейший период греческой философии теперь разъяснен окончательно, и наука должна произносить имя Каткова с благодарностью», — отмечал рецензент[449]. Другой отзыв, принадлежавший профессору Московской духовной академии В. И. Лебедеву, напечатал погодинский «Москвитянин». Он расходился с предыдущим рецензентом в выводах и оценках. К достоинствам работы были отнесены авторские объяснения «с знанием дела», превосходный и весьма дельный критико-филологический разбор. Однако в конечных выводах отмечалась поспешность в издании труда и возможность «сделать несравненного более того, что сделал» автор[450].
Катков отпарировал ему тем, что уличил в незнакомстве с источниками, множестве передержек и натяжек и отверг даже похвалы рецензента. «Есть ли какие-нибудь достоинства в моем труде или нет, мой рецензент так же мало мог усмотреть и оценить их, как и недостатки этого труда»[451].
Своеобразный итог дискуссии подвел Н. Г. Чернышевский. Он воздал должное достоинствам труда Каткова, отмечая вводимый в научный оборот материал, полноту и основательность. Правда, на его взгляд, очерки, которым отдавалась пальма первенства в изучении истории древнегреческой философии, были лишены новизны, поскольку за несколько лет до того А. И. Герценом была опубликована статья по сходному предмету «Письма об изучении природы».
Через сорок лет в печати вновь появились ссылки на «Очерки» Каткова. С. Н. Трубецкой в примечаниях к своей диссертации характеризовал произведение как «весьма незначительное, бессвязное и фантастическое, написанное к тому же туманно и тяжело»[452]. Катков, разбирающий заключения софистов, был изобличен как софист русского самодержавия. «Всякий государственный строй имеет своих идеалистов, своих теоретиков и практиков, — резюмировал Трубецкой, — всякий имеет и своих софистов»[453]. Надо сказать, что Катков действительно воспринял и в дальнейшей деятельности активно применял идею софистов об употреблении мышления для служения не высшим теоретическим целям, а как средство для практических целей.
В. С. Соловьёв признал отзыв автора «Метафизики.» слишком беспощадным. По его мнению, в «Очерках.» «виден писатель выдающийся». Однако попытка применить «потенции» Шеллинговой философии в такой области, где им нет никакого места, выглядела странной по замыслу и неудачной в исполнении, когда «весьма самоуверенно и бесцеремонно» подгонялся к ней исторический материал, без вникания в его действительное содержание и значение[454].
Бессвязной, хотя и блистательной в силе назвал статью Каткова B. В. Розанов[455].
Причина, почему мы так подробно остановились на характеристике исследования Каткова, заключается в тех методологических и содержательных особенностях высказанных научных подходов, которые более полно раскрылись во всей последующей общественно-политической и просветительской деятельности Каткова. Рассмотрение истории мысли как целостного единого процесса со свойственными ему внутренними противоречиями прослеживается уже в анализе идейного опыта греческих философов. «Возможности всего будущего обособления и разнообразия» на примере изучения идеальных моделей общества и государства демонстрировали приемлемые и неприемлемые пути развития, в том числе и для России.
Сам Катков в описываемый период продолжал оставаться адъюнктом Московского университета, но без определенной должности и жалования. Современники отмечают, что держался он с отменным достоинством, студенты выражали сочувствие его положению[456]. Шевырёв ходатайствовал удержать Каткова в звании исправляющего должность экстраординарного профессора при ученых трудах по случаю празднования в 1855 году столетнего юбилея Московского университета. Петербургский университет предложил Каткову должность адъюнкта по кафедре русской словесности, но тот отказался. Министр народного просвещения, когда ему сообщили о затруднительном положении Каткова, обещал подыскать Каткову место, которое «и вознаградит, и удовлетворит» его[457].
Но снова дельным советом очень помог граф Строганов. Он предлагал Каткову, что только на первый взгляд могло показаться необычным, искать место цензора, которое было более надежным, чем мечты, возможно несбыточные, о иной должности. При появлении в университете подходящей вакансии Катков, по мнению Строганова, мог легко снова перейти к преподавательской деятельности[458].
Именно в этом направлении и собирался двигаться дальше Михаил Никифорович, как неожиданно в начале 1851 года освободилась вакансия редактора университетской газеты «Московские ведомости». Событию предшествовала забавная история. В Москве с гастролями на масленичной неделе в феврале 1851 года выступала известная танцовщица Фанни Эльслер. Редактор университетской газеты «Московские ведомости» Хлопов так увлекся балериной, что после одного из представлений с букетом цветов сопровождал гостью в гостиницу и посвятил ей восторженную статью в газете. О происшествии этом стало известно попечителю Московского учебного округа Назимову, сменившему в этой должности Строганова. Не помогли и родственные связи редактора с ректором Московского университета. Хлопову пришлось оставить заведование газетой, а его обязанности предложили исполнять Каткову.
В Москве по этому случаю ходили шуточные стихи:
В те дни, когда Владимир Хлопов,
«Ведомостями» заправлял,
Он, не щадя фигур и тропов,
В них вздор частенько помещал.
Молчал Назимов и крепился;
Когда ж узнал, что он влюбился
В Иродиаду наших дней,
Он был ужасно озадачен —
И дольше вытерпеть не мог.
Тут им в редакторы назначен
И философ, и филолог,
Притом и жизни преисправной, —
И он газету поднял справно…[459]
Несколькими годами позднее Михаил Никифорович усматривал провиденциальный характер случившегося: «Журнальное поприще не было произвольно избрано мною, меня вывело на него стечение обстоятельств, в которых я вижу некоторое для себя указание»