Мне запомнилась одна конкретная съемка, когда сцена не получалась и пришлось снимать много дублей. Это визит Ирины Лавровны к Дульчину, когда она предлагает ему бегство, думая, что он неслыханно богат, а он узнает, что и за Ириной Лавровной нет приданого, на которое он рассчитывал. Впервые за время тех съемок Михал Михалыча не устраивало, как мы с Олегом играли парную сцену, в той ее части, где герои обнаруживают, что оба обманулись. Текст вяз в зубах, возникали непонятные многозначительные паузы, всё разваливалось. Отсняв пару невнятных дублей, мы стали искать решение. Группа давно сидела в полной готовности, в павильоне было душно от осветительных приборов, все боролись с приступами зевоты от ожидания. Да и мы с Олегом, как-то притомились что ли… искра не высекалась. И предложить от себя нам было нечего. Отчаявшись найти смысл сцены в разговорах и обсуждении: что «у нас по действию» – говоря профессиональным языком, мы взяли паузу передохнуть. И тут Михал Михалыч дал нам задание – проговорить еще раз текст друг с другом так, чтобы он отскакивал от зубов и играть на другой скорости. Проболтав свой диалог несколько раз, мы вышли на площадку. Я вылетела из декорации и начала тараторить… Задача была одна: произносить текст быстро. Олег так же мне парировал. Михал Михалыч покрикивал: быстрее! Мы с Олегом ускоряли темп, пыхтели и постепенно вошли в ритм. Сняли дублей шесть. Режиссер был доволен. Теперь, когда случается увидеть «Попечителей», я всегда жду этот момент – конфликтную перепалку наших героев, и она мне всегда нравится. И как же прав был Михал Михалыч, поставив перед нами чисто техническую задачу – просто играть быстрее, что привнесло азарт и нерв в нашу сцену!
О своем планируемом браке и решении уехать на место жительства мужа, в США, я сообщила Михал Михалычу в последние дни съемок «Попечителей». Кажется даже, что это было в самый последний съемочный день, мы снимали заставки к финалу. Каждый герой по очереди оборачивается на камеру: крупный план, вспышка, стоп-кадр и портрет готов – его пишет «художник-наблюдатель», которого исполнял сам Михал Михалыч. Портрет высвечивался тем или иным цветом, в соответствии с «моральным обликом» персонажа, каким он представляется «художнику». Каждый раз, когда смотрю фильм, смешно видеть свою счастливую физиономию, окрашенную в красные тона, и вспоминать, чему я в тот момент радовалась: я была невестой и собиралась уезжать. Такая победительная улыбка в финале у слегка «кровавой» Ирины Лавровны.
Сообщив Михал Михалычу о своих планах на отъезд, я не предполагала, что это как-то может сказаться на судьбе двух новых картин. Услышала с изумлением от него только:
– Ты сошла с ума! Что будет с нашими фильмами? Их положат на полку!
Мне тогда показались его страхи сильным преувеличением: где я, а где, скажем, Сахаров?! Я не была ни диссидентом, ни приятельницей кого-либо из диссидентов. Многие мои знакомые и друзья уезжали в те годы по браку за рубеж – их потом впускали обратно погостить, и никаких гонений и репрессий я не наблюдала. Выйти замуж и выбрать местом проживания страну мужа – в этом не было нарушения закона. Только оказавшись в Америке, я ощутила на себе чью-то месть «в верхах» – мне девять раз в течение четырех лет отказывали во въездной визе, отвечая моей маме, оформлявшей приглашение: «Считаем нецелесообразным». Вспомнились тогда слова Олега Янковского, сказанные мне в приватном разговоре: «Тебя занесли в черный список».
Ему сообщил об этом кто-то из влиятельных знакомых и просил меня предупредить. С приходом Горбачева и последовавшими переменами я, наконец, получила разрешение на въезд в нашу страну. К счастью, и «Покровские ворота» и «Попечители» тогда уже были на экране, правда, преодолев целый ряд запретов и препятствий.
Но в июне 1982 года я всего этого еще не могла знать. Быть свидетелем с моей стороны я попросила Регину Козакову. В память об этом событии храню фотографию: мы во дворе ЗАГСа, у Регины в руках бутылка шампанского, у меня букет, на наших лицах загадочные улыбки. В то утро, правда, еще сохранялась интрига: могли и не расписать. Михал Михалыч присутствовал на моей свадьбе в ресторане отеля «Международный» – ресторан был выбран в духе события и его участников. Когда торжество подошло к концу, он высказал пожелание повидаться перед самым моим отъездом – если отъезд, конечно, состоится.
В сентябре восемьдесят второго я собрала маленький круг друзей и маму с сестрой, в квартире на Малой Грузинской, чтобы сказать всем:
– До свидания, весной вернусь и всё расскажу!
Михал Михалыч – возвышавшийся над всеми, сидевшими в кружок за низким белым столом, читал стихи. Тогда-то я и услышала его сатирическое сочинение – в шуточном стихотворном послании другу Дэзику, Давиду Самойлову, о моем браке с американским славистом и отъезде, из-за которого под угрозой оказался выход двух свеженьких фильмов.
Я целый год снимал кино
Две серии. И сдал давно
(Не скрою, сдал успешно).
Потом комедию слудил
Островского. И в меру сил
Играют все потешно.
Кажись бы, что тут горевать?
Нет! Как на грех, едрёна мать,
Случилась катаклизма:
Я целый год потел зазря,
Артистка Коренева-фря!
Поставила мне клизму!
Американец и русист
(Чей предок, верно, был расист)
Заводит с ней романчик.
К замужеству привел роман,
И едет фря за океан,
За Тихий океанчик.
Я две работы сделал, друг.
Она сыграла роли в двух,
Заглавнейшие роли! Но
На выезд подала она,
И в жопе два моих кина,
чего сказать вам боле?
Перед самым уходом он попросил, если вдруг мне удастся встретить Иосифа Бродского в Америке, передать ему, что «Козаков читает его стихи». Не особенно веря в то, что такой случай может представиться, я пообещала.
Случай не заставил себя очень долго ждать. На второй год пребывания в Америке, в штате Вермонт, где мой муж Кевин работал в колледже, мы услышали о предстоящем выступлении Иосифа Бродского в каком-то близлежащем городке – и сразу приняли решение туда ехать. Увидеть и услышать Бродского было сравни чуду, а тем более я радовалась возможности передать ему слова Михал Михалыча. Как только Бродский закончил свое чтение, я протиснулась к нему сквозь плотный круг обступивших его людей.
– Я из Москвы не так давно, актриса, мой хороший знакомый, Михаил Козаков – актер и режиссер, с которым вы должны быть знакомы, просил передать вам привет и еще… что он читает ваши стихи в своих выступлениях! – выговорила я, аккуратно подбирая слова. Иосиф выслушал мою длинную фразу и тут же среагировал безапелляционно:
– Надо читать свои стихи, так ему и передайте!
Застигнутая врасплох его словами и слегка оскорбившись за Михал Михалыча, я решила пояснить:
– Но он очень хорошо это делает, правда!
И тут же получила в ответ:
– Я тоже делаю это неплохо!
Возвращаясь домой, мы с мужем обсуждали свои впечатления. Кевину Бродский показался высокомерным. А я пыталась объяснить такую реакцию поэта: у них обнаженные нервы, высокомерие – это маска. Но кажется, мои слова мужа не убедили. Еще через несколько лет я вновь встретила Бродского, уже в Нью-Йорке – состоявшееся знакомство и общение только подтвердили правоту моих слов. И все-таки тогда, в Вермонте, у меня защемило сердце – ведь на Бродского, как на всех любимых поэтов, Михал Михалыч в каком-то смысле молился.
Пройдет целый ряд дней, месяцев, лет, произойдет много разных событий в моей жизни, возобновятся визиты в Москву и возвращения в Америку. Из телефонных разговоров я узнавала, что происходит. Так я услышала, что Михал Михалыч запустился с фильмом «Пиковая дама» по Пушкину. Мама снова с ним работала ассистентом по актерам. А чуть позже она рассказала, что Михал Михалыч попал в больницу. Фильм был закрыт. И еще новость – Регина уехала в Америку и там осталась. Это был 1988 год. Спустя время, очередное известие – Михал Михалыч женился. У него родился сын, назвали Мишей. В 1991 году он с семьей уезжает в Израиль, работает в театре. Играет на иврите, вызубривает роль и выходит на сцену. За кулисами не может ответить на случайно заданный кем-то вопрос, он знает только текст своего персонажа. А потом у него родится дочка – Зоя. Так мне рассказывали о том, что происходило с Михал Михалычем в те годы. Теперь он смог гастролировать по миру, приезжать в Америку.
Мы встретимся снова, после долгого перерыва, в Калифорнии, куда я переселилась в начале девяностых, и куда Михал Михалыч прилетел с выступлениями. Мой друг – актер Илья Баскин, давно живущий в Америке, знакомый мне еще по Москве по его работе в картинах моего папы, – пригласил меня поехать с ним на машине из Лос-Анджелеса в город Сан-Диего, где и состоялся творческий вечер.
Зал был небольшим, без сцены, только свободный пятачок напротив зрительских рядов вместимостью человек на двести. Михал Михалыч мало изменился – такой же стройный, прямой, порывистый, улыбчивый. Он читал весь свой поэтический репертуар, который позднее, вернувшись снова в Москву, зафиксировал на пленку в виде моноспектаклей и чтецких программ. И он останется в них навсегда декламирующим стихи: Пушкина, Тютчева, Пастернака, Цветаевой, Ахматовой, Давида Самойлова, Бродского…
Он читал еще и Исаковского: «Враги сожгли родную хату». Сейчас я тоже читаю это стихотворение на редких творческих встречах, оно знакомо мне еще с детства, как песня, которую пели родители и их друзья под гитару. И каждый раз при чтении я разгадываю загадку – какой акцент нужно делать в последней строке: «И на груди его светилась медаль за город Будапешт»? А Миша произносил яростно: «Город Будапешт!» – в этом была и доблесть, и горечь, и как мне казалось, приговор.
Тот вечер превратил меня в Мишину поклонницу. Меня заворожило то, как он декламирует стихи. Его исполнение – золотая середина между поэтическим и актерским чтением: абсолютная ясность в донесении смысла текста, его образного ряда, при сохранении музыки стиха, которой следуют сами поэты. Это было волевое, страстное чтение – через стихи, он и себя открывал целиком, без остатка.