И это не только «Покровские ворота». Козаков открыл мне целый мир, за это я буду вечно ему благодарен. И если есть в моей жизни Учитель, то это, конечно, МихМих.
Потом на многие годы мы с ним как-то потерялись. Он даже обижался, выговаривал мне во время встреч, что мы мало общаемся. А вот когда его не стало, и чем дальше он сейчас уходит, тем ближе для меня становится. Я о нем сейчас часто вспоминаю. Жалко, что не досидел с ним, не дослушал… Мы ведь с Региной иногда хохотали, как сумасшедшие, когда он принимался читать стихи, считали это даже занудством. А сейчас думаешь: сколько упущено…
Когда Регина увидела меня в каком-то фильме и порекомендовала Козакову, он не утвердил меня сразу. Он уже был измучен поисками Костика, у него были десятки претендентов. И я помню, как потом он пришел в Щепкинское училище, где учился его сын Кирилл. И вот я иду по двору, здороваюсь с ним, он на меня изучающе смотрит, с фразой: «На ловца и зверь бежит». Мы перекинулись взглядами… Потом были пробы. После этого он позвал меня к себе в кабинет и стал нервно ходить из угла в угол. Я не мог понять, что с ним происходит. Он стал узнавать про мои планы. И стал повторять: «Главное, чтобы утвердил директор Мосфильма Сизов» (я одновременно пробовался у Ю. Райзмана. И был утвержден). И МихМих стал воевать с Райзманом. А я что мог выбрать? Конечно, я выбрал Козакова, хотя мне все вокруг говорили: «Ты с ума сошел? Это же Райзман! Герой Соц. труда, лауреат Ленинской премии!» А мне что? Какая разница? Мне же девятнадцать лет!
Юрий Яковлевич – ревнивый был, как и все режиссеры, и он пошел к Сизову с требованием запретить мне сниматься на Мосфильме в течение двух лет – такая тогда мера наказания была. И Сизов мог запретить. Но МихМих нападал: «Я тоже, между прочим, народный артист! И лауреат Государственных премий!» В общем, какими-то правдами-неправдами договорились они мирно, и я стал сниматься у Козакова.
Как уважительно, как деликатно к нам, молодым, относились во время съемок мастера: Пилявская, Ульянова, Равикович. Все интеллигенты, как и сам Козаков.
Режиссер – это же интонация. Кто ее создал? Козаков.
Тогда мне казалось, что у нас с Козаковым колоссальная разница в возрасте. Но если приходилось выбирать: идти ли на тусовку со своими ровесниками, или идти к Козакову, я, конечно, выбирал его. Потому что там меня неизменно ожидали необыкновенные знакомства и сюрпризы от него и от Регины, которая потрясающе готовила.
На съемках «Покровских» со мной произошел удивительный случай. Леонид Сергеевич Броневой, как известно, очень сложный человек. Его все побаивались, старались не вступать в контакт. И вдруг Леонид Сергеевич пригласил меня после съемок к себе домой на ужин! Это было потрясающе! Потому что я увидел Броневого совсем не таким, каким его все знали на площадке. У него была потрясающая жена. Было очень вкусно. Броневой расслабился и рассказал мне про свою юность актерскую, как он играл во дворе в домино на деньги, чтобы купить кефир для больной тетки. Я уверен, что он мне тогда рассказывал вещи, которые до этого не рассказывал никому. Что это было, я не знаю. Я, участвуя в этом козаковском фильме, почему-то заслужил такое доверие. Мы с Леонидом Сергеевичем курили Camel, попивали виски, что было в то время совершенной редкостью. Я очень быстро окосел, потому что никак не мог понять, как же так? Со мной? Броневой? Я запомнил на всю жизнь, как, прощаясь, в дверном проеме стоял Леонид Сергеевич со своей женой, и они мне махали руками вслед. Это была картинка. Это было превращение Броневого в совсем другого человека.
А на следующий день последовала потрясающая реакция Козакова, когда я ему рассказал об этом ужине. Он не мог поверить, что я вот так запросто был у Броневого, ужинал и выпивал с ним, потому что сам он никогда в жизни не был в его доме.
У Козакова была какая-то неуемная энергия: ему не давали делать спектакли – он делал фильмы. Он предпочитал быть независимым, потому и ушел в кино. Не давали делать фильмы – он делал что-то на радио. Не давали снимать то, что он хотел, – он делал басни. Не давали басни – он придумывал с Бутманом концерты. Не давали этого – он озвучивал мультфильмы.
У него было свое видение всего.
А какие потрясающие книги он написал! Я же их могу бесконечно перечитывать! Я могу их открывать на любой странице и читать, не отрываясь! Любой интеллигентный человек просто обязан держать их на своем прикроватном столике. Это замечательно написанные литературные произведения.
И наверняка были обстоятельства, когда у него опускались руки. Конечно! И нельзя сказать, что он был веселого нрава. Но в нем была действительно неуемная энергия!
Я по натуре более веселый человек. А в МихМихе какая-то постоянная хмурь была. Не негатив, нет, но лоб его был всегда отягощен раздумьями.
Больше в работе мы с ним, к сожалению, не встречались. И он даже на меня обижался, потому что я крутился в своем ритме. Не склеивалось у нас с ним. Но мне достаточно было, что мы поработали в «Покровских воротах». Да и не с «Покровскими» у меня жизнь была связана, а с Козаковым. Была такая планета, на которой мне разрешили поселиться на какое-то время.
Это был подарок судьбы. Мне было всего девятнадцать лет, я тогда до конца не понимал, с кем рядом нахожусь, но, слава Богу, я всё это впитывал в себя. Могло же быть и по-другому!
Летом 2017 года мы сделали проект в нашем театре «Кино на сцене». Когда придумывали, с чего начать, сомнений не было – первым опытом должен стать сценарий «Покровских ворот». Мы выставили на сцене пюпитры, я читал от автора, Миша Ефремов – за Велюрова, Юра Стоянов – за Хоботова.
Мы знали, что зрители любят этот фильм, но чтоб настолько! И через столько лет!
Был такой ажиотаж, билеты раскупили задолго до спектакля. Зрители подпевали, реагировали на каждую реплику, подсказывали артистам текст. Игра проходила в атмосфере полного счастья. И я понял: это наша дань памяти Козакова, мое посвящение ему.
Михаил Козаков создал остров, на который хочется всё время возвращаться. У кого-то такой остров существует в детстве, у кого-то позже. Для меня это – «Покровские ворота».
Татьяна Догилева«Он никогда не был сбитым летчиком»[22]
Козаков впервые меня увидел в отрывке «Санта-Крус» в ГИТИСе. Не знаю, что он там делал – присматривался, может, попал каким-то образом на наш экзамен. Потом остановил меня, а для меня он уже был небожителем, я была влюблена в него, как вся страна – в прекрасного злодея из «Человека-амфибии», какого у нас не могло быть никогда. Он остановил меня и сказал покровительственно:
– Ты хорошо играла. Только у тебя что-то с шипящими, надо работать.
Таким образом, он меня уже знал, когда вызвал на «Покровские», и сказал, что я буду играть роль Светланы, которая сначала предназначалась Ирине Муравьёвой. Но та зазвездилась, как говорили.
Потом меня стали вызывать на пробы, но актера на главную роль еще не утвердили, и требовали проб с разными претендентами. И Кирилл Козаков тоже пробовался. А я была одна с разными героями. Последним был Меньшиков. Он был аутсайдер, выпускник Щепкинского училища какой-то. Но как только он открыл дверь и сказал: «О!» – судьба главного героя была решена.
Я с большим неудовольствием ходила на эти ранние пробы, потому что меня к тому времени часто не утверждали. Но я была молодая, веселая и надеялась на лучшее, мне хотелось всех ролей.
Нам казалось, что это какая-то глуповатая комедия. Мы не ожидали большого успеха от этой картины. Я видела спектакль, поставленный Козаковым в Театре на Малой Бронной, и он не произвел на меня большого впечатления, я ушла в антракте. Артисты были скучны, хотя и ездили по сцене на роликовых коньках.
Но сам Козаков был в лучшем своем периоде. Я потом уже видела его в самых разных периодах его жизни. Он был на пике творчества, замыслов, самочувствия. С ним рядом была прекрасная жена Регина. Я считаю – самая идеальная его жена, товарищ, соратница. Это было нам всем совершенно ясно. Все произведения, которые он создал во время своего супружеского союза с Региной, очень отличаются от всего того, что он делал потом, у нее был еще и отменный художественный вкус.
Он мечтал создать свой круг и говорил об этом открыто. Он хотел, чтобы у него были свои артисты, переходящие из фильма в фильм. Он был невероятно в этом убедителен. Они с Региной сумели организовать эту совершенную атмосферу обожания друг друга на площадке. Я, пожалуй, больше никогда такого не встречала.
Он нас собирал дома. У него первого был видеомагнитофон. Мы смотрели американские фильмы, которые переводила нам Регина. Они оба всё нам рассказывали, объясняли. МихМих иногда читал нам стихи. Не так много, как в последние годы, когда это стало уже чрезмерно и утомительно. Благодаря ему я начала понимать непонятную до тех пор поэзию. Он рассказывал нам очень умные вещи, в частности, о том, что человек должен постоянно развиваться. Он говорил, что поэтому ушел из «Современника», стал заниматься режиссурой и чтением стихов.
Я помню его потрясающие работы на Малой Бронной. В «Женитьбе» он искал совершенно невозможную тоску. Его Дон Жуан был незабываемым. Конечно, он был совершенно гениальным актером, но ему не хватило совершенно гениальных режиссеров. Мы обожествляли актеров Малой Бронной. Но он говорил, что именно там у него наступил период, когда он не мог заставить себя играть. Насколько это соответствовало действительности, может объяснить его высказывание:
– Каждый вечер, когда заполнялся зрительный зал, и я выходил на сцену, меня грызла только одна мысль: «А почему, собственно, я должен перед ними играть?»
Это он нам рассказывал. И это для нас были уроки, он нас воспитывал.
А съемки продолжались, мы работали, мы собирались у Козаковых на обеды и ужины. Инна Ивановна Ульянова подарила МихМиху медаль «За спасение утопающих актеров», ее же до него почти не снимали. И Равиковича тоже мало снимали.