накомились раньше, чем Катя: он учился вместе с Костей Райкиным, а мы с семьей Райкиных дружили. Валера часто бывал у Райкиных и еще у одних наших друзей – у Михаила Львовского. Там они с шестнадцатилетней Катей и познакомились. Валера начал звонить Кате. Галя Волчек очень смешно рассказывала, как он в перерыве репетиции звонит и спрашивает: «Контрольную по геометрии написала?» Все в театре это слышали и смеялись. Он был старше на одиннадцать лет! И вдруг выясняется, что они женятся. Как женятся?
Валера пришел к нам с просьбой, чтобы мы дали справочку, мол, мы не возражаем, чтобы наша дочь в семнадцать лет вышла замуж. А мы очень даже возражали. Но была жива моя мама, которая была очень мудрой и сказала:
– Всё равно вы ничего поделать не можете, скажите: живите так. Пусть берут с нас пример.
А пример с них нужно было брать всегда, потому что они с папой прожили вместе «во грехе» пятьдесят пять лет. Так и не расписались, не венчались – ничего. Когда было пятидесятилетие их совместной жизни, мы с Зямой сказали: вы, как хотите, а для нас это ваша золотая свадьба. И мы стали праздновать и уговаривать маму пойти в загс, чтобы дали спецталончик и мы могли бы пойти в магазине-салоне для новобрачных купить туфельки. Но мама сказала:
– Прекратите говорить глупости, я должна проверить чувства.
С ее убежденностью, что можно жить «и без справочки», Катя с Валерой жили несколько лет в квартире Валериной бабушки. А чтобы они могли «расшириться», они должны были расписаться. К этому моменту еще так сложилось, что Катя должна была рожать ребеночка.
И вот пошли мы в загс расписывать Катю с Валерой. Со стороны невесты, как мы смеялись, понятым, т. е. свидетелем, был Миша Козаков. ЗАГС был на Садовом, рядом с «Форумом». И совершенно неожиданно для нас всех, а особенно для сотрудниц ЗАГСа – а там, конечно, были одни бабы, мужиков не водилось, – он устроил настоящий спектакль. Кричал Валере:
– Ну что, обрюхатил девочку? Совесть взыграла, спохватился?
Эти девушки в загсе испугались до смерти, но когда увидели, что мы с Зямой помираем с хохоту, тоже веселились вместе с нами.
Расписали их, ребеночек родился, сын Орик – Орест, в честь нашего друга Ореста Верейского. И бабушка Валерина требовала, чтобы крестить ребенка.
Я сказала:
– Хорошо, окрестим ребенка – Валеру выгонят из театра, Катю – из института.
Тогда бабушка решила сделать это тайно, на дому. Что и имело место. В моей квартире проходили эти крестины. Крестной мамой была наша нянька Нюра, а крестным отцом – Миша Козаков. Я сказала, что Мишке не надо появляться при священнике, а то и его выгонят отовсюду.
Вот так он у нас и числился заочным крестным отцом.
Я благодарна Мишке за Мефистофеля, которого Зяма сыграл блестяще, там есть очень тонкие вещи. У Миши же со вкусом театральным всё было хорошо.
Поскольку они играли Фауста в Пастернаковском переводе, для Зямы вопроса не было – соглашаться или нет. Отношение у них с Мишей к поэзии совпадало, это к исполнению было разное. И сделано всё было с очень хорошим вкусом. Пленка сохранилась.
Гердт однажды, пусть всего один-единственный раз, осчастливил меня, сыграв в моем трехсерийном спектакле «Фауст» Гёте – роль Мефистофеля. Я полагаю, нет, я уверен, что никто бы не смог сыграть эту роль, да еще в переводе Пастернака! – лучше Зиновия Ефимовича Гердта.
Я часто сомневаюсь в праве режиссера печатно восхищаться актером, сыгравшим в его спектакле или фильме. Ведь, хваля актера, режиссер хвалит тем самым и самого себя. Зиновий Ефимович Гердт обладал для исполнения труднейшей роли всеми необходимыми качествами.
Прежде всего, Гердт был умен, дьявольски умен. Второе, и весьма немаловажное: за имиджем обаятельного Зямы скрывался мощный и весьма неоднозначный характер. Характер сильный и темпераментный, подчас, весьма взрывной. Третье, юмор со всеми его оттенками – от милого простодушия до уничтожающего сарказма и изощренной язвительности. Безупречное чувство сценической правды. И, наконец, потрясающее знание поэзии.
Потом уже, увидев телеспектакль «Фауст», наш общий друг поэт Давид Самойлов напишет:
Твой «Фауст», Миша Козаков,
Прекрасный образец работы,
Ведь ты представил мне, каков
Был замысел Володи Гёте.
Володя этот (Вольфганг тож)
Был гением от мачт до киля,
И он не ставил ни во грош
Любые ухищренья стиля.
Он знал, что Зяма – это черт,
Что дьявол он по сути самой,
Что вовсе он не Гердт, а Гёрт!
Что черт в аду зовется Зямой.
Юлия ЭйдельманОда – нет, не ода: реквием по недавно ушедшему другу[26]
Натан познакомился с Мишей зимой семьдесят пятого. Натан тогда жил в Доме творчества в Переделкине, и в тот день я как раз была у него. Он ушел завтракать, я еще стеснялась показываться и осталась ждать его в комнате. Натан долго не возвращался, но я уже привыкла к этим задержкам: он постоянно зацеплялся за кого-то или кто-то зацеплялся за него, и начинались длинные разговоры или игра в блиц.
Вернулся Тоник очень оживленный и сразу начал рассказывать: «Знаешь, с кем я сейчас познакомился? С Мишей Козаковым. Иду я из столовой и вижу его, бродит по коридору с растерянным лицом. Мне было не совсем удобно, но я все-таки подошел к нему: „Михаил Михайлович, вы кого-то ищете?“ Он обрадовался:
– Вы знаете, мне срочно нужен Рассадин, а его нигде нет.
– Да, он рано утром уехал в Москву.
– Что вы говорите! Он меня зарезал. Я приехал специально, он обещал написать врезку к моей пластинке со стихами Пушкина. Сегодня последний день сдачи. Ума не приложу, как мне его разыскать?»
Тоник смущенно продолжал: «Конечно, мне было неловко навязываться, но он так переживал, и хотелось его выручить. Я назвал себя и сказал: „Если вас устроит моя фамилия, то я вам сейчас напишу эту рецензию“. Он так изумился, так благодарил. Я сел и написал полторы странички, старался писать разборчиво».
Много позже, Натана уже не было, Миша вспоминал день их знакомства и говорил: «Я не мог поверить, что серьезный исследователь, автор научных книг, может вот так запросто сам предложить кому-то написать рецензию, причем незнакомому человеку. И не надо упрашивать, уговаривать, такого со мной еще не случалось». Они подружились сразу и всерьез. Тем более у обоих был общий близкий друг Стасик Рассадин.
Миша очень не любил ходить в гости, он предпочитал принимать у себя, где хозяйничала блистательная Регина. Ее приемы славились по всей Москве: она не только необыкновенно вкусно готовила, но с удивительным изяществом сервировала стол. Сама она никогда не садилась за стол, приносила еду, уносила, прохаживалась за нашими спинами и легко, ненавязчиво вставляла по ходу разговора какие-то реплики, всегда к месту и умно.
Регина, по моему представлению, была для Миши идеальной женой: она вела все его дела, помнила даты концертов, спектаклей, кому на что надо оставить пропуск, помнила все знаменательные даты его детей и друзей, следила, чтобы дети от прежних браков обязательно получали деньги от всех заработков Миши, делала всё четко и своевременно.
Мы оказались вместе в Питере, Миша тогда снимал «Пиковую даму», съемки шли туго и тяжело. Регина в гостиничных условиях на плитке готовила Мише протертые супы и каши и возила на съёмочную площадку. Она никогда не склоняла Мишу к работе ради заработка. При Регине Миша, можно сказать, был бессребреником. И когда он значительную часть гонорара за фильм «Покровские ворота» пожертвовал в какой-то благотворительный фонд, она без колебаний поддержала его.
Регина всегда следила за составом гостей и нас чаще всего приглашали вместе с Рассадиными. Какие замечательные разговоры вели мужчины! Женщины в основном помалкивали, только Аля Рассадина иногда позволяла себе вставить какое-нибудь замечание, которое Стасик всегда с жаром поддерживал. А я только переводила глаза с одного собеседника на другого. Иногда вспыхивали яростные споры.
У Миши был один недостаток, и он же – его большое достоинство: загораясь идеей, он мог говорить только о ней, ничто в мире его больше не интересовало. Помню, он готовил новую концертную программу по стихам Пушкина и хотел включить в нее «Клеветникам России». Тоник и Стасик встали на дыбы: «Ни в коем случае ты не должен сегодня читать это стихотворение. Оно не делает чести Александру Сергеевичу». Миша долго не соглашался: «Поэзия и политика – две вещи несовместные, по крайней мере, для меня», – утверждал он, но всё-таки уступил друзьям.
Конечно, жить с Мишей Регине было очень непросто. Вообще, когда человек целиком погружается в свои планы и может думать только о них, совершенно не обращая внимания на близких людей, этого уже достаточно жене, чтобы не испытывать большого счастья. А Миша при этом еще и пил. И погуливал. Регина была ревнива. У знаменитого привлекательного нестарого актёра жена никак не может быть ревнивой, она должна верить всему, что говорит ее муж. Вот этого Регина как раз не могла. Она всё надеялась, что победит его пристрастие к выпивке, она боролась с этим как могла, но безрезультатно.
Миша, правда, никогда не опаздывал на свои выступления, никогда не срывал их, но во хмелю он совершенно терял над собой контроль, становился невероятно агрессивным. В таком состоянии он мог любому человеку наговорить невероятные гадости, и есть немало людей, которые с ним рассорились после таких загулов.
По-моему, Натан был единственным, кого Мише не удалось вывести из себя. Помню, как у себя в доме он вдруг начал набрасываться на собравшихся гостей, а когда Натан попробовал его утихомирить, он закричал на него: «А ты вообще молчи! Пишешь такие заумные книги, ни один нормальный человек их прочитать не может!» Натан захохотал, а я разозлилась.
Дома Тоник меня весело утешал: «А ты думала, что все так и обожают твоего Натана? Нет, моя дорогая, это далеко не так, и твое счастье, что ты не слышишь, что обо мне говорят коллеги!»