Возникший в рамках подпольной организации союз «красных» радикалов, ксендзов и монашествующих был призван преодолеть узкий сословный характер восстания и обеспечить вовлечение в него наибольшее количество католиков из разных сословий и этнических групп[241].
Эффективность религиозной мобилизации католической паствы польским костелом показали антиправительственные демонстрации 1861 г. Следствием этого опыта стали церковные призывы к «священной войне» с «москалями», которые вновь были рассчитаны на достижение максимального мобилизационного эффекта среди всех сословий и этнических групп, населявших Северо-Западный край[242].
Польское дворянство края, ставшее на путь вооруженной борьбы за восстановление Речи Посполитой, как правило, делало свой выбор осознанно, движимое глубоко усвоенными национально-патриотическими идеями. В этой связи пропаганда, формирующая религиозную мотивацию, наиболее эффективно воздействовала на шляхту, низшие сословия и фанатично настроенное литовское население Ковенской губернии. Для этих, практически неграмотных групп католической паствы, политические лозунги восстановления независимой Польши не обладали должной притягательной силой. Дополнить идейную, политически сознательную мотивацию должны были целенаправленно провоцируемые религиозный фанатизм и социальные приманки польского «правительства». Поэтому участие в борьбе за свободу Польши истолковывалось ксендзами как святое, жертвенное и богоугодное дело, необходимое для защиты католической веры и католических святынь от поругания их православными «схизматиками» и «москалями»[243].
«Громадное число лиц духовного звания, фактически уличенных в сочувствии к мятежу, — отмечал генерал-майор А. Л. Потапов в записке 1865 г., — ясно указывает, что духовенству польская пропаганда, преимущественно, обязана успехом. Оно было нравственным двигателем дела; под его покровительством в монастырях, костелах и других тайниках крамола созревала. Располагая такими могущественными орудиями как исповедь и присяга, духовенство беспрепятственно действовало на все сословия, раздувало фанатизм политический посредством фанатизма религиозного»[244].
О религиозной составляющей польского восстания писали дореволюционные историки, публицисты и очевидцы событий. Они характеризовали это явление как «ксендзовско-шляхетский», или «национально-религиозный мятеж», основываясь на том, что в восстании 1863 г. действия отдельных групп католических священнослужителей и монашествующих перестали соответствовать задачам религиозного служения и приобрели неканонический и вместе с тем противоправный политический характер. Часть католического клира использовала свою духовную власть для манипулирования религиозным сознанием паствы в секулярных и преступных, с точки зрения действовавшего закона, сепаратистских целях. Особое фанатизирующее влияние целибатные ксендзы оказывали на женщин, а те, в свою очередь, посылали в леса своих сыновей, мужей и братьев[245].
В результате возник феномен политизированного польского католичества, действия которого были направлены на мобилизацию рекрутов для повстанческих отрядов и обеспечение высокой религиозно-патриотической мотивации с целью вовлечения своих духовных чад в антиправительственную вооруженную борьбу[246].
Для политизированного польского духовенства религиозная составляющая восстания была связана на практике с антирусской пропагандой, разжиганием религиозной и этнической розни, созданием повстанческих отрядов и посягательством на целостность Российского государства. Польские ксендзы, в нарушение присяги, данной российскому императору, зачитывали в костелах манифесты подпольного польского «правительства», призывая свою паству к восстанию, измене российскому монарху и подчинению новой «польской власти». Они приводили повстанцев к присяге нелегальному «правительству», участвовали в организации снабжения повстанческих отрядов, обеспечивали идейную и сакральную поддержку восстания, призывая, убеждая и вдохновляя католиков встать на путь вооруженной борьбы с Россией[247].
Тем самым осуществлялась не только мобилизация повстанцев, организация их снабжения и поддержки со стороны социальных «верхов» и «низов», но и высшая, то есть религиозная легитимация подпольного польского «правительства»[248].
Некоторые ксендзы возглавляли отряды повстанцев и принимали непосредственное участие в боевых действиях. Внесение религиозных мотиваций в вооруженную борьбу с российским правительством привело к росту жестокости и насилия, которые воплотились в различные формы террора против верных царю-освободителю жителей Литвы и Белоруссии[249].
По словам Виленского генерал-губернатора М. Н. Муравьева: «Католическое духовенство никогда еще так дерзко и беззаконно как ныне, не заявляло своих преступных действий: призыв к мятежу раздается с высоты костельных кафедр; речи, пропитанные духом ненависти и разрушения, оглашают своды католических святынь, и даже некоторые исступленные проповедники сами берутся за оружие, присоединяются к шайкам бунтовщиков и предводительствуют некоторыми из них.
Высшее же духовенство, владея главным и вернейшим средством к умиротворению края — призывом, во имя Божие, к порядку и законному долгу, умышленно бездействует, потворствуя, таким образом, кровавым смутам и беспорядкам»[250].
Религиозная составляющая восстания 1863 г. не ограничивалась идейно-политической активностью радикально настроенных польских ксендзов и монашествующих. К ней следует отнести и попытки антиправительственной пропаганды использовать в польском восстании два религиозных фактора — униатский и православный.
Для выполнения этой задачи в качестве объекта пропагандистских манипуляций были избраны местное православное духовенство и его паства. Как уже отмечалось, политическая пропаганда литовских «комиссаров» подпольного польского «правительства» содержала обещание восстановить Униатскую церковь, упраздненную на Полоцком соборе 1839 г.[251]
Вот как об этом писал агитационный листок «Мужыцкая праўда», подпольно издаваемый В. Калиновским: «Сказывают люди, что Святой Отец прямо из Рима прислал к нам свое благословение (но Москаль его задерживает), говорят, что пришлет и ксендзов, которые будут принимать в униатскую веру. Тогда, ребята, кто только верит в Бога, Сына Его и Святого Духа, пускай сразу же оставляет схизму и переходит в истинную веру дедов и прадедов. Потому, кто не перейдет в унию, тот останется схизматиком, тот, как собака, сдохнет, тот на том свете адские муки терпеть будет!»[252].
При этом и светский «революционер» Калиновский, и католические священнослужители прибегали к пропагандистской лжи и фальсификациям фактов, стремясь представить православного «москаля» в роли «гонителя» христианской веры, единственным истинным носителем которой является Римско-католическая церковь. И церковная проповедь, и светская пропаганда выполняли в этом восстании общую провокативную роль, ставя своей целью разжигание политической, религиозной и этнической ненависти к российскому правительству, Православию и русским (великороссам).
При этом следует учесть одно немаловажное обстоятельство. Светские революционеры, включая и В. Калиновского, были дилетантами в подпольной пропагандистской работе. Листовки, обращенные к различным группам населения Северо-Западного края, писались не профессиональными публицистами, а доморощенными революционными пропагандистами, которые стремились любыми средствами привлечь к вооруженной борьбе с правительством как можно большее количество лиц из разных сословий и вероисповеданий. Ксендзы же, взявшие на себя роль духовных подстрекателей восстания, в отличие от мирян-революционеров, являлись профессиональными проповедниками, усвоившими правила риторики и гомилетики и успешно применявшими их в своем духовном служении.
Религиозная проповедь, произнесенная авторитетным духовным лицом, традиционно являлась эффективным средством христианского воспитания паствы и усвоения ею основ вероучения Римско-католической церкви. Однако в костелах Северо-Западного края проповедь слова Божия утратила свое прямое религиозное предназначение и стала служить светским целям. Проповедуя Евангелие, духовенство одновременно призывало мирян к государственной измене и вооруженному восстанию во имя возрождения свободной Польши в границах 1772 г.
Политическая пропаганда профессиональных служителей Церкви, эмоционально насыщенная, яркая, образная, сиспользованиемсакральнойхристианской символики, цитат Священного Писания и патриотической риторики, была гораздо более убедительной и эффективной, нежели примитивные агитки никому неведомого «Яськи, хозяина из-под Вильно», этакого персонажа из народа, под маской которого скрывались польские дворянские пропагандисты, неумело рядившиеся в домотканую мужицкую свитку.
Евангелие не содержит высказываний, которые можно было истолковать как призыв к вооруженной борьбе с существующей государственной властью. Наоборот, согласно учению первоверховного апостола Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему, противящийся власти, противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение» (Рим.13:1–2). Об этом же говорит и св. апостол Петр: «Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым» (1 Пет.2:13–14). Приведенные цитаты из посланий святых апостолов исключали, по сути, возможность агитации священнослужителей в пользу вооруженного мятежа, направленного против власти российского императора — «христианского государя»