Еще более остро в создании своей «национальной истории» нуждалась «свядомая» интеллигенция, претендовавшая на мессианскую роль носителя должной белорусской идентичности и творца нужной «коллективной исторической памяти». Эта интеллигенция также стремилась использовать «профессиональную историю», во-первых, для создания политической идеологии, призванной обосновать необходимость установления в стране прозападного этнократического режима и, во-вторых, насаждения этой идеологии, (посредством «школьной истории») в массовое историческое сознание граждан постсоветской Белоруссии.
Обретенная «незалежнасць» создавала для этой цели удобную политическую конъюнктуру, в то время как национальная «свядомасць», приобретенная историками еще во время «перестройки», настоятельно требовала активного творческого применения. Предстояло выполнить масштабный социальный заказ — осуществить белорусизацию отчественной истории на идейных принципах этнического национализма. Конечным продуктом «научного» творчества должна была стать «национальная история» Белоруссии.
Для этой цели «свядомымі» историками в спешном порядке была создана «национально-государственная концепция истории Беларуси», призванная обслуживать идеологические нужды будущей русофобской этнократии. Новый, претендующий на научную исключительность, «национально-государственный» нарратив начал свое победное шествие в сферу «школьной» истории. На основе этой политически конъюнктурной концепции были созданы первые «национальные» учебники для средней и высшей школ, защищены диссертации, написаны исследования по этноконфессиональной истории, истории образования, общественно-политических движений и т. д.
Казалось, что этнические националисты от историографии одержали убедительную победу не только в научном сообществе историков, но и в системе исторического образования республики. Академик М. П. Костюк, выступая на II Всебелорусской конференции историков в апреле 1997 г., заверял ее участников, что «на позиции национально-государственной концепции истории Белоруссии стало абсолютное большинство историков»[12].
Ирония ситуации, сложившейся тогда в профессиональной исторической науке, заключалась в том, что декларируемый переход историков на новые «национальные позиции» осуществлялся под громкими лозунгами «деидеологизации, дебольшевизации и деполитизации», которые были выдвинуты М. Бичом и М. Костюком в качестве методологического императива новой националистической историографии[13]. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Отсутствие критической рефлексии по поводу созданного ими националистического «символа веры» — характерная черта новейшего мифологического мышления, свойственного «свядомым» белорусским историкам.
В ту удачливую для них пору творцам «национально-государственного» нарратива совсем не было дела до неизбежной в таких случаях «деидеологизированной» самоиронии. Настал, наконец, недолгий миг торжества идей и практики выношенной ими радикальной белорусизации, ставшей государственным инструментом принудительной гомогенизации общества на основе идей этнического национализма.
Идеологическая «концепция», насаждаемая в стране с помощью государственных институтов образования и науки, открыто выполняла свои пропагандистские задачи даже тогда, когда политические соратники этих историков — радикальные националисты, потерпев сокрушительное поражение на президентских выборах 1994 г., вынуждены были уйти в непримиримую оппозицию.
Победители — А. Г. Лукашенко и его идеологи не могли примириться с тем, что контролируемые ими государственные институты с помощью «школьной истории» навязывают обществу конфликтные, разделяющие общество идеи и ценности этнического национализма, взятые из арсенала проигравших политических противников. Новой политической элите было очевидно, что постсоветское белорусское общество в подавляющем большинстве своем отвергает проект русофобской этнократии, представляемый оппозицией в качестве единственно возможного для страны политического режима.
Поэтому «национально-государственная концепция истории Беларуси» в ее наиболее одиозных русофобских и антисоветских проявлениях начала постепенно вытесняться из области официальной «школьной истории». После закрепления в конституции страны статуса русского языка как второго государственного начала сворачиваться и «демократическая» белорусизация, навязанная белорусскому обществу коммунистами и этническими националистами в начале 90-х гг. прошлого века. В этот период были предприняты и первые официальные попытки создания общенационального исторического нарратива с использованием ностальгически окрашенных сюжетов советской историографии.
Таким образом, новая «национальная история» оказалась политически востребованной для «научного» обоснования сразу двух соперничавших проектов белорусизации — умеренного, бюрократического и этно-националистического, радикального.
Конструирование сюжетов «национальной истории», независимо от политической ориентации ее творцов, вызывало неизбежную потребность в применении специфических приемов, которые не приемлет научная история, свободная от задач «национального» служения[14]. Например, исторических фальсификаций, подлогов, разрывов причинно-следственных связей и манипуляций с этническими маркировками. Иными словами, тех методов, которые стали уже традиционными для исторического мифотворчества новейшего времени[15].
Собственно, иного и не было дано. У историков государства Беларусь, которое ведет свое независимое существование с 1991 г., других приемов для создания уходящей в древность «национальной истории» попросту не существовало. Это непреложное обстоятельство было продиктовано тем, что в качестве инструмента националистической интерпретации истории выступала идеология белорусского национализма, за которой стояли либо интересы господствующей бюрократии, либо политической оппозиции. В любом случае историческая истина не становилась результатом научного поиска и адекватных интерпретаций исторических источников. Историческая «истина» создавалась в интересах конкретных политических субъектов и в соответствии с тем или иным типом националистической идеологии.
Формируя новый «национальный» нарратив, историки, исследующие события и процессы, происходившие в границах современной Белоруссии, были обречены использовать в своих научных работах националистическую риторику. Более того, многие из них становились ее творцами. Таким образом, процесс исторического мифотворчества являлся одновременно процессом создания двух типов националистического дискурса — бюрократического и этнического.
В результате критерии научности исторического знания подменялись критериями идеологическими, которые свидетельствовали о характерной для работ национально «свядомых» историков «предрасположенности к настоящему». То есть, выражаясь более конкретно, к существующей политической конъюнктуре, обусловленной тактическими зигзагами проводимой в стране «ползучей» белорусизации, или к преследованию интересов одной из противоборствующих сторон.
Так в современной Белоруссии сложилась ситуация, при которой, по словам Э. Хобсбаума, историки оказались в роли тех, кто «производит» прошлое формирующейся политической нации. В результате их деятельности «национальная история» неизбежно превращается в «ретроспективную мифологию»[16].
Учитывая данное обстоятельство, автору при изучении творческих методов, оценок и результатов работы белорусских производителей «ретроспективной мифологии» пришлось в некоторых случаях отойти от академического стиля изложения и прибегать к иронии, использовать литературные образы и оценочные характеристики. Увы, но другого выхода не оставалось, так как автору пришлось иметь дело с такой весьма специфической субстанцией, как национальная «свядомасць» историков, которая идейно питает и эмоционально стимулирует их «научное» творчество и педагогическую деятельность.
Нельзя было не вспомнить при этом и патовую ситуацию, в которой оказались производители «национальной истории». Стремительно отрешившись от идейных уз истории советской, они самозабвенно возложили на себя узы идеологии националистической. Используя великолепный образ, созданный Дмитрием Галковским в его одноименном философском романе, ситуацию, сложившуюся с «национальной историей» и ее производителями, можно охарактеризовать как «бесконечный тупик». Необходимый в данном случае анализ сюжетов «национальной историографии», пребывающей в «бесконечном тупике» мифотворчества, также не способствовал неуклонному соблюдению академической строгости в изложении темы.
Так как предметом нашего анализа являются интерпретации истории, характерные для «ретроспективной мифологии», сосредоточим внимание, прежде всего, на одной из них. Решение о сужении объема исследовательской работы обусловлено задачами сугубо практического характера.
Как уже отмечалось, историческая наука в современной Белоруссии во многом равняется на тот или иной тип национализма, бюрократический или этнический. Какую-либо четкую границу между двумя направлениями, существующими в белорусской историографии, провести довольно сложно в силу существующих националистических конвенций. Что же касается нашего исследования, то для него подобная дифференциация и не требуется.
Для нас главной целью является попытка представить читателю наиболее известные технологические приемы, с помощью которых мифы новейшего времени конструируются в области исторического знания. Такие технологии чаще всего свойственны тому направлению историографии, сторонники которого при создании исторического нарратива используют риторику этнического национализма.
Сделанный выбор объясняется тем, что бюрократический проект формирования новой национальной идентичности не получил еще законченного идеологического обоснования и пребывает в стадии политического становления. Его идейный вектор, темпы и методы реализации, включая «историческую политику», или «политику памяти»