Михаил Николаевич Муравьев, будучи человеком традиционной русской культуры, прекрасно понимал сущность тех новых идейных перемен, которые произошли в российском обществе в связи с событиями польского восстания 1863 г. Он надеялся, что новая идейно-патриотическая мотивация станет движущей силой будущей российской политики. «По счастью, — говорил он, — проявления сепаратизма совпали с пробуждением нашего национального сознания и что отныне, отчасти по его почину, это сознание никогда не ослабеет и сделается доминирующей нотой во всех проявлениях государственной жизни»[406].
Таким образом, благодаря деятельности М. Н. Муравьева, Северо-Западный край стал уникальным регионом империи, в котором, и в идейной борьбе вокруг которого, начали формироваться новые идеи и представления, ставшие камертоном для общественного сознания России. Возникший здесь окраинный российский патриотизм стал задавать твердые критерии оценки отношений к тем, кто восстал в Северо-Западном крае, и к тем, кто усмирял и содействовал усмирению восстания.
Вооруженное противостояние в этом регионе идейно обосновывалось враждующими сторонами в категориях политических, религиозных и этнических. Необходимость идейного ответа на вызов польской стороны стимулировала появление в крае монархических манифестаций, в которых были сформулированы представления о единстве этническом, общерусском и единстве национальном, российском.
В свою очередь, солидарность с западно-русским населением, проявленная российским обществом и консервативно-патриотической прессой, закрепили в общественном сознании представление о русской идентичности Северо-Западного края. Признание нераздельности края с Россией, исторической, религиозной и этнической, стало неотъемлемым элементом формирующегося национального самосознания населения Российской империи.
Глава 7. Время Муравьевских реформ
7.1. Начало системного «обрусение края»
К концу 1863 г. Северо-Западный край был «совершенно усмирен»[407]. Главная задача, которую император Александр II поручил генералу от инфантерии М. Н. Муравьеву, была практически решена. Исполнив свой долг перед государством, Муравьев обратился к императору с просьбой об увольнении его от управления краем в связи с «совершенно расстроенным здоровьем». В ответ Александром II 9 ноября 1863 г. был дан рескрипт, в котором говорилось: «Михаил Николаевич. Из письма вашего от 3 числа сего месяца, я усматриваю, что дело умиротворения вверенного управлению вашему края быстро приближается к окончанию. … Чем охотнее и искреннее я ценю достоинства и заслуги ваши, тем с большим и искреннейшим сожалением усмотрел я из того же самого вашего письма, утомленные силы и окончательно потрясенное трудами здоровье побуждают испрашивать, в непродолжительном времени, увольнения от ныне лежащих на вас обязанностей.
Я знаю, что предпринятый и почти уже довершенный вами подвиг требовал крайнего напряжения ваших нравственных и физических сил. Время непрерывных забот и занятий должно было отразиться на вашем и без того уже расстроенном здоровье. Соболезную вам, но вместе с тем полагаюсь на самоотвержение ваше и на испытанную преданность мне и России. Надеюсь, что эти чувства поддержат ваши силы и позволят вам, хотя еще на некоторое время, удержать за собой управление вверенным вам краем. Чем долее вы будете это признавать возможным, тем более принесете вы прочной пользы России, и тем более приобретете прав на мою искреннюю и неизменную к вам признательность. Навсегда вам благодарный, Александр»[408].
Получив разрешение государя на продолжение своей деятельности, главный начальник края активно приступил к решению вопросов реформирования практически всех сторон административной и общественной жизни региона. Таким образом, «с декабря 1863 г. в Северо-Западном крае начинается совершенно новый период управления Михаила Николаевича, период внутреннего спокойного преобразования края»[409].
Для того, чтобы хронологически более точно определить второй период деятельности М. Н. Муравьева, следует принять во внимание мнение одного из сотрудников главного начальника края. А. Н. Мосолов утверждал, что «все отдельные меры», предпринимаемые М. Н. Муравьевым, «получили более определительности после поездки его в конце апреля (1864 г.) в Петербург». «С этого времени, — пишет А. Н. Мосолов, — поднято и частью разрешено множество вопросов по всем отраслям гражданского управления и политического устройства края; с этого же времени самая деятельность его получила значение не простого усмирения мятежа, а русского народного дела. Православие и русская народность сделались лозунгом нашим, и генерал-губернатор умел придать всем последующим своим действиям этот оттенок»[410].
В обширной хронике «Муравьевского времени» — это начало политики системной модернизации Северо-Западного края. Социально-экономические и культурные реформы, начатые Муравьевым, ставили своей целью изменить сложившееся не в пользу России соотношение сил между польско-католической элитой края и крестьянским православным большинством, между католичеством и православием[411].
Речь шла о кардинальных волевых решениях, призванных внести принципиальные перемены в содержание и функционирование краевых идентификационных механизмов — социальных, конфессиональных, этнических и культурно-образовательных. Как подчеркивал известный славяновед А. Ф. Гильфердинг: «Подавление вооружённого восстания есть только, и самое лёгкое, начало дела, дело будет, собственно, впереди, дело возвращения русской народности в Западной Руси того значения, которое ей принадлежит по праву. Дело это потребует постоянного участия всего русского общества в дружном содействии правительству. Оно потребует не столько действий против польского элемента, сколько действий в пользу русского народа»[412].
Еще в процессе борьбы с восстанием виленский генерал-губернатор прибегнул к чрезвычайным мерам в отношении социальных групп, представители которых приняли наиболее активное участие в восстании. Так, на основании высочайшего повеления от 8 июня 1863 г. доходы польских помещиков с дворянских недвижимых имений Северо-Западного края были обложены 10 % сбором[413]. Тех же помещиков, которых подозревали в сочувствии к повстанцам, обложили усиленным 20 % сбором.
Помещикам же «русского и остзейского происхождения», а также польским помещикам, известным своей преданностью правительству, процент сбора был уменьшен наполовину. В отношении этих лиц назначенный чрезвычайный денежный сбор не носил характер контрибуции и был предназначен «главным образом, на покрытие тех огромных расходов, которые несет на себе все государство для подавления мятежа и ограждения мирных жителей от насилия и бесчинств мятежных покушений обывателей здешнего края польского происхождения».
В городах однопроцентным сбором были обложены все домовладельцы дворяне польского происхождения. Было дано распоряжение о взыскании десятипроцентного сбора с доходов, получаемых от имений и домов, принадлежащих римско-католическим монастырям, костелам и духовенству. По указанию М. Н. Муравьева, были обложены временным сбором шляхетские околицы и однодворческие общества, оказывавшие содействие повстанцам[414].
Обложение денежными сборами осуществлялось по принципу сословной ответственности за произошедший антиправительственный мятеж. Хотя подавляющее большинство помещиков и римско-католического духовенства относило себя к полякам, экономические санкции налагались, как уже отмечалось выше, по сословно-конфессиональному принципу. Такой подход имел под собой два основания: во-первых, активное участие представителей двух привилегированных сословий в антиправительственном восстании; во-вторых, формальный аспект проблемы. В это время в официальных документах, идентифицирующих подданных империи, этничность не играла решающей роли. Фиксировалась, прежде всего, вероисповедная принадлежность. Отсюда делался вывод о «польском», «русском» или «остзейском» происхождении.
Таким образом, генерал-губернатор получил постоянный источник пополнения финансовых средств, необходимых ему для эффективного управления обширным регионом. Одновременно разрушалась финансовая поддержка повстанческих отрядов со стороны сочувствовавших им польских дворян, ксендзов и шляхты[415].
Экономически наказывая колониальную элиту края, М. Н. Муравьев использовал поступавшие от нее сборы на покрытие финансовых расходов правительства по содержанию войск, для проведения реформ, создания эффективного управленческого аппарата и помощи семьям жертв повстанческого террора.
Затем М. Н. Муравьёв разработал и реализовал комплекс мер, который можно определить, как программу социально-экономической, культурной и этнической модернизации белорусского крестьянства. (Преобразования в этнической Литве — особая тема, которая не входит в задачи нашего исследования). Реформы, проведённые в интересах крестьянского большинства, придали процессам модернизации края системный характер. В категориях своего времени эти реформы были представлены как политика «обрусения края». Этнический маркер этой политики недвусмысленно указывал на ее социальные и конфессиональные приоритеты, получившие идейное обоснование[416].
Сам М. Н. Муравьёв характеризовал содержание своих реформ следующим образом: «Русскому правительству следовало бы соорудить в Вильне памятник с надписью „Польскому мятежу — благодарная Россия“. Важнейшим, труднейшим и первостепенным делом в Северо-Западном крае является не укро