повсюду польский язык, родственный российскому, богатый в своем составе и высоко обработанный в формах, желать упадка которого в здешнем крае никак не должны наши братья»[492].
Не ограничиваясь обращениями к министерству народного просвещения, польское дворянство и римско-католическое духовенство начали открывать в помещичьих имениях и при костелах народные школы. Преподавание в этих школах шло на польском языке. Там же обучались и дети православного вероисповедания, которых учили католическому катехизису и молитвам[493].
Как отмечал А. В. Белецкий: «Под воздействием дворянства и духовенства польский характер стало приобретать и образование, которое получали обучавшиеся в приходских училищах и училищах министерства государственных имуществ. В приходских училищах учителями состояли почти исключительно поляки. … А учителя поляки, особенно при тогдашнем настроении польского общества в крае, не могли не поддерживать в школах польского языка, польских воззрений, польского духа. … Что в этих училищах преподавался в описываемое время и польский язык, это факт, не подлежащий сомнению»[494].
Просветительская активность польского дворянства не могла не обратить на себя внимание правительства, которое с настороженностью отнеслось к этой помещичьей инициативе. «Повсеместно замечена внезапная заботливость об устройстве народных школ, где преподавался бы польский язык, и министерство внутренних дел нашлось вынужденным весной сего года (1862 г. — А.Б.) обратить на эти попытки внимание местных начальств в Северо-Западном крае»[495].
Следует отметить, что генерал-губернатор В. И. Назимов к этому времени уже не испытывал иллюзий по поводу истинных целей, которые преследовали обращения польских дворян об открытии народных школ для крестьянского сословия. То, что за этими просьбами кроются отнюдь не бескорыстные заботы о просвещении бывших крепостных, осознавалось им достаточно ясно.
Вот что писал Назимов по поводу записки предводителя дворянства Минской губернии: «Я убежден, что предложение, сделанное в лице Лаппы дворянством Минской губернии, есть ничто иное, как попытка, не удастся ли, обманув бдительность правительства и рассчитывая на его близорукую доверчивость, выхлопотать у него облеченную в законную форму привилегию на свободное распространение в крае польской пропаганды, посредством которой оно могло бы впоследствии, опираясь на повсеместное укоренение польского языка и образование простого народа в духе своих тенденций, с большей законностью заявить права на этот народ»[496].
По мнению генерал-губернатора, для того, чтобы воспрепятствовать политическим целям польского дворянства, государству следовало предпринять решительные меры «к скорейшему разрешению крестьянского вопроса», и к организации в крае как можно большего числа народных школ. С развитием народного просвещения Назимов связывал надежды на «нравственное возрождение» крестьянского населения, освобождение его из-под нравственного гнета «польского элемента»[497]. В декабре 1862 г. генерал-губернатор распорядился о закрытии сельских школ, учрежденных «без ведома и разрешения училищного начальства».
С прибытием в Вильно генерал-губернатора М. Н. Муравьева ситуация с положением начальных училищ коренным образом изменилась. Силы, прежде оказывавшие сопротивление распространению русских школ (мировые посредники-поляки, польские помещики и зависящие от них волостные власти), утратили свое влияние на просвещение крестьян. Неизменная поддержка, которую М. Н. Муравьев оказывал крестьянской школе Северо-Западного края, привела к тому, что к началу 1864 г. в виленском учебном округе насчитывалось 389 народных училищ[498].
В это же время были предприняты решительные меры по пресечению незаконных попыток польских помещиков и ксендзов совершать обучение крестьян-католиков польской грамоте, а православных крестьян — римско-католическому катехизису. На основании циркуляра, изданного М. Н. Муравьевым 1 января 1864 г., лица, виновные в указанных проступках, облагались штрафами в размере от 100 до 600 рублей[499].
Сложнее обстояло дело с реорганизацией системы образования для представителей высших сословий. В период восстания 1863 г. многие католические ученики гимназий, прогимназий и местных дворянских школ Виленского учебного округа присоединились к отрядам польских мятежников[500]. В ответ на это, по распоряжению М. Н. Муравьева, некоторые, по его мнению, «вредные», учебные заведения были закрыты. Необходимость упразднения в крае ряда гимназий и прогимназий определялась тем, что они «потворствуют шляхетству к выходу в чиновники и дворянство»[501].
С точки зрения М. Н. Муравьева, политический вызов польской шляхты и католического духовенства, брошенный единству Российской империи, во многом стал возможен потому, что представители этих привилегированных сословий использовали административные, корпоративные и образовательные структуры государства для своей социальной и национальной мобилизации. Иными словами, социальные институты империи формировали колониальную элиту, ставшую социальной основой польского ирредентизма, переросшего затем в вооруженное сепаратистское восстание[502].
На политическую недопустимость ситуации, сложившейся в гимназиях и прогимназиях Северо-Западного края, обратил внимание М. Н. Муравьев. Он отмечал, что эти учебные заведения «польское дворянство и духовенство старались наполнять местной шляхтой, чтобы предоставить с окончанием курса служебные права, а затем служебные должности в местной администрации, которая, вследствие сего, в свою очередь, обратилась в орудие враждебной России партии. Таким образом, в гимназиях Виленского учебного округа правительство, тратя на содержание их значительные суммы, воспитывало врагов себе и России»[503].
Действительно, до 1863 г. польское дворянство Северо-Западного края являлось главным объектом частичной модернизации, осуществляемой российским правительством в этом регионе империи. По словам попечителя Виленского учебного округа И. П. Корнилова: «В гимназиях, прогимназиях, уездных и приходских училищах перевес учащихся был на стороне детей римско-католического исповедания»[504].
Однако к середине 60-х гг. по инициативе М. Н. Муравьева и нового попечителя Виленского учебного округа И. П. Корнилова, вся система народного просвещения в крае была коренным образом перестроена. В области народного просвещения проект М. Н. Муравьева предусматривал ряд мер по устройству системы церковно-приходских школ в сельской местности, обучение в которых должно было осуществляться представителями православного духовенства. Для крестьянства и мещан создавалась широкая сеть государственных народных училищ, руководимых губернскими дирекциями. Для подготовки православных учителей были открыты первые учительские семинарии[505]. В частности, в 1864 г. была открыта учительская семинария в м. Молодечно Виленской губернии[506].
Иван Петрович Корнилов. Попечитель Виленского учебного округа (1864–1868)
Были предусмотрены также меры по идеологической и кадровой реорганизации гимназий, прогимназий и трехклассных училищ, дававших среднее образование представителям политически нелояльной шляхты и ранее воспитывавших их в традициях польского сепаратизма[507]. Вносились изменения в процесс подготовки учителей разных уровней с целью усвоения ими русской культуры. Польские учителя переводились в другие регионы империи или отправлялись на пенсию. Их место занимали учителя «русского происхождения»[508]. Особое внимание обращалось на преподавание русской истории, в частности, истории Западной России, как в начальных, так и средних учебных заведениях. В итоге среди гимназической молодежи начало расти число православных учащихся[509].
Русский язык в качестве языка преподавания стал господствующим на всех ступенях школьного обучения, а польский был полностью устранён из школы, даже как предмет изучения. Более того, с этого времени обязательным языком преподавания ксендзами-законоучителями католического Закона Божьего стал русский[510]. Теперь представители двух основных сословий и вероисповеданий проходили обучение на разных ступенях единой системы народного просвещения, преобразованной в соответствии с интеграционными принципами муравьевской политики «обрусения» края. В результате предпринятых кардинальных реформ система народного просвещения превратилась в один из важнейших государственных институтов деколонизации Северо-Западного края.
Первые итоги перемен, произошедших в этническом самосознании крестьянства под влиянием новых политических и лингвистических реалий, подвёл И. П. Корнилов: «Русская пропаганда, действующая через школы, церкви, администрацию, делает своё дело; она возбуждает в массах ясное сознание и убеждение, что здешний край − исконно русский, что здесь колыбель русского государства и Православия, что если губернии около Москвы называются Великой Россией, то здешние губернии имеют полное право называться первоначальною древнею Россией. … Поэтому все меры, клонящиеся к восстановлению древнего Православия, к восстановлению в народе сознания о его русском происхождении и коренном Православии, конечно, сильнее, прочнее и действительнее всяких мер, полицейских и военных… Белорус мало-помалу перестаёт быть быдлом, работающим безответно на пана и жида. Русский язык и русская вера перестают называться холопскими; русского языка не стыдятся, как прежде, а польским не щеголяют. Русское образование сильнее русского штыка»