Процесс этот носил сугубо добровольный характер, так как Муравьев, создавая в 1864–1865 гг. систему административных мер, ограничивавших роль и влияние католического духовенства, не был сторонником участия государственной власти в деле обращения католиков в православие. Этот вывод, сделанный в свое время историком А. И. Миловидовым, вполне подтверждается современными исследователями[546].
Муравьев принципиально не предпринимал мер административно-полицейского принуждения в качестве аргумента для обращения русских католиков в православие, предоставляя инициативу в делах миссионерства и «увещания» духовенству. Но это отнюдь не умаляло твердой решимости генерал-губернатора применять легальные меры воздействия в отношении тех, кто «совратился» в католичество и продолжал отстаивать свой незаконный религиозный выбор. Свою административную задачу генерал-губернатор видел прежде всего в том, чтобы восстановить законные права «господствующей» Православной церкви на «совратившуюся» в католичество паству.
Наглядным примером такой политики, давшей импульс для воссоединения «совратившихся в латинство» униатов с православием, стало распоряжение М. Н. Муравьева от 24 июня 1864 г., сделанное архиепископу Минскому и Бобруйскому Михаилу (Голубовичу). Генерал-губернатор сообщал, что, по сведениям, предоставленным ему военным начальником Пинского уезда, бывшие униаты ряда деревень, несмотря на законную принадлежность их к Православной церкви, до сих пор числятся в списках Минской римско-католической консистории. Муравьев предлагал архиепископу Михаилу «сделать распоряжение относительно скорейшего окончания дела»[547].
Однако генерал-губернатору пришлось еще дважды напоминать архиепископу о своем указании, дать распоряжение минскому губернатору П. Н. Шелгунову и римско-католическому епископу А. Войткевичу, прежде чем процесс расследования сдвинулся с мертвой точки и захватил, по инициативе православного духовенства, население ряда населенных пунктов, не упомянутых в письме Муравьева.
Итоги этого дела, инициированного генерал-губернатором 24 июня 1864 г., были подведены Минской духовной консисторией в справке, датированной 29 июля 1865 г. В ней были подробно зафиксированы результаты деятельности духовенства Пинского уезда по возвращению «латинизантов»[548] в православие. Всего из католичества в православие было возвращено 4683 человека. Все перечисленные лица были исключены из списков Минской римско-католической консистории и включены в списки православных приходов[549].
Мотивами восстановления законных прав Церкви на «совратившуюся» паству было продиктовано обращение М. Н. Муравьева к архиепископу Могилевскому и Мстиславскому Евсевию (Орлинскому). В июне 1864 г. генерал-губернатор сообщал архиепископу, что в Могилевском и Быховском уездах многие обыватели из бывших униатов совратились в католицизм и уклоняются от исполнения обрядов Православной церкви.
«Ваше слово как архипастыря, — писал Муравьев, — внушит духовенству способы и средства действовать на таких нравственной силой, которая в подобных случаях сильнее и успешнее понудительных полицейских мер, ибо от духовенства и от образа его действий, а не от светской полицейской власти зависит ускорение в народе глубокого сознания религиозных обязанностей и утверждения в нем веры на незыблемых основаниях. При обнаружении случаев совращения, — добавлял Муравьев, — а также по получении о том сведений от Вас немедленно доносить мне для поступления с виновными по всей строгости законов»[550].
Настойчивые административные усилия, предпринимаемые генерал-губернатором в этом направлении, преследовали цель окончательного завершения процесса распределения всех бывших униатов по православным и католическим приходам в соответствии с требованиями действовавшего законодательства и высочайше утвержденным Правилам от 17 апреля 1842 г.
Начатые М. Н. Муравьевым и его сподвижниками социальные и материальные преобразования церковной жизни в западных епархиях Православной церкви — Литовской, Полоцкой, Минской и Могилевской — определили развитие механизмов формирования русской идентичности края вплоть до начала XX столетия. Иными словами, благодаря деятельности М. Н. Муравьева, Православие смогло стать главным религиозным институтом, оказывавшим непосредственное воздействие на процессы деколонизации Северо-Западного края.
Решения, принятые в сфере церковной политики, придавали реформам М. Н. Муравьева особый традиционалистский характер. Инициированные реформами процессы модернизации общественной жизни уравновешивались мерами по поддержке традиционного русского православия и развитию различных форм церковного образования и просвещения.
7.5. Государственно-церковная реконкиста
Как уже отмечалось, Российское государство не признавало участников польского восстания воюющей стороной. С государственной точки зрения, это были мятежники, с оружием в руках выступившие против законного правительства. Поэтому ответной реакцией власти на вооруженный вызов местного католицизма стали меры чрезвычайного характера — судебные и административные репрессии против представителей мятежного католического клира, а также закрытие костелов и монастырей, клир и монашествующие которых принимали участие в антироссийском восстании[551].
Помимо сугубо политических мотивов, которыми руководствовалась администрация края при конфискации церковных зданий, существовали мотивы правовые и религиозные, так как десятки костелов и каплиц были построены польскими помещиками незаконно, с откровенно прозелитическими целями[552].
Религиозную ситуацию, сложившуюся в Северо-Западном крае, М. Н. Муравьев характеризовал следующим образом: «Православные храмы и помещения для причтов находились в самом жалком и униженном состоянии; нередко случалось, что в местностях, исключительно населенных православными, не было церквей, вместо которых строились великолепные костелы, с видимой целью совращения православных в латинство; заявления православного духовенства по этому поводу ни к чему не служили; начатые следствия по настоящему предмету лежали без всякого движения в течение десятков лет; православное духовенство, зависящее от польских помещиков, нищенствовало, между тем римско-католическое духовенство, во всем и вполне обеспеченное, шло беспрепятственно к преложенной цели ополячения края, строило, вопреки закону, самопроизвольно, костелы и подготовляло мятеж, усыпляя мнимой своей покорностью и без того весьма малую бдительность правительства»[553].
Польское восстание 1863 г. предельно обострило все проблемы, которые испытывало православное духовенство во взаимоотношениях с местным католичеством в предреформенный период. Восстание только усилило религиозно-этническую и социальную неприязнь православного духовенства к католичеству, прибавив к ней и злободневные политические мотивы. По отзывам священников, ещё накануне восстания ксендзы стали открыто проповедовать ненависть к православным, заражая религиозной нетерпимостью свою паству[554].
Пропаганда, разжигающая межконфессиональную рознь, оказалась результативной. Польские повстанцы принесли многим православным священнослужителям унижения, страдания, беды, а некоторым и мученическую смерть. Религиозная нетерпимость к православию выражалась в различных формах насилия по отношению к православным пастырям. Священников избивали, грабили, угрожали смертью, пытаясь принудить содействовать восстанию и тем самым вовлечь православное население в борьбу за независимость Польши.
Однако западно-русское духовенство продолжало хранить верность российской монархии и призывало к этому свою паству. Непокорное поведение православных пастырей вызывало у повстанцев ожесточение и ненависть, которые нашли свое воплощение в различных формах террора.
Одной из первых жертв антиправославного террора стал священник г. Дрогичин Гродненской губернии Игнатий Гинтовт, который скончался впоследствии от ран, нанесенных ему польскими повстанцами. Священнику стреляли в лицо холостыми зарядами, топтали ногами и рубили саблями за то, что он отказался читать прихожанам в церкви манифест подпольного польского «правительства». В вину о. Игнатию повстанцы ставили также массовое присоединение униатов к православию, совершенное им после Полоцкого собора 1839 г.
Весной и летом 1863 г. посягательства на жизнь священнослужителей и грабежи их имущества достигли своего пика. Атмосфера ежедневного страха, в которой находилось православное духовенство, поддерживалась с помощью террористической пропаганды. Среди пропагандистских материалов, известна листовка с изображением повешенного православного священника и надписью на польском языке: «Это ты, поп, будешь так висеть, если не исправишься. Если у тебя еще чешется язык брехать в церкви хлопам бредни, то лучше наколи его шпилькой. А вороны будут насыщаться твоим телом. Ах, какая ж это будет позорная смерть!».
Вслед за пропагандистскими угрозами насилия и смерти последовало их практическое воплощение. Террор приобрел радикальный характер. Начались самочинные показательные расправы над православными священниками, верными своей религиозной совести и верноподданническому долгу. На этот раз повстанцы прибегли к самым жестоким средствам, в которых выразилась сама сущность террора как метода устрашения, для того, чтобы парализовать решимость духовенства и его паствы сохранять верность императору Александру II.