После жестоких истязаний повстанцами были повешены: Константин Прокопович, который был священником в заштатном городе Сураж Белостокского уезда Гродненской губернии, иерей Роман Рапацкий — служил настоятелем в селе Котры Пружанского уезда Гродненской губернии, священник Даниил Конопасевич, служивший в местечке Богушевичи Игуменского уезда Минской губернии. От рук жандармов-вешателей принял мученическую смерть псаломщик Крестовоздвиженской церкви села Святая Воля Пинского уезда Минской губернии Федор Яковлевич Юзефович.
В Ковенской губернии за верность присяге после жестоких пыток был повешен повстанцами православный учитель Субочского народного училища Викентий Смольский[555]. Террор в форме жестоких показательных казней служителей Церкви, грабежи, избиения и издевательства над священниками не достигли своей цели. За редчайшими исключениями, воссоединенное православное духовенство не изменило присяге императору, оставаясь верным Православной церкви и России[556]. Спустя годы после этих трагических событий, Православная церковь хранила память о подвигах исповедничества и доблести мученичества своих пастырей.
Вот как писал об этом один из православных авторов того времени: «Чего же достигли совершители этих поруганий, насилий, убийств? Искоренена ли православная вера, искоренено ли православное духовенство? Православная вера цвела и будет цвести в Западной Руси, а духовенство покрылось новой славой в своих страдальцах.
Так-то страдало духовенство за веру православную и народ русский! Пусть же помнят наши дети, внуки и правнуки, как мятежники обзывали нашу православную веру схизматической и собачьей, как вешали, били и стреляли, позорили наше духовенство, мучили их жен и детей.
Пастыри православные! Воспоминая наших недавних мучеников и исповедников, пострадавших за Православную Веру и любовь к России, стойте и сами всегда бодро на страже! Помните, что, охраняя Православную Веру, вы охраняете Русь Святую. Русь Православная не забудет и вашего дела, как не забыл и с благоговением вспоминает всякий сын Западной Руси и упокоившихся наших недавних мучеников и исповедников»[557].
После трагических событий 1863 г. у верноподданного православного духовенства появились весомые основания испытывать религиозную, этническую и политическую неприязнь к польскому католичеству. Поэтому духовенство поддержало меры М. Н. Муравьева, направленные на ограничение силы и влияния местного католического клира, представлявшего собой влиятельную часть туземной колониальной элиты. Эта чрезвычайная государственно-церковная реконкиста стала составной частью политики системного обрусения Северо-Западного края, призванной интегрировать Северо-Западный край в состав Российской империи[558].
Утверждения М. Н. Муравьева о том, что «римско-католические епископы, ксендзы и монахи не составляют духовенства, а политических эмиссаров, проповедующих вражду к русскому правительству и ко всему, что только носит название русского и православного» и что «римско-католическое духовенство было главнейшим подстрекателем мятежа»[559], нельзя отнести к области жесткой политической риторики. Для такого утверждения у главного начальника края были веские фактические основания, представленные следственными комиссиями и многочисленными приговорами военно-полевых судов[560].
Поэтому, после подавления восстания, М. Н. Муравьев начал новый политический курс в отношении к региональному католичеству. Он заключался в том, чтобы, не отказываясь от соблюдения правовых норм веротерпимости, разъединить исторически сложившуюся сопряжённость религиозных и национально-политических задач, характерную для деятельности части католического духовенства в Северо-Западном крае, и ввести эту деятельность в сугубо религиозное и законопослушное русло. Политическим инструментом такого разъединения стала практика административного нормотворчества, особая сложность применения которой заключалась в том, чтобы при осуществлении мер ограничительного характера не давать повода духовенству и местному населению для обвинения правительства в нарушении норм веротерпимости[561].
Для этого, в дополнение к существующим законам, регулировавшим деятельность Римско-католической церкви в империи, М. Н. Муравьев принял ряд административных решений, которые устанавливали строгий надзор за политической лояльностью римско-католического духовенства и его религиозным влиянием на канонически подвластное ему население. В системе административных мер, введённых М. Н. Муравьевым, следует назвать контроль губернаторов за передвижениями духовенства и монашества, назначением ксендзов в приходы и на административные должности, поступлением в монастыри и духовные семинарии, содержанием проповедей ксендзов и т. д.
В случае нарушения установленных правил губернаторы получили право налагать на ксендзов денежные штрафы, отстранять их посредством консистории от должности или перемещать в другие приходы[562]. Были изданы циркуляры, ограничивающие ритуально-обрядовую составляющую римско-католического культа. В частности, была запрещена самовольная постановка римско-католических крестов на полях и дорогах и т. д.[563]. Вводился контроль губернских властей за ремонтом и строительством костёлов и часовен[564]. М. Н. Муравьев приказал, чтобы римско-католические консистории и все приходское духовенство вели переписку и выдавали метрики только на русском языке. Ксендзам под угрозой штрафа запрещалось держать православную прислугу[565].
События восстания показали, что особую политическую опасность для государства представляли римско-католические духовные семинарии, в которых осуществлялась подготовка будущих священнослужителей. В Северо-Западном крае действовало три семинарии: Виленская, Могилевско-Минская и Тельшевская. Российское государство тратило значительные средства (около 60 тыс. рублей в год) на содержание этих учебных заведений.
Однако учебно-воспитательный процесс в этих семинариях, подчинявшихся правящим епископам, был недоступен для государственного надзора. Семинаристы воспитывались преподавателями в духе нетерпимости к схизматикам и ненависти к «москалям». Духовенство, закончившее курс в этих семинариях, отличалось политическим и религиозным фанатизмом. Во время восстания часть семинаристов ушла в отряды повстанцев. Поэтому М. Н. Муравьев поставил под государственный контроль назначение преподавателей, содержание учебного процесса, качество преподавания русского языка и методы воспитания, установленные в семинариях[566].
Одновременно с региональным чрезвычайным нормотворчеством были приняты имевшие силу закона высочайшие повеления, ограничивавшие права Римско-католической церкви в Северо-Западном крае[567].
Применение чрезвычайного административного нормотворчества было вызвано обоснованным недоверием М. Н. Муравьева к политической лояльности епископата и местного католического духовенства, часть которого участием в восстании и прозелитизмом среди православных, дискредитировала себя в качестве законопослушных христианских пастырей. Поэтому действовавшие имперские правовые нормы регламентации деятельности этого духовенства, с точки зрения безопасности государства и защиты прав «господствующей» Православной церкви, представлялись ему недостаточными и неэффективными[568].
Цель нового политического курса в отношении регионального католичества, принятого М. Н. Муравьевым, заключалась в том, чтобы с помощью чрезвычайных мер упразднить потенциальную опасность участия римско-католического духовенства в очередном сепаратистском восстании. Совокупность указанных административных и правовых мер можно определить как практику политизации государственно-католических отношений веротерпимости на территории Северо-Западного края.
Система ограничительных мер, продиктованная чрезвычайными обстоятельствами восстания, стала дополнительным административно-правовым барьером, препятствующим противоправной миссионерской и антиправительственной деятельности римско-католического духовенства. Так усилиями М. Н. Муравьева был создан новый институт непосредственного государственного надзора за римско-католическим духовенством, который получил дальнейшее развитие в период правления генерал-губернаторов К.П. фон Кауфмана и Э. Т. Баранова.
Важной составной частью государственной реконкисты стали меры по закрытию римско-католических монастырей и костелов, монашествующие и духовенство которых принимали участие в восстании. Решение о применении указанных чрезвычайных мер было принято Западным комитетом по инициативе М. Н. Муравьева. На заседаниях соединенных комитетов Царства Польского и Западного, которые состоялись 26 мая и 2 июня 1864 г., М. Н. Муравьев получил разрешение «закрыть монастыри, принимавшие участие в мятеже, с тем, чтобы здания закрываемых монастырей были приняты в распоряжение правительства для обращения их в богоугодные заведения»[569].
В июле 1864 г. на основании высочайшего повеления от 22 июня 1864 г. за участие в восстании М. Н. Муравьев приказал закрыть Датновский бернардинский монастырь, находившийся в Ковенском уезде[570]. Затем, в августе 1864 г., М. Н. Муравьев принимает решение и о закрытии в г. Вильно мужского римско-католического монастыря святых Петра и Павла, так как несколько монахов этого монастыря «принимали деятельное участие в мятеже»