Благо, и стараться в создании образа нужного им «героя» не было никакой надобности. Белорусская советская историография и пропаганда вкупе с творческой интеллигенцией давно справились с этой несложной задачей. О «пламенном революционере» Калиновском писали в советских исторических учебниках, монографиях и популярных книжках. Его именем названы улицы, ему поставлены памятники, созданы скульптуры и написаны картины, выдержанные в лучших традициях социалистического реализма. Одним словом, высокоидейный и художественно выполненный миф о первом белорусском «революционном демократе» был уже сотворен, оставалось только обновить его в соответствующем национальном духе и творчески использовать для достижения своих идейно-политических целей.
Исторические мифы в наше время широко используются в качестве инструмента как для мобилизации масс, так и для провоцирования социально-политических конфликтов. В нашем случае мобилизационный эффект подобной исторической мифологии достигается путем формирования негативной этнической солидарности, конструируемой на почве русофобии.
Однако последствия такой солидарности оказываются разрушительными для общества. Она создается искусственно, как целенаправленная реакция на образ внешнего и внутреннего «врага» в лице России, русских и этнических белорусов с русским самосознанием. История и нужна для того, чтобы «образ врага» выглядел устрашающе и убедительно. Борьба с таким «врагом» должна освящаться героическим нарративом и становится главным мотивом в процессе создания этнической нации, пропаганде защиты ее интересов и формировании национальной идентичности.
Нельзя забывать о мифе как о школе имморализма и жестокости. Историческая мифология культивирует этническую мораль, которая жестко разделяет мир на «своих» и «чужих», по отношению к которым все дозволено. В частности, русофобский миф культивирует исторические обиды, провоцирует жажду мести, поощряет ненависть, агрессию, межэтнические конфликты. Вот и в прагматике мифа «восстания Кастуся Калиновского», внедренного в массовое историческое сознание, наглядно выразилась социальная и нравственная патология, свойственная этническому национализму. В основе этой патологии лежит культ политического насилия, романтизация революционного террора и русофобия. Основной идеологический посыл этого мифа заключается в том, чтобы навязать представление о существовании исторической враждебности «белорусского народа» к самодержавной России, что, в конечном итоге, и вылилось в «героическое» вооруженное восстание.
Поэтому поражение польского мятежа преподносится как трагедия белорусского народа[43]. С этого момента «ретроспективная мифология» получает более отчетливую прагматическую направленность и новые идеологические импульсы. Восстание «Кастуся Калиновского», которому производителями «национальной истории» предписана роль «великого события», стало отправным, «сакральным» толчком для развития фабулы очередного мифологического сюжета. На этот раз речь идет о творении новейшего мифа о самоотверженной борьбе «белорусского народа» за «незалежнасць», выпадающей на период второй половины XIX — начала XX в.
Сюжет его таков. Свободолюбивый «белорусский народ», будучи «субъектом собственной истории», не смирился с поражением восстания и продолжил борьбу «за волю и лучшую долю», но уже в русле общероссийского революционного движения. В результате угнетенный, но не сломленный русификацией, «самостоятельный белорусский этнос» в процессе противостоянии с колониальным «царизмом» трансформировался в современную «нацию». Роль авангарда народной борьбы за свободу и «незалежнасць» сыграло упомянутое «национально-освободительное движение», которое и привело созревшую для свободы «нацию» к обретению долгожданной государственности. Сначала в форме непродолжительной Белорусской народной республики, а затем и в виде более долговременной БССР[44]. Нынешняя «незалежнасць», полученная в результате распада Советского Союза, выступает как закономерный итог самоотверженной борьбы за свободу, которую целенаправленно вел «белорусский народ» в течение последних полутора столетий.
Идейная преемственность, которую демонстрируют сменяющие друг друга мифологические сюжеты «национальной историографии», подчинена решению главной задачи — созданию «субъектной истории страны». Однако, историографическое творчество «свядомых» историков, приверженных идеям этнического национализма, приводит их к очередному конфузу, на этот раз, методологическому.
Идеология, принятая на вооружение этими историками, предписывает «белорусскому народу» как «субъекту собственной истории» роль целеустремленного и неутомимого борца за обретение суверенной государственности. Только вот в достоверной истории Российской империи (например, в восстании 1863 г., в отношении к монархии и к белорусскому национализму начала XX столетия) этот «субъект» вел себя совершенно иначе, нежели велит ему идеология, питающая производство мифов истории «собственной».
Своим «неправильным» историческим поведением «белорусский народ» последовательно разрушает методологический фундамент «субъектности», на котором зиждется помпезное здание «национальной историографии». Действительно, как создавать истинную, то есть «субъектную историю страны», если сам «субъект» этой «истории» в своем абсолютном большинстве выказывает себя как сторонник единства России, упорно желающий жить под скипетром династии Романовых!
Впрочем, могло ли быть иначе, если воображаемая «субъектная история», провиденциально, сквозь века, ведущая к обетованной «незалежнасці» — это антирусская и антироссийская «история» людей и государств, существовавших на территории современной Белоруссии. Такова идеологическая направляющая «национальной историографии», которая принципиально отрицает исторически эволюционирующее русское самосознание «белорусского народа» и, вдобавок, приписывает ему перманентно враждебные отношения с Московским государством и Российской империей.
В создаваемом ныне коллективном мифе «национальной истории» Белоруссии символическому ряду героических борцов, положивших живот свой за будущую «незалежнасць», противостоит демоническая фигура виленского генерал-губернатора «Муравьева-вешателя»[45]. Создание муравьевского мифа и эволюция его прагматики — яркий пример того, как мистификаторские и мифотворческие технологии «работают» в историографии и политической пропаганде на протяжении многих лет, начиная с советских времен и до сегодняшнего дня.
Вот, например, как использовался устрашающий муравьевский миф для обоснования политики советской белорусизации в конце 20-х гг. прошлого века. Тогда М. Н. Муравьеву отводилась роль палача-русификатора, беспощадно уничтожавшего белорусский язык и растоптавшего белорусскую науку и культуру, которые переживали период своего очередного «возрождения». Следовательно, жесткие меры советских белорусизаторов, изгонявших русский язык и русскую культуру, якобы силой навязаных белорусам «вешателем» Муравьевым, должны были восприниматься населением как ответные действия, не только политически необходимые, но и нравственно оправданные. В негативном свете муравьевского мифа принудительная советская белорусизация представала перед обществом как подлинно «национальная» политика, которая восстанавливает историческую справедливость, грубо попранную великодержавными русификаторами.
Так, А. И. Хацкевич, председатель Национальной комиссии ЦИК БССР, в сентябре 1927 г. при обсуждении доклада «О белорусизации госаппарата» заявлял, например, следующее: «Самым тяжелым периодом для белорусского языка и белорусской культуры был период Муравьёвщины (Муравьёв — это царский генерал, который был послан для подавления революционных вспышек, как его называли „Муравьёв-вешатель“). Он не только вывел белорусский язык из государственных учреждений, в которых он, кое-где сохранился в провинции, но он вешал за разговор на белорусском языке. Им был закрыт белорусский университет в Вильне. Закрыт Белорусский сельскохозяйственный институт в Горках, все средне-учебные заведения, которые существовали в то время, были им закрыты. Это период является самым тяжелым периодом удушения белорусского языка, белорусской культуры»[46].
Неудивительно, что сотворенный советскими историками и пропагандистами образ Муравьева — реакционера, классового врага, палача «нашей и вашей свободы» отнюдь не канул в лету вместе с породившей его идеологией и пропагандой. В наше время мы наблюдаем своеобразное возрождение этого исторического мифа, на который, в связи с растущей антирусской мотивацией, возлагаются дополнительные идеологические, мировоззренческие и пропагандистские функции. Теперь слегка модернизированный муравьевский миф служит целям пропаганды идеологии этнического национализма, демонстрируя новому поколению Белоруссии образ исторического врага белорусской свободы и душителя мифического белорусского «возрождения» XIX в.
Правда, в отличие от исторически невежественного коммунистического белорусизатора Хацкевича, современные производители «ретроспективной мифологии» обладают учеными степенями и званиями. Однако генетическая идейная связь, существующая между ними и малограмотными партийными функционерами далеких 20-х годов XX в. прослеживается со всей очевидностью.
Взять хотя бы для примера работы о восстании 1863 г. упомянутого ранее доктора исторических наук М. Бича. Этот белорусский историк выступил в роли ведущего производителя «национального нарратива». Изобретенная им техника изготовления нового способа «презентации исторической реальности» не отличалась особой интеллектуальной изысканностью. Сложившиеся в советской историографии классовые оценки восстания и последовавших за ним событий были слегка модернизированы с помощью новейшей националистической риторики.