Но считал ли себя Михаил Строгов по-прежнему таким человеком?
Небо, по-видимому, не захотело посылать ему нового испытания. Жестокая судьба словно бы тоже решила на время пощадить его. Юго-западная оконечность Байкала и прилегающий участок степи [118], которые Михаил считал безлюдными и которые обычно и впрямь безлюдны, на этот раз таковыми не были.
На побережье собралось человек пятьдесят народу. Надя заметила этих людей сразу, как только Михаил Строгов, держа ее на руках, выбрался из горного ущелья. В первую секунду девушка испытала страх — не татарский ли это отряд, посланный разведать местность по берегам Байкала, — ведь тогда путь для бегства им был бы отрезан.
Но страх тут же сменился радостью.
— Да ведь это русские! — воскликнула Надя.
И на этом последнем усилии веки ее сомкнулись, голова безжизненно упала Михаилу Строгову на грудь.
Но их уже заметили, и несколько человек из этих русских, подбежав, отвели слепого и девушку на край небольшого песчаного мыса, к которому был пришвартован плот.
Плот должен был вот-вот отчалить.
Все эти русские были беженцы, причем разного звания- состояния, которых в этой точке Байкала объединила одна цель. Отброшенные татарскими разведчиками, они решили укрыться в Иркутске, но, отчаявшись добраться туда по суше, — после того как захватчики расположились по обоим берегам Ангары, — задумали достичь города, спустившись по течению реки.
Когда Михаил Строгов узнал об их намерении, сердце его встрепенулось. В его игре это был последний шанс. Но он не подал виду, решив сохранять свое инкогнито еще строже, чем прежде.
План беженцев был очень прост. Одна из стремнин Байкала движется вдоль левого берега вплоть до истока Ангары. Держась ее, они и рассчитывали достичь байкальского водослива. А уж оттуда стремительные воды реки помчат их со скоростью десяти — двенадцати верст в час. И значит, через полтора дня они смогут оказаться в виду города.
Лодок в этих местах не было. Их отсутствие требовалось восполнить. Был сооружен плот, точнее — вереница мелких плотов, напоминавших те связки бревен, что обычно сплавляют по сибирским рекам. На сооружение этого плавучего средства пошла прибрежная сосновая рощица. Из бревен, связанных ивовыми прутьями, получился помост, на котором свободно могли разместиться человек сто.
На этот плот и переправили Михаила Строгова и Надю. Девушка уже пришла в себя. И ей, и ее спутнику дали поесть. После чего, улегшись на подстилку из листьев, Надя тут же забылась глубоким сном.
На расспросы о событиях, происшедших в Томске, Михаил Строгов ничего не отвечал. Он выдал себя за жителя Красноярска, не успевшего попасть в Иркутск до появления войск эмира на левом берегу Динки, и добавил, что, по всей вероятности, основные силы татар заняли позиции перед столицей Сибири.
В любом случае нельзя было терять ни секунды. К тому же холод становился все ощутимее. Ночью температура падала ниже нуля. На поверхности Байкала появились уже отдельные льдинки [119]. И если на озере плот легко мог менять направление, то меж берегов Ангары, стоит льдинам загромоздить течение [120], это едва ли будет возможно.
Стало быть, беженцам следовало немедленно отправляться в путь.
В восемь часов вечера отдали швартовы, и подхваченный течением плот поплыл вдоль побережья. Чтобы исправлять отклонения от курса, длинных шестов в руках могучих мужиков оказалось достаточно.
Командовать на плоту взялся старый байкальский матрос. Этому человеку, обветренному всеми здешними штормами, было лет шестьдесят пять. Густая седая борода падала ему на грудь. Из-под меховой шапки смотрело суровое, степенное лицо. Просторный, длинный, перехваченный поясом плащ доходил ему до пят. Сидя на корме, этот молчаливый старик отдавал команды мановением руки, не произнеся за десять часов и десятка слов. Впрочем, весь маневр сводился к удержанию плота на струе, бежавшей вдоль берега, избегая выхода в открытые воды.
На плоту, как уже сказано, собрались русские люди разного звания. И в самом деле, к местным — мужчинам, женщинам, старикам и детям — прибились два-три странника, застигнутых нашествием в дороге, несколько монахов и один поп. У странников были дорожные посохи, а к поясам подвязаны фляги; плаксивыми голосами они читали псалмы. Один шел с Украины, другой с Желтого моря, третий из финских краев. Этот последний, человек уже пожилой, носил на поясе маленькую, запиравшуюся висячим замком кружку, какую обычно подвешивают к колонне храма. Из того, что он собирал во время своего долгого и утомительного странствия, для себя он не оставлял ничего, у него не было даже ключа от замка, который отпирался только по возвращении.
Монахи пришли с севера империи. Три месяца миновало с тех пор, как они покинули тот самый город Архангельск, в облике которого некоторые путешественники справедливо находили нечто от городов Востока. Они посетили у берегов Карелии Соловецкие (Святые) острова, Соловецкий и Троицкий монастыри [121], монастыри Святого Антония и Святого Феодосия в Киеве [122], Симонов монастырь в Москве, монастырь в Казани, равно как и казанскую старообрядческую церковь. И вот теперь, облаченные в рясу, капюшон и порты из саржи, направлялись в Иркутск.
Что касается попа, то это был простой деревенский священник, один из тех шестисот тысяч народных пастырей, что отправляют службы в Российской империи. Одет он был так же бедно, как и мужики, в сущности сам такой же мужик, не имевший в церкви ни чина, ни власти, он, как всякий крестьянин, обрабатывал свой надел — крестя, венчая и отпевая. Избавить своих детей и жену от татарских зверств ему удалось, переселив их в северные губернии. Сам же он оставался в своем приходе до самого последнего дня. Когда решил бежать, дорога на Иркутск была уже перекрыта, и пришлось добираться до Байкала.
Эти разные служители веры, собравшись на носу плота, время от времени совершали молитвы, возвышая голос в безмолвной ночи, и после каждого стиха с уст их слетали слова «Господи, помилуй!».
Никаких происшествий за время плавания не случилось. Надя по-прежнему спала глубоким сном. Михаил Строгов бодрствовал рядом. Сон овладевал им лишь через длительные промежутки времени, мысль же работала непрерывно.
К рассвету плот, запаздывавший из-за сильного встречного ветра, находился еще в сорока верстах от истока Ангары. И по всей вероятности, должен был достичь его не раньше трех- четырех часов вечера. Путешественникам это было даже на руку — ведь тогда спуск по реке пришелся бы на ночь, а при подходе к Иркутску темнота была им на пользу.
Единственное опасение, которое неоднократно высказывал старый матрос, касалось появления на воде льда. Ночь выдалась необычайно морозная. Было видно, как ветром гнало на запад множество льдин. Их можно было не опасаться — вход в Ангару они уже миновали и попасть в нее не могли. Но течение могло захватить и втянуть в реку те льды, что шли из восточных районов озера [123]. Возрастала вероятность осложнений и задержек, а быть может, и непреодолимых заторов, в которые может упереться плот.
Поэтому Михаилу Строгову крайне интересно было знать, каково состояние озера и много ли появляется льда. Надя уже проснулась, он то и дело задавал ей вопросы, и она давала ему полный отчет обо всем, что делалось на поверхности воды.
Пока льдины несло течением, на поверхности Байкала происходили любопытные явления. Это были великолепные выбросы кипящей воды, извергавшейся из артезианских колодцев, которые природа пробурила в самом ложе озера. Мощные струи взлетали на большую высоту и разлетались клубами пара, которые, блеснув на солнце радугой, тут же застывали на морозе. Это удивительное зрелище несомненно восхитило бы туриста, который в мирной обстановке и для собственного удовольствия отправился в путешествие по великому сибирскому морю.
В четыре часа вечера старый матрос указал на вход в Ангару, открывавшийся меж высоких гранитных скал побережья. На правом берегу виднелась маленькая гавань Лиственичная с церковью и несколькими избами на береговом откосе.
Но тут обнаружилось весьма досадное обстоятельство: первые принесенные с востока льдины уже неслись меж берегов Ангары и, стало быть, спускались вниз, к Иркутску. Правда, пока не в таком количестве, чтобы закупорить реку, да и мороз стоял пока не такой сильный, чтобы они смерзлись в сплошную корку.
Плот доплыл до гавани и тут остановился. Старый матрос решил устроить часовую передышку — произвести необходимый ремонт. Могли разойтись развязавшиеся кое-где бревна, и, чтобы плот выдержал стремительное течение Ангары, требовалось связать их покрепче.
В теплое время года гавань Лиственичная служит пристанью для посадки и высадки путешествующих по озеру Байкал — едут ли они в Кяхту, последний город перед русско-китайской границей, или возвращаются обратно. Поэтому здесь часто останавливаются пароходы и более мелкие каботажные суда с озера.
Однако теперь Лиственичная была безлюдна. Ее жители не захотели терпеть грабительские наезды татар, захвативших уже оба берега Ангары. Флотилию судов и лодок, обычно зимовавшую в гавани, они отправили в Иркутск и, забрав все, что могли унести, вовремя укрылись в столице Восточной Сибири.
Понятно, что новых беженцев старый матрос в гавани не ждал, и, однако, не успел плот причалить, как из одной брошенной избы выскочили два человека и со всех ног припустили к берегу.
Сидевшая на корме Надя рассеянно смотрела по сторонам.
И вдруг, чуть не вскрикнув от неожиданности, схватила Михаила Строгова за руку. Тот поднял голову.
— Что случилось, Надя? — спросил он.