Василий Федоров поехал в генерал-губернаторский дворец к Ивану Огареву, а тот ухватился за этот случай, чтобы войти с ним в ежедневные сношения. Думал ли ренегат воспользоваться этим обстоятельством? Судил ли он всех людей по себе? Думал ли он, что русский, даже политический изгнанник, мог быть настолько низким, чтобы предать свое отечество?
Как бы то ни было, Огарев отвечал на любезность Надиного отца такой же любезностью.
Василий Федоров рассказал ему, в силу каких обстоятельств его дочь, молоденькая девушка, должна была покинуть Европейскую Россию и как теперь его пугала эта неизвестность постигшей ее участи. Иван Огарев совсем не знал Нади, хотя и встретился с ней на станции в Ишиме в тот день, когда она там была с Михаилом Строговым. Поэтому он не мог сообщить ему ничего о его дочери.
— Но когда именно, — спросил Иван Огарев, — ваша дочь должна была выехать из России?
— Почти одновременно с вами, — отвечал Василий Федоров.
— Я выехал из Москвы пятнадцатого июля.
— И Надя должна была выехать из Москвы в этот же день, так, по крайней мере, говорилось в ее письме.
— Она была в Москве пятнадцатого июля? — спросил Огарев.
— Да, пятнадцатого июля.
— Ну, так… — начал Иван Огарев, но затем, как бы опомнившись, продолжал: — Но нет, я ошибаюсь… Я верно перепутал числа, — прибавил он. — К несчастью, очень возможно, что ваша дочь уже переехала границу. Единственно, на что вы еще можете надеяться, так это, что она, узнав о нашествии татар, не поехала дальше и вернулась назад!
Василий Федоров печально поник головою. Он знал Надю, и знал хорошо, что ничто не могло помешать ей уехать. Иван Огарев поступил действительно жестоко с бедным отцом. Он мог успокоить его одним словом. Хотя Надя и переехала сибирскую границу при обстоятельствах, уже известных читателю, но, сопоставив числа, когда дочь его находилась в Нижнем Новгороде и когда был издан указ, запрещающий выезжать из города, Василий Федоров мог бы вывести такое заключение: что Надя не могла подвергнуться опасностям войны, так как она помимо своего желания находилась еще в Европейской России. Иван Огарев мог сказать ему это, но он был из тех людей, кого не трогают страдания других, и потому он промолчал. Василий Федоров ушел от него с разбитым сердцем. После этого свидания исчезла его последняя надежда.
В последующие два дня, третьего и четвертого октября, великий князь несколько раз требовал к себе самозванца и заставлял его повторять все то, что тот слышал в кабинете императора в Кремлевском дворце. Иван Огарев, приготовивший заранее ответы на все эти вопросы, отвечал без запинки. Он не скрыл от великого князя, что русское правительство было крайне удивлено неожиданным вторжением татар, что восстание этих последних было подготовлено в большом секрете, что татары уже были хозяевами на Оби, когда о них узнали в Москве, и наконец, что в России еще ничего не было готово и она не могла сразу выставить войска, необходимого для защиты Сибири.
Затем пользуясь полной свободой, Иван Огарев начал изучать Иркутск, его укрепления, его слабые пункты, чтобы в скором времени суметь воспользоваться этими наблюдениями. Но подробнее всего он занялся изучением городских ворот на Большой улице, тех самых, через которые он собирался впустить неприятеля. Он приходил туда каждый вечер и гулял по откосу вала, не опасаясь попасть под пули осаждающих, хотя первые посты их и находились меньше чем в версте от города. Он знал, что в неприятельском лагере его узнали и что стрелять в него не станут.
Он видел какую-то тень, проскользнувшую под горой… Сангарра, рискуя своей жизнью, пробралась сюда, чтобы попробовать завести сношения с Иваном Огаревым.
И Иван Огарев не заставил себя долго ждать. В тот же вечер с высокого городского вала в руки Сангарры упала маленькая записка.
На следующий день, в ночь с 5 на 6 октября, в два часа утра Иван Огарев решил предать Иркутск.
ГЛАВА XIV. НОЧЬ С 5 НА 6 ОКТЯБРЯ
План Ивана Огарева был так ловко составлен, все в нем было так обдумано и заранее предусмотрено, что, за исключением самых невероятных случайностей, он должен был увенчаться полным успехом.
Все заключалось в том, чтобы в ту минуту, как Огарев будет сдавать Иркутск татарам, большие ворота были бы свободны. Поэтому необходимо было в это время отвлечь внимание осажденных куда-нибудь в другое место, подальше от главных ворот. И вот по предварительному соглашению с эмиром Огарев решил устроить следующее. В то время как на правом берегу Ангары, со стороны предместья Иркутска, в двух различных пунктах произойдет серьезная атака, на левом берегу ее татары сделают попытку переправиться в город через реку; тогда весьма возможно, что ворота на Большой улице останутся без защиты, тем более что и татарские аванпосты, отодвинутые назад, будут казаться тоже снятыми. Было 5 октября. Через двадцать четыре часа столица Восточной Сибири должна быть в руках эмира, а великий князь во власти Огарева!
В этот день в неприятельском лагере происходило небывалое движение. Из окон дворца и других домов, стоящих на правом берегу, видно было ясно, что там делались какие-то важные приготовления. Многочисленные татарские отряды со всех сторон стекались в лагерь, усиливая с каждым часом войско эмира. Это была заранее решенная и совершенно открыто подготовляемая диверсия.
К тому же Иван Огарев нисколько не скрывал от великого князя, что в эту ночь им следовало опасаться неприятельской атаки.
— Я знаю, — говорил он, — что татары собираются штурмовать город с двух противоположных концов его, и потому советую укрепить эти оба пункта.
Сообщение, сделанное Иваном Огаревым, наблюдения над неприятельским лагерем — все это требовало серьезного внимания. Собравшийся во дворце военный совет решил, что для защиты правого берега необходимо сосредоточить там все главные силы. А этого только и добивался Иван Огарев. Он не рассчитывал на то, что Большие ворота останутся вовсе без охраны, но он надеялся, что охрана эта будет немногочисленна. К тому же на всякий случай у него была наготове еще одна, недостойная по своему замыслу, и верная по расчету, хитрость. Даже и в том случае, если бы Иркутску не грозила с трех сторон атака, этой хитрости было бы достаточно, чтобы привлечь всех защитников города туда, куда именно желал повести их Иван Огарев и где должна была произойти ужасная катастрофа. Таким образом, все шансы были за то, что Большие ворота, никем в известный час не защищаемые, будут свободны, и тысячи татар, скрывающихся в лесных чащах на востоке, войдут беспрепятственно в город.
Во весь этот день гарнизон и все население Иркутска были настороже. Все меры для отражения неизбежной атаки были приняты. Великий князь в сопровождении генерала Воронцова лично объехал все укрепленные по его приказанию посты. Отборное войско Василия Федорова занимало северную часть города, но оно готово было во всякую минуту броситься туда, где опасность была всего сильнее. С этими мерами, принятыми заблаговременно, благодаря совету Ивана Огарева, можно было надеяться, что подготовляемая татарами атака не удастся и что обескураженный неприятель отложит новую попытку завладеть городом еще на несколько дней, а тем временем ожидаемое с часу на час русское войско может подойти к ним на помощь. В общем же участь Иркутска держалась, что называется, на волоске.
В этот день солнце, взошедшее в шесть часов двадцать минут утра, зашло в пять часов сорок минут пополудни. Томительные осенние сумерки тянулись целых два часа! И вот наконец наступила холодная, непроглядная ночь.
Уже несколько дней как стояли довольно сильные морозы, первые предвестники суровой сибирской зимы; в этот же вечер было особенно холодно. Солдаты, стоявшие на постах вдоль правого берега Ангары, чтобы не выдать себя, не разводили костров; они жестоко страдали. Внизу, в нескольких футах от них, увлекаемые быстрым течением, с глухим шумом неслись, большие и малые, высокие и низкие, серые ледяные массы. Лед шел целый день. Великий князь, наблюдавший за состоянием реки, был крайне обрадован этим обстоятельством. Если Ангара будет загромождена плавучим льдом, то переправа через нее сделается не только опасна, но и невозможна. О плотах и о барках не могло быть и речи; если же допустить, что река в эту ночь встанет и что татары переправятся через нее по льду, то и это последнее предположение было неосновательно. Новый, еще не успевший окрепнуть лед не мог выдержать напора многотысячной татарской орды. Казалось бы, что это обстоятельство, так радовавшее всех русских во главе с великим князем, должно было огорчить Ивана Огарева? Ничуть не бывало! Дело в том, что изменник знал прекрасно, что татары даже и не думают переправляться через реку.
Но к десяти часам вечера, к великому удивлению и горю осажденных, Ангара вдруг совсем очистилась ото льда. Каких-нибудь пять или шесть льдин одиноко плыли по ее темно-свинцовым водам.
Офицеры, следившие за ледоходом, донесли об этом великому князю. По всей вероятности, где-нибудь выше Иркутска, в том месте, где русло Ангары суживается, льда нанесло так много, что образовался затор.
Так оно и было на самом деле.
И вот переправа через Ангару снова сделалась возможной. Русским приходилось теперь наблюдать за своими постами с большим вниманием, чем когда-либо.
Вплоть до полуночи не произошло ничего особенного. С востока, со стороны Больших ворот, — полная тишина.
В темной массе лесов, под низко нависшими облаками — ни одного огонька. В неприятельском лагере, напротив, довольно сильное оживление, там то и дело мелькали огни, слышался глухой шум, все доказывало, что татары были уже на ногах и ждали только сигнала…
Прошел еще час, но и этот час не принес ничего нового. На колокольне городского собора должно было пробить сейчас два часа утра, а неприятель все еще не трогался с места.
Великий князь и его офицеры невольно спрашивали самих себя: не введены ли они в заблуждение и действительно ли татары собираются штурмовать город?