К октябрю 1981 года Брежнев (точнее, группа приближенных к нему лиц) подготовил предложения по выводу страны из экономического кризиса, с которыми он собирался выйти на Политбюро. 3 октября Черненко направил этот документ Суслову. «Леонид Ильич, – писал он, – просил Вас в доверительном порядке ознакомиться и, если будут, высказать свои замечания»[355].
Что конкретно предлагалось? По сельскому хозяйству – запуск производства мощных пропашных тракторов и новых зерноуборочных комбайнов и избавление колхозов от излишней опеки. По ТЭКу – курс на быстрое развитие атомной энергетики и, соответственно, отказ от консервации уже строившихся АЭС. По новым формам управления – разработка новых механизмов и методов хозяйствования. Более конкретно все эти вопросы Брежнев хотел обсудить в следующем, 1982 году на пленумах ЦК. Один пленум он собирался посвятить Продовольственной программе, другой – выработке новых управленческих систем и решений.
Устраивали ли эти программы и планы Суслова? Не совсем. На его взгляд, предлагавшиеся Брежневым меры носили половинчатый характер и не решали всех проблем, они лишь на короткое время отодвигали катастрофу. Терапия для лечения экономики уже не годилась. Нужно было прибегать к хирургическим методам. Партию и страну следовало оперировать, и как можно быстрей.
Мог ли Суслов предложить альтернативную проекту Брежнева программу? Безусловно. У него имелись свои неформальные мозговые центры, в частности возглавлявшийся Гвишиани Институт системного анализа, в котором одну из первых скрипок играл его зять Сумароков. Надо было только продумать, как грамотно оформить программу действовать и подать её Брежневу, чтобы у генсека даже мысли не возникло, что этой программой кто-то под генсека начал новый подкоп.
Но Суслов оказался в цейтноте. Ещё перед XXVI съездом партии стала резко ухудшаться политическая и экономическая ситуация у наших соседей в Польше. Там бешеными темпами росло движение «Солидарность». Правящая Польская объединённая рабочая партия (ПОРП) терпела поражение за поражением. Возникла опасность потерять нашего союзника. Брежнев поручил Суслову лично заняться урегулированием польского вопроса и возглавить специальную комиссии Политбюро. И когда на Суслова всё разом навалилось – и внутренние проблемы, и внешние, а здоровье было уже не то, он вынужден был на какое-то время сосредоточиться на Польше, а большинство других вопросов на время «подморозить».
В 1981 году Суслов дважды летал в Польшу. Первая поездка понадобилась для того, чтобы на месте вникнуть в суть происходивших у соседей событий и посмотреть, кто из поляков мог бы возглавить отпор «Солидарности» и разным экстремистам. Суслов убедился, что находившийся во главе партии С. Каня оказался слабаком. Оставалось решить, на кого Москве делать ставку.
Кстати, истинную цель первой поездки Суслова в Варшаву сразу поняли на Западе. «На днях, – отметил в своём дневнике Черняев, – в Польшу совершил налёт Суслов. На один день – но взбудоражил весь мир».
Запад не заблуждался: Суслов искал преемника Кане, который мог бы решительно проводить линию в советских интересах.
Cмотрины польского руководства Суслов продолжил в ходе второй поездки в Польшу, после чего Москва стала склоняться к поддержке Войцеха Ярузельского. Но Ярузельский оказался не идеальной фигурой, но лучшей из тех, которые входили тогда в руководство Польши.
Позже Запад утверждал, что Ярузельский был марионеткой Кремля. Это не так. Ярузельский проводил свою политику. Для него одной из главных задач было отвести угрозу вторжения в его страну советских войск. Он не хотел повторения венгерских и чехословацких событий 1956 и 1968 годов. Не случайно во время обострения кризиса новый польский руководитель чуть ли не ежечасно находился на связи с главнокомандующим объединёнными вооружёнными силами стран Варшавского договора маршалом Куликовым.
Верила ли Москва безоговорочно Ярузельскому? Нет. 10 декабря 1981 года секретарь ЦК КПСС Русаков, выступая на Политбюро, предупредил коллег: «Ярузельский явно водит нас за нос». И как отреагировала на это заявление советская верхушка? Военные намекнули на возможность применения силы. Андропов и Громыко проявили осторожность. Они явно не хотели получить в Польше второй Афганистан.
Итоги подвёл Суслов: «Ярузельский хитрый. Хочет огородиться просьбами, которые представляет Советскому Союзу. Эти просьбы, ясное дело, мы физически не в состоянии выполнить, а Ярузельский потом скажет, что он ведь обращался к Советскому Союзу, но помощи не получил. Одновременно поляки ясно заявляют, что они против введения войск. Если войска будут введены, это будет означать катастрофу»[356].
Развязка наступила в ночь на 13 декабря 1981 года. Ярузельский объявил о вводе в Польше военного положения. Позже он вспоминал: «В присутствии генералов я <12 декабря> пытался соединиться с Брежневым. Ответил Михаил Суслов. Я спросил: «Если мы введём военное положение, будет ли это наше внутреннее дело?» Он ответил: «Да». – «А если ситуация усложнится?» (я помнил постоянно повторявшееся: «Мы Польшу в беде не оставим»). Ответ Суслова: «Вы же всегда говорили, что справитесь собственными силами». Мы, однако, постоянно наблюдали беспокоящие нас факты, которых становилось всё больше и больше. Именно эти факты требовали отнестись к словам Суслова с недоверием. Их можно было понять: «Не войдём, если вы сами это сделаете» (В. Ярузельский. На 30 лет старше. С. 100–101).
События в Польше вызвали в мире огромный резонанс. Многие на Западе были убеждены в том, что мы заставили польскую верхушку ввести военное положение под дулами наших автоматов. Нас осудило даже руководство Итальянской компартии, которое 30 декабря «отлучило нас от социализма» (выражение Анатолия Черняева).
Секретарь ЦК Борис Пономарёв, отвечавший за связи с капиталистическими странами, дал своему аппарату задание подготовить материалы, разъясняющие нашу позицию по Польше и осуждающие итальянских партфункционеров. Сотрудникам Международного отдела ЦК он так и заявил: пора призвать итальянцев к порядку. Планировалось дать соответствующие статьи в «Правде» и журналах «Коммунист» и «Новое время». Но полную ответственность брать на себя Пономарёв не рискнул. Он хотел, чтобы все статьи санкционировал лично Суслов. А тот взял паузу.
Очередное заседание Секретариата ЦК 12 января 1982 года оказалось для Суслова последним. Обсуждали новое приветствие Брежнева трудящимся, очередной осетино-ингушский конфликт, обсуждение в парторганизациях закрытого письма ЦК «Об усилении борьбы с хищениями социалистической собственности, взяточничеством, спекуляцией».
В конце недели Суслову предложили лечь на обследование. На работе в последний раз он появился, кажется, в субботу 16 января, а в понедельник отправился в больницу. И 19‐го Секретариат ЦК вместо него проводил уже Черненко.
Мне кажется, есть смысл более подробно вникнуть в то, что происходило в аппарате ЦК с 12 по 19 января 1982 года, то есть между двумя заседаниями Секретариата ЦК.
Суслов ложиться в больницу вообще-то не собирался. Проведя 12 января один Секретариат, он готовился уже к другому, где ключевое место должны были занять польская проблематика и конфликт с итальянцами. Люди Пономарёва сразу после Нового года подготовили для центральной печати проекты нескольких статей с осуждением руководства итальянской компартии. Но время шло, а команд сверху не поступало. «Уже неделю проект упомянутой статьи, – записал в свой дневник 16 января 1982 года Анатолий Черняев, – лежит на столе у Суслова, а тот даже её не прочёл, и не захотел рассылать по Политбюро. Б.Н. <Пономарёв> жаловался: мол, ссылается на то, что сейчас главное – «польский фронт и необходимо отбить атаки НАТО, не допустить срыва переговоров по ракетам. А вы, мол, предлагаете открыть новый фронт борьбы. Зачем это нам нужно?!»
Но я думаю, что эта проблема геронтологическая, а не политическая и идеологическая. Возможно, он изменит точку зрения, когда прочтёт шифровку Лунькова о докладе Берлингуэра (текст-то его доклада по ТАССу получен лишь вчера вечером, хотя он состоялся 11.01)».
Позже выяснилось, что Суслов дал санкцию на статью для «Коммуниста» ещё в пятницу 15 января. А во вторник 19 января своё слово о статье должен был сказать уже Секретариат ЦК. На следующий день, 20 января, Черняев зафиксировал: «В понедельник, в обстановке такой же гонки пришлось доделывать статью для «Коммуниста». Суслов подписал текст ещё в субботу. Однако, когда посмотрели этот текст с точки зрения реноме нашего «патриотического органа» – «Коммуниста», стало видно, что он очень уж мелок. Фактически мы с Лихачёвым из «Коммуниста» сделали за несколько чесов что-то подходящее, солидное. <…> Вчера Секретариат ЦК этот текст утвердил – пойдёт во второй номер журнала».
В архиве найдена протокольная запись этого заседания Секретариата. Приведу фрагмент: «4. О публикации статьи с критикой позиции Итальянской компартии в связи с событиями в Польше.
Секретари ЦК обменялись мнениями по этому вопросу.
Статью имеется в виду опубликовать в журнале «Коммунист» с перепечаткой в журнале «Новое время»[357].
Другими словами, состоявшийся 19 января под председательством Черненко Секретариат подтвердил все установки Суслова. Однако спустя два дня Политбюро внесло коррективы в принятое решение. Оно поручило Пономарёву доработать статью, но дать её уже в «Правду» и потом организовать перепечатку в «Коммунисте». Интересно, что на заседании Политбюро, как до этого и на Секретариате ЦК, председательствовал Черненко. Однако поначалу он не рискнул поправлять Суслова. Теперь, стоило ему на короткое время взять бразды правления в Политбюро, он тут же всем показал, что иногда его слово может быть важнее указаний Суслова.
Ложась в Кунцево на обследование по настоянию Чазова, Суслов, по воспоминаниям Бориса Пономарёва, «был в хорошем отпускном настроении. Сказал, что после его возвращения работы у нас прибавится. До сих пор не знаю, что он имел в виду».